Что-то пошло не так.

Что-то в этой чертовой жизни явно идет не так… В общем-то, это Пьетро уяснил еще с детства. Не каждый же день рождаешься сыном самого разыскиваемого преступника-мутанта, да и сам при этом… Мутируешь… «Бедолага», — скажете вы. «Катитесь к черту, ребят!» — скорее всего ответит вам Максимофф, ведь эта мутация, черт подери, делает его супер-мега-крутым-фиг-меня-догоните, и это реально круто! Но все-таки… Что-то точно идет не так! Ведь неспроста Ртуть, от природы шустрый чувак, лениво сидит на кровати, глядя в потолок и медленно раскачивая ногами. И пусть, у Курта Вагнера — его соседа по комнате — волосы топорщатся от ветра, возникшего из-за, в реале, очень быстрого движения нижних конечностей сероволосого. Для него-то все медленно! А это уже странно! Ну, или, по крайней мере, не привычно для него самого. Максимоффу кажется, что вот-вот из его игровой приставки вылезет та неведомая фигня, которую он побеждает по триста раз на дню и начнет ржать над ним. Ведь, эй, он же нормальный мутант, его вовсе не интересуют всякие соседи, что молятся перед сном, перемещаются по ночам с этими адскими хлопками, которые в тишине кажутся такими громкими, что в пору покупать беруши. И уж точно его не умиляет, как эти самые соседи, в лице одного единственного Ночного Змея, за обе щеки уплетают печенье, которым утром угощала всю команду Джин Грей. Это же глупо. Он же супер-крут. Он же быстрый. Быстрее ветра. Тогда почему странные мысли об этом синем чудике все же успевают его догнать? Пьетро по-прежнему думает, что это все демоны. Ну, помолится этот Вагнер, и демоны от него к Ртути бегут, прячутся, так сказать. Только раньше он об этом думал постоянно, а сейчас… Старается, правда-правда, очень-очень старается, чтобы эти мысли редко когда проскальзывали в его голове. А то, мало ли, прочтет его мысли Профессор или, что в миллиарды раз хуже, Джин! Хотя, была идея попросить одного из них стереть вообще все воспоминания о Курте Вагнере, но… Это минимум будет странно! Но что же делать с этим странным чувством, от которого лезть на стенку хочется, и, желательно, там же и повеситься? Как говорили в какой-то идиотской мамкиной мелодрамме — понять, простить, похоронить. Но понять, что являешься геем, да еще и с нестардатными понятиями о прекрасном — ой как тяжело. Прощать… Кого, собственно, прощать? Разве что, бухого в стельку Амура, что явно по пьяни решил поиздеваться над бедным Пьетро. А вот хоронить он никого не собирается. Ну… Разве что, собственную натуральность, да. Стоит ли говорить, что пересилить себя Максимофф не смог. Более того, в какие-то моменты это даже помогает. Скажем, ему не нужно защищать какую-нибудь девочку, хрупкую до одури, почти фарфоровую, потому что если что — Его Змейка сама сможет за себя постоять. Миг, когда Курт успел стать ЕГО Змейкой был благополучно упущен. Однако, скрывать свои чувства от Курта Питер вовсе не собирается. Ведь, эй, односторонняя любовь — это ну вообще не клёво! Но и прямо говорить тоже не стоит. Потому что Ночной Змей хоть и выглядит устрашающим демоном, на деле же — пожалуй, самое ранимое создание из всех, что встречались Куиксильверу до этого. Ртуть понимает, будь он хоть каплю резок, типа «Эй, детка, не хочешь пройтись, ты мне нравишься, ну и что, что это не нормально, зато круто!», как тот непременно испарится, а потом будет тихо так всхлипывать в углу их маленькой комнатки. Потому что тонкая, до крайности набожная и невинная душа к такому не привык. А видеть слезы Курта — последнее желание Максимоффа, да и не желание вовсе. И все, что остается сверхбыстрому парню — это по-быстрому подбросить в тумбочку соседа несколько коробок того чертового сахарного печенья с корицей. И так забавно наблюдать за Куртом и печеньками, ведь, эй, тот же змей, но жрет, как заправский хомяк! От Джиновского гостинца и крошек не осталось, не прошло и суток с того, как она их принесла! Когда его презент обнаруживается, Питер еле сдерживает смех, наблюдая за Вагнером, у которого сердце бьется часто-часто, а в животе так и урчит. Печенье. Здесь. Его печенье. Только его. Курт Вагнер даже не задумывается, откуда в его тумбочке печенье. Аж целых четыре коробки! Главное, что есть. Главное, что ему нравится. Но резкий запах одеколона, исходящий от коробок заставляет паренька задуматься. Похожий одеколон купил себе Скотт, но на следующий день этот «потрясный аромат» просто-напросто сперли. Можно было бы найти вора по этим пе… А, ну все к черту! Но пахнут коробки приятно, серьезно. Хвостатый доедает уже вторую коробку, как к нему вдруг приходит решение поделиться угощением с соседом. Вообще, Пьетро, по мнению Курта, странный, но такой, черт подери, классный. Он болтает без умолку, и хоть это и бесит окружающих до дрожи в пальцах и нервного тика, Змею это нравится жутко. Ему вообще в Сильвере все нравится. Чего он не может сказать о себе самом. Взять хотя бы это чувство. Оно странное такое и неправильное, от слова совсем. Он же католик и не должен думать в Таком смысле о своем соседе. О парне, который является его соседом. О, прости-Господи, Пьетро Максимоффе! Но как отказать себе, если нравится? Наблюдать нравится. Чувствовать как в груди что-то щемит сладко. И это приятно очень. И сейчас Курт, облизывая свои пальцы от крошек и нервно хлестая себя по ногам длинным хвостом, принимает очень важное для себя решение — надо с Ртутью очень серьезно поговорить! … Когда Вагнер, пытающийся сделать серьезное лицо, нависает над Питером, тому кажется, что паренек похож на булочку. На такую хмурую, надутую синюю булочку. И Ртуть бы эту булочку съел. Но большее удивление у Максимоффа вызывает фраза, которую Змей, ткнувшись куда-то в шею, произносит на ломаном английском: «Нам… Нам надо поговорить.» — Понимаешь… Питер… Я понимаю, что это не правильно, но что-то у меня тянет в груди, когда смотрю на тебя, так приятно очень… Ох, Боже, что я говорю! Ударь меня, пожалуйста! Это же против Господа, что же я делаю?! И Куиксильверу кажется, что где-то там над ним все-таки ржут, но более снисходительно. В воздухе все еще витает запах серы, и дымок мешает нормально видеть, но все равно Питер ощущает себя самым счастливым человеком на свете.

***

Завалить уже теперь точно Своего парня на крыше школы сразу после, фактически, признания в любви — не совсем правильно и романтично, но сероволосого это как-то не колышет. Он уже давно наплевал на правила, а романтику наверстает — для своей Змейки, для этой аппетитной булочки, ему вообще ничего не жалко. Да и потом, он же, в конце концов, не ковыль, чтобы его колыхало! Синекожий паренек под ним смотрит пронзительно, и его глаза так светятся в темноте… И все это как-то… Уже романтично и даже интимно. И Курт Вагнер действительно ожидает следующих действий от уже Своего Пьетро Максимоффа. Коснуться губами. Сначала легонько, еле-еле, пробуя. Потом провести языком. Получить робкий, очень неуверенный ответ и углубить поцелуй. Вряд ли что-то подобное было бы у Питера с какой-нибудь пышногрудой красоткой. То, с каким трепетом ему отвечает синекожий, то, как сбивается его дыхание — это лучше несомненно. Ночной Змей стонет тихо, стоит Питеру снять с него футболку и провести языком по груди, задевая чувствительные соски, обводя узоры на теле, а рукой теребя, оказавшийся крайне чувствительным, хвост. А потом паренька выгибает в буквальном смысле, ведь этот шустрый парень стал быстро рукой скользить по всей длине его гибкого «хлыста», надавливая слегка на его основание, и это так приятно, так сладко, что хочется провалиться от стыда за все свои мысли о том, что может за этим последовать дальше. Питер не успевает ничего толком сообразить, как раздается хлопок и в воздухе висит уже давно знакомый запах серы. Максимофф облизывает губы и ухмыляется: сбежал все-таки. От него, супер-быстрого парня, сбежал. И уже вернувшись в комнату и улегшись на кровать услышит тихий шепот: «Я тебя люблю. Спасибо за печенье. И верни Скотту его одеколон.» Что-то определенно пошло не так. Но Питеру Максимоффу это даже нравится.