***
на календаре — восемнадцатое число двенадцатого месяца, а за окном привычный для этого времени слабый снегопад. он — ищущий среди прохожих признания стрит-артер, она — недавно окончивший институт архитектор. он рисует на стенах узоры, уже не беспокоясь о риске быть пойманным патрулирующими пустые улицы полицейскими, а она прячет в карманах любимых джинс дрожащие от холода руки. они — чужие люди, что впервые пересекаются взглядами в круглосуточном магазине. для него это не_любимая подработка и постоянное ожидание окончания смены, который настанет через какие-то жалкие три минуты, когда стрелки часов покажут одиннадцать вечера, для нее — очередной поход в магазин за неожиданно закончившейся картошкой. пока он копается в кассе в поисках сдачи, она замечает лежащие рядом с ее покупкой эскизы, так и привлекающие взгляд. — вы рисуете? — спрашивает она с загорающимся огоньком в глазах. — да. — отвечает тот резко и рвано, сухо и черство из-за того, что мелочь в какой раз за сегодняшний день упала на пол. — вот ваша сдача, приходите еще. — и он замечает удивление на незнакомом ему лице, что, кажется, скоро сменится возмущением, вызванным его неслыханной дерзостью. но либо ему не рождено стать психологом, либо незнакомка слишком устала для злости. — спасибо. не успевает она открыть дверь магазина и вернуться в родительскую квартиру без особого на то желания, как слышит голос нахамившего ей продавца. — подождите. у меня сейчас как раз заканчивается смена, — он бросает быстрый взгляд на часы, — и, я подумал, может, вы захотите посмотреть на то, как я рисую? он думает, что ей можно доверить свою маленькую тайну, которую многие ошибочно посчитают за вандализм [слишком тихое слово такому громкому делу]. а она соглашается, ведь огонек в глазах не потухает.***
когда календарь радостно сообщает о наступлении тридцать первого декабря, ни одна клеточка ее тела этому не радуется. она не помнит, когда в последний раз так сильно ругалась с родителями — до пульсирующей головной боли и сорванного голоса, до разбивающего грудную клетку желания скорее съехать [больше сбежать] отсюда, возможность исполнения которого быстро уничтожается нелюбимой низкооплачиваемой работой. до слез, стекающих по щекам и отрицания реальности происходящего в эту секунду, до гнева, резко сменившее безразличие, в глазах отца, до громких демонстративных хлопков дверью и больно бьющей по позвонкам пустотой. она звонит почти всем знакомым, которых когда-либо считала[ет] друзьями/приятелями, но все встречают ее сказанном на глубоком выдохе 'извини', потому что ни у кого из них не было и в мыслях, что в их планы кто-то может ворваться накануне такого большого [большого ли?] праздника. она лишь говорит, что все нормально, собираясь мысленно ставить галочку над пунктом 'испорченный в пух и прах новый год', как телефон начинает приятно вибрировать. — алло? — о, привет. не ожидал, что ты возьмешь трубку в это время, — она слышит его голос, и не понимает, почему тот считает пять вечера поздним временем. или же, наоборот, слишком ранним? — для тебя возьму в любое время. — она смеется, и ей кажется, что он тоже. — а что такое? — просто подумал, вдруг ты захочешь разделить со мной бутылку вина, а то пить в новый год в одиночестве как-то не по-новогоднему. если ты, конечно, не занята. и она снова соглашается.***
когда куранты готовятся отбить торжественные двенадцать раз, сообщая об официальном начале нового года, они, заранее решив, что трансляция по телевизору — это не круто от слова 'совсем', и, в то же время, ехать куда-то темной ночью, чтобы смотреть это вживую — слишком лениво и не необходимо, те сидят на устланной снегом земле, опустошая очередную бутылку до удивления вкусного пива. — а ты когда родилась? — спрашивает рыжий, чем ставит в ступор приятельницу, с которой они только что обсуждали свой временами совпадающий музыкальный вкус. по крайней мере, они оба были в теме всех популярных заедающих песен. — в девяносто втором, а ты? — она делает глоток, разрывая ненадолго повисшую в воздухе тишину. — девяносто пятый. то есть, ты мне нуна? я же могу называть тебя нуной? — в его голосе читается нескрываемая надежда, а пиво само по себе встает на задний план. — конечно можешь. — хорошо, нуна. — только, чимин, не забывай мое имя, ладно? — и она вновь звонко смеется. — не переживай, джона, не забуду. — он одаривает ее своим лучшим смехом, и они оба игнорируют то, что хотят дарить друг другу лучшие частички себя. куранты бьют двенадцатый раз, и они встречают новый две тысячи шестнадцатый год с улыбками на лицах, бутылках пива в руках и не замечают, как[-будто бы случайно] касаются друг друга плечами.***
чем больше они общаются, тем больше понимают, что, существуй соулмейты на самом деле, на их ладонях обязательно были бы аккуратно написаны имена друг друга. главная проблема — ни она, ни он этого не признают. чем быстрее увеличивается ее бесконечный восторг его работами и его искренние подбадрибавания и вера в то, что скоро она найдет работу своей мечты, тем больше они понимают, что расстояние между ними было сокращено донельзя за слишком короткий срок. и когда джона снова серьезно ссорится с отцом, не в состоянии более терпеть, и звонит чимину в желании высказаться, его предложение переехать к нему в съемную квартиру кажется самым обычным и правильным поступком. и про степень верности ее радостного, но, в то же время, слегка опасающегося неизвестности за повтором 'да', она боится заикаться.***
— нуна. — окликает он джону, стоя возле подоконника и рассматривая лежащую на нем пачку сигарет, которую он не трогал уже два месяца — именно тогда, в двадцатых числах декабря, она впервые увидела его, зажимающем пухлыми губами сигарету, и ясно дала понять, что еще одного раза она не простит. — ммм, что такое? — она не отвлекается от варки свежего кофе, что уже годами неизменно пьет по утрам. это было ее стабильностью, и чимин был готов нарушить свою, в виде чашке зеленого чая без сахара, ради нее. — ты когда-нибудь влюблялась? — он подавляет острое желание закурить, что появилось слишком резко даже для него самого. вопрос ставит в тупик, но она не показывает виду — на мгновение замирает, а затем ставит чашки на стол. — да, конечно. а почему спрашиваешь? он пытается подавить горькую улыбку и у него это чудом получается, но поймать падающее на дно сердце кажется слишком непостижимой задачей. — мне кажется, что я влюбился, нуна, — и он 'случайно' теряет, что в тебя. — правда? — джона игнорирует колющую боль в груди, и натягивает улыбку, надеясь, что выглядит не жалко. и она не знает, почему ей вообще приходится изображать радость. [наверное, потому, что мне совсем не весело]. — поздравляю. она большой везунчик. она не замечает, как расстояние между ними неожиданно быстро сокращается, и впервые ловит себя на мысли, что при таком ракурсе он, все же, выше ее, и все ее шутки про его низкий рост слишком глупы и до абсурдности необоснованны. когда их губы впервые соприкасаются — нежно и чувственно — ей не кажется, что бабочки, порхающие в животе, появились не из-за его обжигающего шею дыхания. ей не кажется, что второй поцелуй — более требовательный — что-то, выходящее из ряда вон. она чувствует, что чимин, как и до этого, думает также. и не знает, почему не замечала этого раньше. а чимин забывает про вредную десятилетнюю привычку и помятую секундой ранее последнюю купленную пачку сигарет.***
чимин никогда не отличался спокойным характером, как и джона — бунтующим нравом. он — бомба замедленного действия, а она — вовремя появившийся сапер. и все кажется им слишком правильным, настолько, что в определенный момент начинаешь невольно задумываться в действительности и реальности происходящего. ему до боли нравится просыпаться в постели от щекочущих его накаченную грудь родных [он не боится этого слова] пальцев рук, рисующих незамысловатые узоры, и всегда сопровождающимся тихим 'извини', срывающемся с уст джоны, когда она замечает, что чимин открыл глаза. и он вряд ли когда-то скажет, что это — одна из немногих причин открывать глаза по утрам. у чимина под ребрами взлетная полоса, которая слишком долго ждала, когда на ней кто-то сможет разогнаться и улететь. но он, как самый истинный собственник, не хочет давать самолету под названием джона разгон, потому что отпускать ее не хочется слишком сильно.***
новая работа бэнкси, которого они оба любят всей душой, затуманивает им все мысли, и они не замечают, как оказываются на улице. она помогает ему вдохновляющими до взрывающихся искр идеями, пока он меняет черный баллончик краски на красный. он что-то оживленно рассказывает ей о том, что планирует уволиться с работы, а она — о наконец наладившейся ситуации дома. и, когда менее сорока процентов рисунка закончено, они слышат крики приближающихся полицейских, и никто из них не думает возражать 'бежим!', слетевшему с губ чимина. они бегут, куда глаза глядят, крепко держась за руки и не в силах сдерживать свой жизнерадостный смех. они останавливаются в темном переулке, не переставая смеяться, а, взглянув на лица друг друга — смеются еще звонче, и пытаются перевести дыхание. — я люблю тебя. — чимин говорит это впервые, и джоне становится непривычно тепло. она некоторое время смотрит на него, столь красивого даже в ночи, не в силах оторвать взгляд от любимых щек. — я тебя тоже. и встречать первое апреля, целующимися на улице — это, как и все остальное, кажется очень правильным.***
у джоны под ребрами — маленький сад с давно завядшими цветами, и она до безумия рада тому, что продавец в круглосуточном магазине решил вернуть погибшие растения к жизни. ведь когда в ее буднях появляется Чимин, она чувствует, что ее небо снова становится целым. — я хочу начать ходить на курсы. хочу создавать спецэффекты. вот представляешь, лет через пять-семь, мы придем в кинотеатр и ты будешь восхищаться моим мастерством, — она в шутку обижается на его приглушенный смех. — ничего смешного! — ага, а я буду твоим первым фанатом. и ты обязательно дашь мне свой автограф. — смотри не состарься в ожидании. — а ты начинай продумывать подпись. они смеются, и у обоих под ребрами начинает неприятно побаливать. но они предпочитают это игнорировать.***
они оба увольняются со своей работы, и их ежедневные специальные поездки в метро просто потому, что им слишком нравится звук движущегося по рельсам поезда, постепенно становятся все реже и реже. долгие вечерние разговоры становятся все короче, а по ночам они все чаще просто ложатся спать, спеша сомкнуть веки, предпочитая занятиям любовью отнюдь не прекрасные сновидения. они все скидывают на вызванную занятостью усталость — и это на самом деле является корнем проблемы, что подталкивает их к краю пропасти. у джоны начинаются столь желанные ею курсы и появляется новая, более нравящаяся ей работа, которую она обязательно бы бросила, если бы они с чимином не дали друг другу обещание накопить на собственную квартиру. у чимина все мысли заняты любимым делом, а полицейские в сеуле уже хорошо наслышаны о парне, который плевать хотел на их запреты с самой высокой колокольни. и когда он замечает, что тот самый рисунок на той самой стене, который был нарисован в тот самый декабрьский вечер, перетекающий в ночь, был закрашен серой краской, ему становится не до обещаний держать себя в руках. у него срывает тормоза, и ему слишком хочется побить кого-то и нарваться на такие манящие своей недоступностью неприятности, ведь в этот раз человека, что способен их починить и вернуть парня в привычную колею, нет. и чимин понимает, что он упустил тот момент, когда его взлетная полоса вновь начала пустовать.***
из его вакуума его вытягивает короткая вибрация телефона, оповещающая о только что пришедшей смс-ке. он берет в руки свой айфон и горько ухмыляется. он действительно не знает, когда однокомнатная квартира на окраине сеула стала ему больше чужой, чем родной, и не потому, что он хотел скорее съехать оттуда, нет — потому, что ему начало казаться, что квартира стала слишком тесной для них двоих. он не помнит, когда каждую попытку джоны поговорить, как раньше, он пресекал сухим 'угу', тем самым, которым встретил ее впервые в том магазине. только вот когда он все же решился окликнуть незнакомку, что уже давно заменила ему всех родных, плевавших на его мечту, то понял, что родного силуэта он больше не видит. 'я заберу свои вещи завтра в девять. будь дома, я оставлю ключи'. он вчитывается в строки раз за разом и не может поверить в то, что все разрушил. но к сигаретам он тоже притронуться почему-то не может.***
она пытается потушить огонь на сердце, разгоревшийся на душе не из-за злости, как она пытается себе внушить, а из-за пожирающей изнутри обиды. ей обидно, ей больно, и она искренне не понимает, когда вся ее жизнь за последние полгода неумолимо пошла под откос. она слишком много раз распахивала руки и принимала всех с тихими объятиями, кричащими заботой, даже если ей втыкали в печень ножи, но с чимином было по-другому. с ним всегда было по-другому. и она корит себя за то, что упустила тот момент, когда ее любовь к черно-белому, а его — к пестрящим краскам, стала важнее компромисса, что они нашли так быстро. но уйти от него оказалось гораздо быстрее, только вот совсем от этого не легче — наоборот тяжелее в разы. она помнит, как не могла уделять ему достаточно времени, как это было в начале весны, из-за занятости. она помнит, как попала в больницу из-за переутомления, на которое, к тому же, навалилось расстройство желудка — ровно так же, как помнит то, сколько раз жаловалась парню на боли в животе. и она бы продала все, чтобы стереть эти воспоминания, потому что за неделю нахождения в больничной койке он пришел лишь один раз, и примерно в это время ей начало казаться, что дело здесь не столько в его занятости стрит-артом, сколько в собственном банальном нежелании видеться. и это ранило сильнее самых острых ножей. она помнит, как с каждым днем они все больше и больше подходили к краю, и расстояние между ними становилось все больше и больше с каждой прожитой минутой, а пути для его преодоления не было. она устала искать его, а он даже не пытался. джона говорит чимину холодным майским вечером, что им нужно взять перерыв, а он не в силах противиться, потому что противиться нечему. они оба понимают, что перерыв в их понимании — слегка растянутый конец, но никто не способен оторваться от своей чашки кофе, чтобы взглянуть друг другу в глаза; никто не способен возродить и попытаться вернуть их отношения в правильное русло, потому что они сами сделали друг друга неправильными.***
когда джона заходит в квартиру, где жила последние четыре месяца, та встречает ее запотевшими от чайника окнами на кухне и сгорбившимся над своим завтраком чимином. она не смотрит в его сторону [предпринимает несчастные попытки], пока собирает свои вещи, глотая слезы, ведь чувствует на себе прожигающий до дырки на спине взгляд рыжего парня, вставшего изо стола и не способного вымолвить и слова. когда сумки оказываются собраны [без помощи чимина, что ровно противоположно ситуации, когда Джона только въехала в квартиру — он не мог позволить ей даже футболку повесить на вешалку самой; разве что дал разложить нижнее белье], а на ногах красуются ее любимые кеды, она поднимает взгляд на чимина, не перестающего смотреть на нее. — ну, что. думаю, прощай, да? — она тянет руку для рукопожатия, и чимин нерешительно, что окончательно сбивает ее с толку, пожимает ее в ответ. — не ушибись по дороге. — спасибо. джона выходит из квартиры, слушая, как чимин закрывает дверь на ключ. она ждет, когда он откроет дверь и попросит посмотреть джону на новый рисунок, как то было одной декабрьской ночью. проходит минута, две, три, пять, и она, не в силах больше сдерживать слезы, смиряется с бегущим по щекам дорожкам. когда чимин решает открыть дверь и позвать ее, он слышит, как ее имя, что он только что произнес, растворяется в тишине, которая одновременно с этим прерывается дверью, которой только что громко, но не демонстративно, хлопнули, и писком домофона. чимин впервые понимает, что опоздал. а джона понимает, что ждать смысла больше нет.***
календарь спешит сообщить, что сегодня — самое обычное утро, которое нужно встретить с улыбкой, ведь это же самая середина июня, восемнадцатое число, и джона снова ловит себя на мысли, что лучше она будет верить гороскопам в интернете или газете, несмотря на то, что каждый говорит о своем, чем пожеланиям на календаре. сегодня ровно полгода, как она впервые увидела продавца с рыжими волосами и глубокими карими глазами, и в глубине души знает, что никому, кроме нее, нет до этого дела. и отсутствие признаков жизни от человека, которого она переименовала в 'заблокировать' уже примерно месяц, а если быть точнее, то двадцать пять дней назад [да, она считала] — по-настоящему заблокировать ей что-то не позволяло [наверное, тот самый чертов ярлык 'родной', который они повесили друг на друга], — лишь подтверждало это. она встречает всех посетителей на работе натянутой улыбкой, а преподавателю на курсах говорит, что сегодня не придет, ссылаясь на наспех выдуманную болезнь. ей нужен свежий воздух, и черт знает, почему она вышла из дома в то же время, что и тогда. когда она идет по ночному городу, наслаждаясь пробирающему до костей ветру, в ее голове даже нет намека на то, что на улице она не встретит подростков из-за давным-давно начавшегося комендантского часа. ее голова, кажется, готова разорваться на части из-за потока мыслей, а сердце — из-за ноющей боли, напоминающей о расставании. и она, как бы невзначай игнорируя свое самочувствие, орущее дурниной о том, что ей не становится легче, идет той же дорогой, что и полгода назад, и ее взгляд падает на стену, которая стала началом, что давно встретило свой конец. она не знает, сколько бы смотрела на рисунок на бетоне, если бы ее не окликнул знакомый голос. — я подумал, может, ты захочешь посмотреть, как я рисую? я записал весь процесс на камеру, — он смотрит на нее, держа в руках профессиональную камеру, а она, обернувшись, не в силах выдавить и слова. — я идиот, — произносит он, когда пауза затягивается слишком надолго — да и накопилось за это время слишком много недосказанных слов. — просто тупой идиот, который плюнул тебе в душу. да, я знаю это, знаю, что не имею права стоять здесь и просить прощения, но, может, ты простишь меня? я не хочу, чтобы наш перерыв был концом. все, что она может сделать — кратко кивнуть головой несколько раз, проклиная себя за то, что в очередной раз поставляет себя под удар, разводя руки для объятий, но в этот раз она не чувствует боли от ножей. она вспоминает о том, что с чимином всегда было по-другому, и ей отныне не больно от этого важного факта. она молчит, а он не в силах сказать что-то впереди нее, а потому они просто ловят жаркий июньский воздух ртами, крепко прижимаясь друг к другу. проходит несколько минут, прежде чем она принимает, возможно, одно из самых важных решений в своей жизни, и находит столь необходимые слова. — показывай, что там у тебя. — говорит она, и чимин, не медля и секунды, целует ее; видео подождет. так было надо. и теперь все снова становится правильным и целым, потому что на стене его руками был нарисован ее портрет, а в правом нижнем угле маленькими буквами аккуратно выведенное 'джона'. ибо он не забыл.и они больше не теряются.