Грёзы в больничной палате

На улице слякоть и дождь, вон он, мелко стучит в оконное стекло. Лёгкий перестук капель в окне, да тиканье старинных ходиков, всё, что нарушает тишину. Телевизор купить всё недосуг было, а сейчас уже и не хватит средств, да и не нужен он мне, по большому счёту. Зачем он? Утром и днём я на улице. Или же вон в лесу брожу, вечером же, мне вполне хватает горячего чаю и хорошей книги. Если же захочется чего-то знакомого, старого и милого сердцу по воспоминаниям прошлого, так я достану с верхней полочки своего шкафа старую пыльную коробку. И, замявшись в нерешительности сниму с неё серую от пыли крышку. О! В нынешний век такого уже не встретишь. "Проигрыватель для пластинок, - какая нелепица! Кто сейчас таким пользуется!", вскрикнет простой обыватель. Но для меня, это не просто пластиковая коробка с моторчиком и микрофоном, это память о моей молодости, о том времени, когда я только искал путь своей жизни. Музыка - мой проводник в прошлое. Во времена моей молодости музыку нельзя было просто скачать через компьютер, нужно было побегать, многого пообещать, а иногда даже прибегнуть к угрозам, что бы просто отыскать виниловую пластинку с любимыми песнями. "Что мешает мне послушать парочку из них прямо сейчас?" - мелькнула приятная мысль. Я слегка потряс головой и встав, с продавленного, но очень уютного кресла, направился к немного покосившемуся шкафу. Покряхтев, таки умудрился достать с верхней полки компактный проигрыватель. Ему чуть поменьше, чем мне самому, но, вот подумать только, чувствует он себя гораздо лучше меня! Игла, потерявшая былую чувствительность слегка шипит пытаясь найти дорожку. О! А вот и Моцарт, старый брат! Усмехнувшись, подслеповато прищурился и поковылял к шкафу. Едва запнувшись, слегка пнул табурет с облупившейся краской и привстал на него, доставая с самого верха шкафа запыленную коробку. Чуть не сверзившись с маленькой табуретки под тяжестью своей ноши, я крякнул и не выпуская её из рук опустился на пол. Моцарт, Бах, Шуберт, сколько вас тут! И всё так же, как в молодости, я остаюсь заядлым меломаном! Что тут у нас? Битлз, порвавшие в своё время все каноны музыки. Сколько же шума тогда было! А вот и Фрэнк Синатра, как же ты сюда попал? Тебя нужно включать в предновогоднюю ночь, и никак не в конце сентября! Долго и со вкусом я выбираю пластинку, затем пуховкой стираю пыль с винилки и меняю Моцарта на выбранного композитора. Прислушиваюсь и присев в кресло мечтательно улыбаюсь. Здравствуйте, воспоминания! Мне нравится выходить на улицу и медленно пошаркивая по тротуару, наблюдать за прохожими. Мне то торопиться теперь уже некуда, и я могу со спокойной душой присесть на скамейку в скверике и расслабленно просидеть так весь день. А люди, молодые - весёлые, взрослые - серьёзные, всё бегут, спешат куда-то... Не понимая, какое же это удовольствие сидеть, припекаемый солнцем, и ничего не делать, лишь наблюдать. А они всё бегут и бегут, не замечая и не задевая меня. Вот, например, молодая пара. Сейчас они идут, отчаянно спорят, на глазах девушки уже появляются слёзы, парень же, всё также не замечая состояния своей дамы, пытается ей что-то доказать. Кто виноват? Неизвестно. Но ведь можно предположить, кто за это осудит, а тем более кто узнает? Может он её в чём нибудь обвиняет? Или она не так поняла, и теперь стоит на своём придуманном? Всё может быть. Напротив сидит бабушка моего возраста, рядом туда-сюда скачет маленький корги. Привязанный к ограде поводок не даёт щенку выскочить за цветными бабочками. Пенсионерка явно вознамерилась почитать, и достав книжку, углубилась в историю. Судя по потрёпанном виду и лёгкой улыбке на лице пожилой читательницы книга явно любимая и зачитанная до дыр. Щенок корги через некоторое время заскучал и, отчаявшись привлечь внимание своей хозяйки, сел возле её ноги и стал тихонечко поскуливать. Бабуля пару раз погладила его по шёрстке, но корги не отступал. Тогда, тяжко вздохнув, она потянулась к стоящей рядом сумке и достала оттуда мешочек с зерном. Просо золотым дождём упало на асфальт, и тут же, будто сговорившись, налетели голуби. Корги, мгновенно оживившись, стал гонятся за сизыми пернатыми, что надутыми шариками прыгали вокруг женщины. Как только зерно кончалось и пернатые теряли интерес, на дорогу тут же подбрасывалась новая порция зерна, и всё начиналось сначала. Маленькие пёсики редко уживаются с людьми преклонного возраста, разве что, только если их возраст по собачьим меркам одинаковы. Но никак не щенки, нет, они слишком живые и игривые. Не спорю, заряд энергии никогда не помешает, но только не на закате жизни. Подростки, туда-сюда, туда-сюда, упал - рассмеялся и полетел дальше. Когда-то ведь и сами такими были, я помню. С горы на санках, смех, вопли, крики. И первый поцелуй, тоже ведь в этом возрасте. Эх... Люди бесшабашно несутся вперёд, оступаются, падают, некоторые обретают крылья и едва освоившись, взмывают ввысь, и как Икар, непослушный сын, падают на грешную землю. Некоторым удаётся справиться с ветром и они гордо парят в небесах. Но холодные ветра заставляют сердце биться чаще, жажда наживы мутит рассудок. И вот - сердце почти как камень оковано льдом. И они парят на чёрных крыльях с осыпающимися перьями, окидывая смертных взглядом оценщика в антикварной лавки. Да, какое же всё таки прекрасное создание человек! Гармония Созидания и Разрушения, поддерживающие и уничтожающие друг друга в извечной битве. Что-то меня на философию потянуло, не к добру. Дождь закончился, и солнце прорвавшись сквозь тучи вывесило своё детище - радугу. Все семь цветов! Какая яркая! Давно я таких ярких красок не видел. Завтра надо будет в лес сходить, там наверное уже грибы поспели. Да и после дождя лес чистый и умытый будет, немного свежим воздухом подышать тоже неплохо. Надо-надо, да только я же по привычке забуду перчатки взять, потом руки болеть будут. Нужно сейчас положить, иначе и вправду забуду. - Виктор Сергеевич! Яркая картинка старого дома, с ковром на стене, яркими половичками на полу, гордым постоянно голодным котом Мявчиком и, так и не положенными на стол в прихожей, перчатками, сменилась серой, безжизненной палатой. Больничная скрипучая койка, рядом комод и плоское подобие шкафа, куда влезли все пожитки, что дозволено было взять с собой, стол с валяющейся ложкой, кружка, опять забытая на подоконнике, чашки нет вовсе, деревянное, продуваемое всеми ветрами окно, - вот и вся обстановка. Старик едва не плача стоял возле окна и молча смотрел на потёки дождя по ту сторону стекла. Трава, всё ещё зелёная, жужжащие пчёлы, семихвостая радуга, и конечно же вредные комаре, так и норовящие, куснуть тебя за самое сокровенное. Вырванный из своего собственного мира грёз, Виктор Сергеевич едва не плакал от навалившейся тоски по дому, семье, и тёплому чаю с книжкой, всему, что доставляло такую тихую, простую, но всё же радость. Обида на детей, что сдали в это убогое место, горе, на то, что не привил правильного отношения к людям, а прежде всего - родителям, и жуткое, леденящее душу одиночество. Смахнув всё таки закапавшие слёзы рукавом, старик мягко улыбнулся и через силу проговорил: - Надоело валяться, хочется движений, вот и встал. - Ну нельзя же так! Вам врач строго настрого сказал - постельный режим! Дальше он её уже не слушал, подобные перебранки происходили каждый день, и даже, доставляли некое удовольствие. - Как твоё здоровье Марфушка? - Виктор Сергеевич, - немного обвиняюще, но всё же не скрывая довольной улыбки, ей всё таки нравилось прозвище, проговорила медсестра, - меня зовут Мария, разве вы уже не помните? - Старость, не радость, Марфушка. В ответ она только рассмеялась и погрозила ему пальцем. Поставив на стол поднос с едой, налила в кружку чаю и проговорила: -Вам оставить чайничек? -Да, Марфушка, если можно. Вообще-то это не было разрешено, но в ответ на воспитанность, обходительные манеры и живейший интерес к чужой жизни, Виктору дозволялись некоторые послабления. Кивнув, и забрав пластиковый, видавший виды поднос, Мария вышла. Вздохнув, старик взял в руки ложку, протёр полой халата и уселся на кровать. Столик на колёсиках, очень удобно. Наряду со многими вещами, ему разрешили взять с собой трость, очень удобную, с гнутой ручкой, родная, прошедшая с ним и огонь, и воду. Крючком на конце трости, старик подцепил ножку столика, и не утруждаясь гигиеническими процедурами, приступил к трапезе. Налив себе большую, ароматную кружку чая он снова подошёл к окну. Синие, всё ещё молодые несмотря на возраст, глаза задумчиво рассматривали мокрый скверик за окном. На лавочках сидели старушки и их родные, рядом сновали медсёстры, воробьи взъерошенными мячиками прыгали возле ног. Дождь закончился, выступило солнце припекая макушки и позволяя ощутить тепло. Так он и стоял, мечтая, снова и снова уходя от боли и одиночества. Уже вечером, когда чая уже не осталось, его снова вырвали из грёз. В светлую, немного обшарпанную комнатёнку вошёл мужчина и давешняя Марфушка. Тихо-тихо извинившись, медсестра испуганно глянула на старика и прикрыла дверь. Кожаный плащ с не высохшими каплями дождя, чёрные волосы, обвисшие словно у мокрого кота. Твидовый пиджак, рубашка, галстук, всё говорит о достатке и работе в крупной фирме. Строгие черты лица, серьёзное выражение, губы сжаты в одну линию. И всё это сохранялось ровно до того момента, как вышла Марфушка. Черты лица мягко поплыли, глаза ожили, и лишь одно слово разрушило тишину, сказанное явно через силу и едва сдерживая слёзы: - Папа? Старик зашатался, ухватился кое-как за стену и с изумлением в глазах всмотрелся в родные черты. Вырос, стал сильным, матёрым. Виктор Сергеевич нахмурился, сдвинул брови так, что не стало видно глаз, и мрачно проговорил, отступая к кровати. - Вернулся? Над стариком поглумиться, стало быть. Ну-ну. Мужчина замер, осторожным движением стёр влагу с глаз и шагнул вперёд. Растерянное выражение лица, морщины, столь несвойственные этому возрасту, и надежда, огромная надежда, на что-то иное, чем отвращение и неприятие. - Я не стал бы... Старик отошёл к окну и уже оттуда почти прошептал. - Мой сын и своего отца предавать не стал бы. - Я... Мужчина замер. Что-то испуганное мелькнуло в его глазах, отчаянно желающее вернуть прошлое, исправить ошибку. Занёс было ногу, что бы подойти поближе, но передумал. - Я не знаю что сказать. Но и молчать не буду. Я не считаю это предательством, ведь в больнице тебе и правда лучше. Но... Я осознал ошибку. Старик кашлянул, усмехаясь. - Осознавай дальше, но подальше отсюда. - Отец! Просто, позволь мне... Быть рядом. Мужчина не шагнул вперёд, хотя сделал замах, только протянул руки вперёд, умоляя. Виктор Сергеевич наморщился, слеза скользнула по его лицу, но он стыдливо её утёр. Воспоминания нахлынули, словно волной. Одиночество, обида и ярость на сына, да и на остальных детей тоже. Согласиться? И снова ждать предательства? Или отказаться и вновь - наедине с голыми, холодными стенами. Серостью мира и грёзами. Страшный выбор. Сложно решиться на доверие тому, кто этого уже не достоин. Виктор Сергеевич зажмурился, сжал кулаки до боли и сказал, словно ныряя в ледяную воду. - Не сегодня. Может, позже, но точно не сегодня. Уходи. В окне видны старушки и медсёстры, радуга уже исчезла. Осталась только сырость и большие красивые лужи. Хочется на прогулку, да кто же выпустит больного старика? Хлопок двери. Виктор Сергеевич осторожно, через плечо оборачивается, утверждается, что сын ушёл и с лёгким вздохом опускается на кровать. Сложное решение. Правильный ли поступок? Время покажет.