Проклятие

Море, ты прекрасно. Волны изящно колышутся и дрожат от невидимого ветра, создавая иллюзию беззащитности. Но в тебе куда больше силы, чем я могу вообразить. Своим ласковым шёлком ты способен обхватить весь земной шар, успокоить любую, даже самую грешную душу. Мне хотелось бы слиться с тобой, море. Стать единым целым, вобрать в себя полностью, превратиться в каждую капельку твоей необъятной сущности. Примешь ли ты меня в этот сложный мир? Вода холодная. Возможно, мне суждено замёрзнуть рядом с тобой. Как это абсурдно — умереть от холода на морских просторах, которые по силе эмоций превосходят весь человеческий род. Может, одолжишь мне немного тепла, а, море? Я хотел бы подарить его одному человеку… Впрочем, если я умру тут, с тобой, то вряд ли смогу ему его передать. Но ты согрей его за меня — однажды он появится в твоих водах, я точно знаю. Будет искать смерти и играть с тобой. Не обижайся на этого глупца. Он причиняет боль, сам того не желая, и после винит себя. Он ломает людей, словно фарфоровых куколок, а потом аккуратно закапывает на кладбище потерянных воспоминаний. Даже не знаю, кто более жесток: он или ты, моё милое, доброе море. Какое противоречие! Жестокость и доброта сливаются в тебе в одно нерушимое препятствие, массивную мощь, умеющую быть страшной и гостеприимной, отталкивающей и притягивающей, кроткой и мятежной. Ты переменчиво, море. Так же, как тот человек, которому я хочу одолжить тепло. Вчера он любил меня, сегодня ушёл к другому. И я не могу ничего сделать, потому что мне не хватает сил. Попытки распорядиться чужой жизнью уходят в никуда, ты, наверное, тоже смеёшься над моей слабостью. Ох, а тут всё-таки очень холодно. Даже море не хочет принять меня… Ну, пожалуйста, подари мне жар своей искристой соли, крепких волн, бушующих валов. Я ведь не для себя прошу! Умоляю… Море лишь насмехается надо мной. Вот и они, лодки мафии. Уже приехали… Как скоро. Я думал, что смогу утонуть спокойно. Однажды я уже спас человека, решившего избавиться от столь ненужной составляющей существования, как жизнь. Хотя, по моему мнению, существование — это жизнь и есть. Но мои усилия ни к чему не привели. Потому что этому нужно было не спасение, а боль… Причём, моя. Он прекрасно знает, сколько сил мне требуется, чтобы бороться с собой. Я смотрю в его глаза и вижу тебя, море. Ты поселилось в каждой его клеточке. Он способен управлять многими, даже мной. Одно его слово доводит до отчаяния, одно слово дарит надежду и вгоняет в ужас. И всё же за его показной теплотой скрывается холодное, измученное сознание, запутавшееся во всём. Дазай хочет быть хорошим, но допускает самую главную ошибку: ласкает чужих, забывая о близких. О, море, каюсь. Мне нужен твой жар только чтобы заставить его душу сиять, зажечь её, словно олимпийское пламя. Хочу, чтобы он сгорал, как и я. Хочу, чтобы за его усмешкой скрывалось пламя, а не вечные льды. Хочу, чтобы его игры перестали причинять мне боль. Хочу, чтобы он на себе испытал всё то, что переношу. Хотя моё тепло он теперь тоже отвергнет. — Акутагава-сама, вы в порядке? — пытаюсь ответить и кашляю кровью. Кажется, я сломан окончательно. И не только в психическом плане. Прощай, море, было интересно с тобой побеседовать. Надеюсь, ты не забудешь о моей просьбе: сожги его. У меня не вышло, вдруг у тебя получится… * * * — Вот, и мы бились с Акутагавой, и, представляешь, я его победил. Даже не верится, что я смог спасти Кёко! — сердце пропускает пару ударов. — И что, ты… убил его? — разве Ацуши способен на это? — Конечно же нет. Но он упал за борт, так что вполне возможно… — предполагает светловолосый. — Скорее всего его подобрала портовая мафия, — вмешивается Куникида. Накаджима кивает и продолжает: — А ещё я научился управлять своей способностью… — Ага. Молодец, Ацуши. Ты просто умница… Дазай срывается с места и исчезает в глубине коридоров. Куникида хмыкает. — Что с ним? — удивлённо спрашивает тигрёнок. В ответ Доппо лишь пожимает плечами, но когда Накаджима уходит, вздыхает: — Тебя жаль, Осаму… * * * Я дико боюсь. Так не должно быть. Мне кажется, я сейчас сгорю. Повсюду лица, и мне страшно. Неужели мой пёс… чуть не умер? Да, я видел его в больнице. Дышит, кашляет, пылает ненавистью (или хорошо замаскированной любовью?) — всё как всегда. Но что-то в его нескладной позе, в выражении лица, таком печальном и страдальческом, меня насторожило. Акутагава, ты проиграл Ацуши. Ты слаб, и я прекрасно знаю почему. Только тебе никогда об этом не скажу. Ты слаб, потому что любишь. Не всякая любовь делает нас сильнее. Безответная лишь убивает. Когда же я успел убить тебя? Неужто когда покинул мафию? Но ты прекрасно знаешь, как тяжело мне было. Убийства больше не прельщают меня. Поняв, что люблю, я ощутил неспособность калечить других. И почему до тебя это не дошло? В отличие от меня, ты нашёл в убийствах нечто успокаивающее. Без них ты бы просто загрыз всё на свете своими эмоциями, рвущимися наружу и рождающими Расёмон. К сожалению, ты слишком стараешься подавить их. Слишком. Вместо этого лишь усиливаешь и весь бой думаешь о какой-то хрени. Обо мне, например. Остудись чуток, Акутагава. Ты ведь и меня, и себя своей безумной страстью в могилу сведёшь. Устало прикасаюсь к вискам, пытаясь отвлечься. Руки трясутся. Прости, Ацуши, но сейчас я могу думать только о Рюноске. О его надрывном кашле, о тонких руках и бледной коже. Почему я не могу себя остановить? Отчего причиняю ему боль? Сам не знаю, но не могу заставить себя признаться ему в том, что люблю. Мои дурачества кажутся издевательствами над его сердцем, над израненной душой. Но, видя страдания Акутагавы, я понимаю, что он по-прежнему со мной, по-прежнему здесь, по-прежнему верен. Ты думаешь, Рюноске, что проиграл бой за моё сердце? В таком случае, ты просто не понял, что своим поражением заставил меня пережить ещё одну дикую ночь, полную кошмаров и бреда. Как же стыдно вспоминать про собственные крики и туман перед глазами. Накаджима, кажется, делал мне компресс, но так и не понял, что со мной. Утром я забежал к тебе в больницу и нашёл тебя плачущим. Прекрати рыдать, Рюноске. Мне ли не знать, что каждая встреча со мной приносит и боль, и наслаждение одновременно? Я не могу заставить себя не приходить, не могу отказаться от твоих манящих губ и смешных попыток подраться. Твоя слабость только притягивает меня всё сильней и сильней. Когда-то я пытался уколоть тебя, затоптать. Но чем хуже тебе было, тем сильнее я разгорался внутри. В конце концов я понял, что мне это ничего не даст, мне не избавиться от своей слабости, и просто ушёл, оставшись наедине со своей непонятной, безумной манией. Ты всегда так мастерски угадывал холод, который я посылал тебе в надежде усмирить твои грешные чувства. Как же, мой мрак лишь распалял тебя. Теперь я не знаю, что мне делать. С каждой минутой всё жарче и жарче. Скидываю пальто, пиджак… Какой беспорядок. Бросившись под холодную воду, пытаюсь расслабиться, но вместо этого кусаю губы и представляю тебя: разозлённого, обиженного, мнящего себя преданным. Идиот. Думаешь, я бы пришёл, если б в моей душе действительно скрывались только холод да забвение? Пора уже привыкнуть к моим ужимочкам. Мне на ум вдруг приходит его доверчивый, ласковый язык, жаркие губы, острые зубки… Чёрт. Да у меня температура! Чёртов Рюноске, я не прощу тебе того, что ты со мной сделал. Никогда. Боже мой, да я и так не прощаю… Ты получишь, ещё получишь за свою красоту и полный боли открытый взгляд, за тонкие пальцы и стройные ноги. Выйдя из ванной, как и был, мокрый, в рубашке и брюках, бреду на кухню и достаю ледяной виски — самое оно. Зря. Зря я так думал. Становится только хуже, только жарче, и ледяной душ не помогает. Дрожащими пальцами набираю номер. — Чего тебе? — хриплый, слабый голос. — Рюноске, признайся, ты меня проклял? — что-то даже слишком серьёзно получилось. — Что? — Сгораю. Подыхаю. Почему у тебя такое соблазнительное тело, такая нежная душа… — кажется, меня понесло не в ту степь. — Что ты несёшь?! — Представь, Рюноске, я медленно снимаю с тебя плащ… Что? Почему он бросил трубку? Болван! — раздражённо выпиваю залпом ещё стаканчик, и на глазах выступают слёзы. Хочется убить этого дурня, заставившего меня волноваться. Он ведь из-за своей дурацкой ревности ещё и чуть Ацуши не прикончил. А Ацуши очень хороший, настоящий друг… — Ну чего тебе ещё? Осаму, ты что, пьян? — Обещай больше не ревновать, — точно. Если он даст обещание, то можно будет перестать терзаться. —… — И не обижаться. —… — И люби меня до конца времён. — Чуя, тут Дазаю плохо. Ага, он, кажется, напился… Как не наше дело?! И что, что он больше не с нами?! Мне же звонит!.. Послать? Идеально! Осаму, просто иди и убейся уже. И прекрати меня доставать, — что-то у этого гада подозрительно счастливый голос. Где там лежал симпатичный ножик? Когда-то я уже резал из-за тебя вены и уверенно продолжаю. Самое время покончить с этим, не то сейчас взорвусь… Пытаюсь сделать пару шагов, но падаю на пол. Оживлять меня с моей температурой будет уже Ацуши. Но ты меня опять проклял, Рюноске. И даже не пытайся отговориться…