Три раза, когда Дауд улыбнулся

В первый раз на его памяти Дауд улыбается совсем немного, в основном глазами, лишь чуть-чуть приподнимая уголки губ. Ему тридцать два, и молодые, розово-красные шрамы рассекают еще не так много участков кожи на его лице. Один, видимо, едва затянувшийся, заставляет правый глаз слегка щуриться, и это немного пугает Томаса. Парень тяжело дышит и чувствует, как леденеют от холода руки, а в животе болезненно сжимается страх. Он упорно смотрит куда-то в область шеи мужчины — тогда еще незнакомого — избегая его прямого взгляда. Потом Томас пожалеет, что не всматривался до последнего в эти улыбающиеся глаза. — Меня зовут Дауд, — из-за ливня и шумящей в светло-русой голове крови парень еле различает слова, но голос незнакомца его почему-то успокаивает, — Я видел, как ты дерешься. Очень ловко. Сколько тебе лет? Из-за того, что его изрядно избили, из-за вида крови на клинке Дауда, из-за трупов — первых трупов в его жизни — валяющихся рядом, Томаса трясёт, но он берет себя в руки, в мыслях повторяя, что если мужчина защитил его от нападения, то не должен представлять опасности. — Мне пятнадцать. Парень рвано выдыхает и вовсе опускает голову, прижимая мокрые, дрожащие ладони к стене и подставляя затылок дождю. — Хорошо для пятнадцати. Более чем. Хочешь научиться справляться и не с такими громилами в считанные секунды? Томас чувствует где-то в глубине души желание хоть чему-то научиться в жизни, но оно так затеряно среди желания оказаться где-то, где тепло и светло, подальше от трупов, крови, раздражающих запахов рыбы и пыли, от уродливых крыс и собственной тяжелой доли, что он теряет сознание, медленно сползая вниз по стене. Он не помнит, как конкретно оказался в своем раю, но ему греет душу мысль, что Дауд нес его на руках. *** Томас думает о том, что за убийства можно получать неплохие деньги. Особенно за убийства, выполненные настолько мастерски. И получают они довольно много — Дауд доверяет парню ведение журнала работы. Однако вопрос «почему мы так ужасно живем» парень все равно себе не задает — ему совершенно ясно, что две тысячи фунтов для одного человека — неплохие деньги, а вот две тысячи фунтов, разделенные на шестьдесят человек, превращаются в ничто почти тут же. Конечно, жить они все равно живут, среди китобоев нет эгоистов — еду негласным решением покупают по очереди, мелкая кухонная утварь и просто предметы быта тоже обновляются за счет монет из кармана то Дауда, то кого-то из китобоев, но так никогда не суждено накопить на что-то серьезное. Томас искреннее не понимает, почему периодически видит в гостиной кучу ненужных вещей вроде детских игрушек (зачем взрослым людям детские игрушки, парень постичь не в состоянии) или каких-нибудь никому не нужных тряпок, но при этом у половины команды рваное белье и вообще всякая одежда кроме формы (единственное, что они берегут как зеницу ока), у трети отваливается подошва с дешевых сапог, а каждый второй чем-то болеет (включая Дауда, что раздражает парня еще сильнее). Сам Дауд, зная все это, все равно непреклонен: несмотря на то, сколько людей участвует в выполнении задания, плату за него получают все. Оправдывается это тем, что задания выполняются группами, и каждая, имея свой потенциал, работает в определенной очередности — таким образом все работают поровну. И Томас частично понимает — если из выплаченных денег выделять сумму на общие расходы, то оставаться на «карманные» будут совсем крохи. Парня до сих пор восхищает то, что Дауд знает — что бы он ни сделал, пусть даже это будет глупо или плохо, китобои его боготворят и на все посмотрят сквозь пальцы — но никогда этим не воспользуется. Когда не удается достучаться до Дауда, Томас идет стучаться к китобоям — уж они-то точно любят хозяина больше, чем он сам себя. Светловолосый толкает шикарную, пламенную в холодности его голоса речь, но мужчина, кажется, хватает его за воротник прямо на ее середине, смотря укоризненно-насмешливо. Однако умудряется закашлять, отдав какой-то приказ. Китобои переглядываются, и Томас понимает, что его дело сделано. Дауд улыбается во второй раз, когда находит на своей кровати большой пушистый плед, пусть и слегка погрызенный крысами, и кое-как собранную аптечку. Мужчина думает, что это сборище нищих и сирот — лучшее, что с ним случилось в жизни. Томас, застав улыбку Дауда дважды за прошедшие пять лет, влюбляется в нее еще один раз. — Что-то хотели, господин? Томас стоит рядом с постелью Дауда в маске, и очень этому рад. Он порядком устал — любить таких людей, как его хозяин, очень мучительно. Парень вообще не знает, способен ли тот на любовь — за все семь лет их знакомства никто ни разу не замечал его с девушкой, а все притязания слабого пола он отвергал с особой жестокостью. Поначалу это Томаса радовало — у него было больше шансов, ведь мало ли, господин не по девушкам… Как оказалось, господин вообще не по существам из этой вселенной. По крайней мере, об этом говорили долгие годы наблюдения. И для Томаса это было не то чтобы дико — он сам, по уши влюбленный в Дауда, довольствовался только собственной рукой да воображением — но довольно странно. Быть может, Дауд по кому-то скучает? Потерял кого-то? Или так же безответно влюблен? Отсутствие перспектив и каких-либо сведений выбивали парня из колеи — он не знал, на что мог рассчитывать. Поэтому когда Дауд позвал его во время очередного сеанса страданий, Томас чертовски обрадовался тому, что у него есть маска, скрывающая лицо и частично изменяющая голос. — Хотел. Моя просьба покажется тебе странной, но мне нужно, чтобы ты переоделся в то, в чем обычно спишь, и лег рядом со мной. — Простите..? — парню кажется, что он ослышался, и он еле выдавливает из себя жалкий вопрос, стараясь унять ускорившееся сердцебиение. — Не приказ, Томас. Просьба. Если ты откажешь мне, это никак не отразится на моем к тебе отношении. Блондин понимает, что прокусил себе щеку, только когда чувствует вкус крови на языке. — Н-нет, я… Я с радостью, — теперь ему не кажется, что маска скрывает дрожь в его голосе. Парень быстро стаскивает сапоги и брюки, камзол с кучей ремней, перчатки и рубашку, и, натягивая спокойное выражение лица, снимает наконец и маску, оставаясь в серой майке и коротких шортах до середины бедра. Он понимает, что ее нужно было снять в первую очередь, но слишком боится того, что Дауд увидит румянец на его щеках в полной мере. Мужчина вздыхает и придвигается ближе к стене, пригласительно приподнимая край одеяла. Томас чувствует себя ужасно неловко — ложась, он боится сделать лишнее движение и, кажется, готов умереть от разрыва сердца, которое бьется в грудной клетке, словно загнанная птица. Дауд опускает на него все тот же двухлетний плед и невзначай касается рукой голого плеча. Пару секунд он молчит и, наверняка, как и семь лет назад, смотрит прямо на него, а Томас вперивает взгляд в его шею. — Посмотри на меня, Том. Парня передергивает — мужчина никогда так его не называл — и он с трудом поднимает взгляд, чувствуя, как что-то в животе будто опускается от глубины и прямоты взгляда Дауда. — Давно ты в меня влюблен? Томас закусывает губу — пропал. Теперь-то уж точно к нему, как прежде, относиться не будут. Он почему-то и не задумывается о том, зачем господин позвал его к себе в постель. — Достаточно давно, — парень отвечает почти раздраженно, не в силах выдержать равнодушие взгляда человека напротив. Дауд на секунду прикрывает глаза и посмеивается, слегка обнажая зубы. Парень не успевает удивиться и придумать красочную фразу для своего дневника, где будет написано, что третий раз, когда хозяин улыбнулся, он, черт подери, смеялся, потому что на его бок ложится горячая рука, а губы Дауда накрывают его. Потом Томас подумает, что дневник ему, в общем-то, уже и не нужен.