Вода живая

Это повторялось почти каждый вечер. «Спокойной ночи!» — говорила мама и выключала свет. «Спокойной ночи!» — эхом отзывалась Аня. А потом, зажмурившись, вцеплялась в перекладины кровати. Только бы не открыть глаза, только бы не увидеть то, что видеть не положено. Когда-то, вовсе не так давно, Аня даже любила сумерки. Обычно она лежала в своей кроватке и глядела во тьму, которая с каждым мгновеньем становилась всё менее густой. Пристально разглядывала собственную руку, касалась губами подушечек пальцев, дула на розовые полупрозрачные перемычки между ними. Эти перемычки и крохотные выемки занимали её почему-то больше всего. Аня могла долго разглядывать их, а когда надоедало, принималась за рисование. Кончиком указательного пальца вычерчивала в воздухе контуры принцесс в средневековых одеждах, с лентами под подбородком и высокими остроконечными уборами. Их меловые очертания светились в воздухе. Так и не наполняясь плотью, они тем не менее двигались и вели между собой беззвучные разговоры. Порой та или иная кособокая принцесса с руками разной длины вызывала у Ани безмерное раздражение. Так и хотелось стереть её, или смять и выбросить, и нарисовать новую. Но она не могла поднять рук — налившись свинцовой тяжестью, они безвольно лежали поверх одеяла. Вероятно, Аня уже спала, но не знала этого. Аня не знала, где пролегала граница между сном и явью, так тонка она была, так неуловима… Но Ане и не нужно было её ловить. До того злосчастного вечера, пока её взгляд не упал на стену. То, что днём казалось всего лишь украшавшими обои лиловыми букетами, в тусклом свете сумерок слилось в не поддающийся расшифровке орнамент, готовый в любой момент обернуться кудлатой собачонкой, лающей на собственный хвост, или жабоподобным чудищем с раскидистыми лапами-ветками. Глядя в их выпученные глаза, окружённые густыми венчиками ресниц-лепестков, Аня ничуть не боялась. Увлечённая новой игрой, она с любопытством рассматривала сплетавшиеся лепестки и изгибы в надежде разглядеть в них ещё что-нибудь. И вдруг — отчётливо увидела: по обоям от дверного проёма к кроватке медленно движется отряд зелёных чертей — они шли, путаясь в завитках, спотыкаясь и падая; она заснула прежде, чем они успели до неё добраться. Однако с тех пор они являлись Ане довольно часто. Она знала, что не спит. Знала, что черти существуют лишь в мультфильмах и сказках. В жизни — их нет. А ещё Аня точно знала, что видят то, чего нет на самом деле только сумасшедшие. Она была безумна, и это стало её тайной. Аня несла этот секрет в себе и ни с кем не решалась им поделиться: уж слишком он был постыден. Да и кому признаваться: друзьям — задразнят. Взрослым — засадят в психушку. Дядя Виталик из соседнего двора как-то лежал в ней, да и теперь должен был каждый месяц отмечаться в психдиспансере. Он был довольно мирен, ходил на рынок, в магазин и на почту, за пенсией, покупал папиросы в красных пачках, кефир и булку, а ещё складывал из спичек замечательные домики: и избушки, и целые терема, и даже церковь с куполами. Вроде бы и не было в дяде Виталике ничего плохого. Но все как-то сторонились его, и из разговоров взрослых Аня понимала, что сумасшествие — неизлечимая и позорная болезнь. Сумасшедшей была толстая экстравагантная женщина, бродившая улицами посёлка, громко что-то говорившая в пространство и ложившаяся загорать прямо посреди тротуара. На голове её в любую погоду красовалась соломенная широкополая шляпа, а поверх шерстяной кофты был надет белый нечистый бюстгальтер. Сумасшедшим был незнакомый дядька в мятом плаще, вываливавший пипиську навстречу прохожим. Аня с другими девочками бегала за новостройки посмотреть на «дядьку с пиписькой», и визжала, вцепляясь в ладонь Ксюши, и кричала со всеми: «Психический! Психический!» прежде чем со смехом ринуться прочь. Но на самом деле Ане было вовсе не весело. Она знала, что она — такая же, она заражена. Воскресные походы на рынок превратились для неё в пытку. Чтобы добраться до рыночной площади нужно было пройти мимо крашенного коричневой краской трёхэтажного деревянного здания. Это был сумасшедший дом, больница, больше похожая на тюрьму. Окна закрывали железные сетки, но всё же, проходя по противоположной стороне улицы, Аня успевала разглядеть и отсутствие штор, и голые, без цветочных горшков и банок с продуктами, подоконники, и рояль во всегда пустом зале, и закрытую тяжёлую дверь на боковом крыльце. Аня смотрела со страхом и любопытством и ускоряла шаг. Меньше всего ей хотелось оказаться за решётками коричневого дома, который все почему-то называли жёлтым. Поэтому Аня молчала. Не решалась просить родителей оставить свет, пока она не заснёт, потому что не могла признать свою болезнь и страх. Она смотрела на пальцы, и обещала себе, что будет смотреть только на них, будет смотреть только на свои пальцы… Но порой её взгляд всё же притягивало к обоям, изученным до последней чёрточки, и… как она надеялась, что не увидит ничего, кроме кудлатых собачек с пуговичными носами, смотрящих одновременно друг на друга, и на свои загнутые хвостики, но раз за разом она замечала бредущих по обоям бесов. Не обращая на неё никакого внимания, они деловито шествовали неведомым ей маршрутом… А потом Ане исполнилось шесть лет. Это был первый день рождения, который они не праздновали. Бабушка, обычно составлявшая списки гостей, придумывавшая для каждого события конкурсы и подарки, рисовавшая стенгазеты, заставлявшая Аню разучивать стихи, сочинённые самой же бабушкой по случаю, а после, в торжественный день декламировать их с табуретки — попала в больницу. Мама ездила к ней и один раз взяла с собой и Аню. И бабушка неожиданно показалась незнакомой. Остриженная, похудевшая, в пёстром халате… Бабушка улыбалась Ане и маме, а папа был на работе и не мог её навестить. Потом они вышли на больничный двор. Мама с бабушкой сидели на скамейке и о чём-то разговаривали, а Аня прыгала по колеблющимся светлым пятнам. В лежавшей на земле тени листвы дрожали жёлтые просветы. Она загадала: если удастся перебраться с одного конца этой тени по солнечным каплям, ни разу не вступив в тьму, — случится что-то хорошее. У неё получилось, и она вернулась к скамейке. Бабушка положила тяжёлую горячую руку Ане на плечо и потребовала: «Ну, рассказывай, как вы там без меня?» Аня только переминалась с ноги на ногу, не зная, что ответить. Когда бабушка была дома, Аня даже порой сердилась на неё, а теперь ей хотелось приласкаться, прижаться к обтянутой пёстрым халатом груди, произнести протяжно что-то вроде «Бабулечка-красотулечка» и сказать, что по ней скучает. Но она стеснялась: короткая стрижка делала бабушку немного чужой, да и бабушка не любила «телячьих нежностей». Началось лето, и Аню отправили на дачу с детским садом. Детей разместили в большом деревянном доме, панцирные сетки кроватей прогибались почти до пола, а по ночам можно было услышать, как шуршат по углам мыши. Обоев на стенах не было — они были ровно выкрашены зелёной краской, и какой-либо узор отсутствовал. Днями Аня бегала по огороженной от леса территории дачи, играла, пряталась в зарослях и забывала скучать. Но как-то ночью ей приснилась бабушка. В том сне её отстриженные волосы отросли снова. Она смотрела на Аню, улыбаясь так нежно, как никогда не случалось наяву, и говорила: «Понимаешь, я умерла — и чтобы мне помочь, нужно много-много живой воды, а её нет у тебя, и её нельзя нигде достать». Аня заплакала и проснулась. По окончании лета Аня вернулась домой к своей комнате, двору и родителям. Только бабушки нигде не было, и на её кухонном диванчике уже не лежала подушка. «А что, — спросила Аня, глядя куда-то на собственные тапочки, — бабушка умерла?» «Её не стало», — ответила мама. Вскоре родители уложили её спать, а сами остались в соседней комнате. Аня слышала, как они ругаются, выясняя, кто именно «сказал ребёнку правду». Аня лежала и смотрела на обои. И вдруг впервые поняла, что среди цветов не прячутся ни чудища, ни собачки. На стенах нет ничего, кроме букетов и лент. «Бабушка умерла», — думала Аня, но ей не было страшно, и плакать больше не хотелось. Её жизнь наполнилась смыслом, перед которым смерть отступала, словно мелкая неприятность. Аня знала, что найдёт живую воду и поможет бабушке. И всем, всем, всем, кто умер. Сказок не существует, но живая вода — непременно есть. А если и нет — её можно выдумать. Может быть, для этого надо стать врачом? Катерина Владимировна — воспитательница в детском саду — говорила как-то, что при коммунизме врачи изобретут лекарство от смерти. Вот, может быть, это она, Аня, изобретёт его, когда вырастет, и коммунизм наступит. А если эту живую воду надо искать в другом месте — она всё равно её найдёт. С этими мыслями Аня заснула. Не знаю, продолжали ли бродить бесы по стенам той комнаты, но с того вечера Аня больше никогда их не видела.