Капкан;

      Ее взгляд застыл. Она боится смотреть в его ледяные и безразличные глаза, что так близки к ней, что так грязно блуждают по ее телу, каждый день, каждый час. Он изучает ее. Всю. Без остатка. Изучает ее поведение и повадки, анализирует поступки, взвешивает сказанные ею слова, на своих невидимых и понятных только ему весах. Ему это нравится. Нравится то, как она напрягается, когда он смотрит на нее. В упор. Как его взгляд поднимается со щиколоток, останавливается на бедрах, задерживается. Как затем его губы искажает ухмылка, когда он поднимает взгляд на талию, далее на грудь. Такую красивую грудь; он готов смотреть на нее вечно. Красивые ключицы, лебединая шея; прикрыта обычно шарфом, потому что прошлой ночью он оставил зияющие засосы, даже не заботясь о том, что ей больно, о том, что это могут увидеть посторонние. Он ставит метку. Она принадлежит е м у.       Ему плевать, что она сопротивляется. В глубине души она даже рада такому стечению обстоятельств. Ей нравится боль. Это видно в ее серых глазах, напоминающие глаза лисы, не по цвету, а по выражению своих чувств. Легкое коварство, легкий флирт. Она входит во вкус и плевать, глубоко плевать, что она притворяется, что ей больно. Она манипулирует им, так же искусно, как и он ей. Это игра лисы и волка. Волка без стаи. Лиса без семьи. Они оба одиноки в этом мире. Он тешится в клубах и в компаниях грязных шлюх. Она скрывается под маской веселой и дерзкой девушки; эта маска окончательно въелась ей в лицо, срослась с кожей, сплелась воедино, что ее никак не оторвать, разорвать все в мясо, ничего не поможет. И только с ним она может быть собой. А он с ней. Он — мудак. Она — сука.       Их ладони сплетаются воедино и по телу бежит легкий разряд тока, импульс, пробуждающий нечто такое, что они оба никогда не испытывали и никогда не поймут. Симпатия? Влюбленность? Неужели, это то, от чего каждый из них бегал, чем дальше, тем лучше? Боялся прикоснуться к этому чувству, вдохнуть его полной грудью и даже задержать дыхание, боясь его потерять. Один миг. Его уже нет. Они опять бегут.       Но запреты сняты и они раздеты. Они оголили свои тела, свои души и сердца. Они стали открытыми книгами друг для друга, не боясь; уже не боясь обжечься. Ей нравится, что он говорит своим прекрасным голосом, рассказывает о своем детстве, нежно поглаживая ей поясницу, спускаясь иногда ниже, к ягодицам. Ему нравится, что она искренна с ним. Говорит то, что никому не говорила, даже в дневник не писала. Она их и не вела, ибо не понимала к чему исписывать листы бумаги тем, что принадлежит тебе и никому больше. Никто не должен узнать, правда? Добрая грусть. Такая добрая грусть. Ему нужна только она. Ей нужен только он.       Она обожает его шероховатые губы, которые высыхают слишком часто на ветру, просто потому что он по привычке их оближет или закусит до крови. Она обожает его сильные руки, которые обнимают ее практически каждую ночь. Она чувствует себя в безопасности. С ним. Ей нужен только он. Ей не нужен мир и остальные люди. Как им друг без друга прожить и дня?       Он обожает ее густые темно-каштановые волосы, запах которых заставляет его забыться во всем, забыться в ней. Он обожает ее темный лак для ногтей, которым она постоянно красит свои длинные ноготки. Он обожает гладкость ее бледной кожи. Обожает обнимать, прижимая ее тоненькое тело к себе.       Но они попали в капкан. В капкан чувств, без права сделать шаг вправо или влево. Их словно связали кандалами и оставили гнить в тюрьме наедине друг с другом. Они должны видеть, как страдают друг от друга. Как он тянет ее с собой на дно; а они практически достали той глубины, того места, где наступает конец, где ясная черта слепит глаза. Она должна быть с Джеком. А он со шлюхами. Им не суждено быть вместе, ведь так? Она не заслужила страдать из-за него. А он не заслужил право на то, чтобы хватать ее с собой в пучину своего алкоголя и наркотиков. Они не заслужили страдать. Страдать друг от друга. Не заслужили боли. Никто не заслужил этого. Но уже поздно что-то менять. Они уже попали в собственный капкан.