Живые

"Разорваны линии Ведущие с небес Веди меня, держи меня Пока я не исчез... Взлетаю к облакам Иду ко дну Я не отдам Тебя никому..." Animal ДжаZ, "Никому"

К гостинице аэропорта Петропавловска они подкатили весело, сразу на трех каретах скорой помощи. Гущин выскочил из машины немедленно после остановки, его неожиданно укачала автомобильная болтанка. До последнего держался, выводя свой борт из плена вулканического острова, жонглируя двумя самолетами над Тихим океаном, сажая вслепую практически одну только бескрылую капсулу, набитую чудом уцелевшими людьми… А тут замутило. За пять минут дороги адреналин в крови чуть поутих. Сознание перестало генерировать отчаянные решения и осталось один на один с запоздало нахлынувшим страхом. Картины происшедшего сменяли друг друга, дополненные жуткими подробностями: его могли раздавить разрушенные землетрясением стены аэропорта Канву, залить кипящая лава в консервной банке микроавтобуса, они могли попросту не взлететь… Или подняться в воздух лишь для того, чтобы с выгоревшими двигателями разбиться о стальные волны. Но чумазая, растрепанная Саша стояла рядом и держала его за руку крепко, до немоты в пальцах. Она была прекрасным доказательством того, что у них получилось. Они справились! Пусть и не безупречно… Как сказал отец, откуда-то оказавшийся в диспетчерской «Пегас-Авиа», для таких ситуаций все равно нет готовых инструкций. Теперь-то обязательно напишут, заставят учить всех действующих и будущих пилотов. А пока они сделали то, чего еще никому не удавалось. Гущин чувствовал себя так же, как в тот день, когда впервые оторвал шасси от земли и ощутил движение потоков воздуха под десятками слоев обшивки. Он заново покорил небо. Этот полет стоил сотни предыдущих. Тело пошатывало от тошноты и непривычной твердости земли под ногами. Алексей обнимал за плечи Сашу, кутающуюся в казенное одеяло, жадно дышал студеным воздухом и смотрел, как из машин выгружаются остальные члены экипажа. Заливающиеся слезами облегчения стюардессы, во главе с Викой, суетились вокруг уляпанного пожарной пеной Андрея, на свежей рубашке которого проступали кровавые пятна. Чкалов не отходил от отца ни на шаг, все норовя подставить тому молодое сильное плечо. Зинченко держался образцово-прямо, будто сошел с рейса, выполненного четко по расписанию. С его ободранным видом это ощутимо диссонировало – от формы остались одни ошметки, фуражка где-то затерялась… Кажется, на тросе, что протянулся между издыхающим «грузовичком» и их сто семнадцатым, или даже еще раньше. Врачи облепили его, как знаменитые камчатские комары: обрабатывали раны, меняли грязные обмотки на нормальные бинты… Алексей смотрел на истерзанные руки командира и вспоминал, с какой тихой яростью он произнес: «Я даже штурвал держать не могу». Именно эта фраза подстегнула второго пилота в тот момент, когда требовалось принять решение о посадке. Он должен был доказать наставнику, что тот не зря поручился за стажера накануне и не напрасно надеялся на него теперь. Пилоты столкнулись глазами. Зинченко неловко, одним локтем, обнял жмущегося к нему сына и едва заметно кивнул. Гущин расплылся в улыбке, принимая не озвученную, но такую очевидную благодарность. Медики оттеснили их в стороны, хором уговаривая Леонида Саввича ехать в больницу: - У вас глубокие повреждения кожного покрова рук, товарищ пилот, и пальцы обморожены! Необходима госпитализация, вы понимаете?! - Пальцы в порядке, – Зинченко подвигал ими, и на секунду Лешке показалось, что командир сейчас покажет врачам дулю, – И вовсе не обморожены, просто перенапряг. А на ладонях обычные сорванные мозоли. Зашивать ведь не надо? - Нет, обошлось. Каким-то чудом вы не стерли все до кости. Первую помощь мы оказали, наложили повязки, но хорошо бы осмотреть как следует, а не наспех, в машине. Вероятно, повреждены связки, сосуды, мышцы… Вы понимаете, что у такой травмы могут быть далеко идущие последствия? - Пока этого достаточно, благодарю. Завтра я обязательно посещу больницу. А сегодня хочу отдохнуть, побыть со своим сыном и командой. Фирменное упрямство. Дальше Гущин не слушал – знал, что если командир выбрал линию поведения, с курса его не собьет и зенитная ракета. До сих пор переубедить напарника удалось лишь одному человеку… В холле гостиницы развернули буквально-таки передвижной госпиталь. Лешку, выкарабкавшегося не подпалив даже пяток, отпустили с миром, и он благоразумно слинял. Стоило позвонить отцу, который, по своему обыкновению, пришел на помощь в безвыходной ситуации. Но второй пилот знал наверняка, что последний авиаконструктор, исполнивший свой профессиональный и отеческий долг, покинул диспетчерскую, едва узнав о благополучном исходе. «Долетели». Сейчас этот живой памятник ушедшей эпохи уже дома, видит десятый сон или запоем стучит на печатной машинке. Ночной администратор организовал им полноценный горячий ужин, но Гущину кусок в горло не лез. Он поджидал остальных, вяло ковырялся в тарелке и хлебал воду, компенсируя сошедшие с него семь потов. Когда команда собралась, он заметил, что никто не блещет волчьим аппетитом, хотя все нормально ели целую вечность назад, еще в Москве. Они сидели за столом одной дружной семьей шахтеров. Пыльные, закопченные и до невозможности счастливые. По большей части молчали, пережитое было еще слишком горячо в памяти, чтобы говорить о нем вслух. Алексей всматривался в лица членов экипажа, отмечая для себя новые черты характера каждого, открытые в стрессовой ситуации. Шелуха мелких людских слабостей слетела, обнажив главное. Они проявили настоящий профессионализм и неукротимую волю к жизни. Но, помимо этого, на первый план вышли искренняя человечность, самоотверженность и идущее из самой сути души благородство. Что делало каждого из них реальным героем. - Ладно, хватит рассиживаться, – первым поднялся с места Леонид Саввич, подавая пример остальным. – Всем отбой. Завтра возвращаемся в Москву. Гущину хотелось расспросить его о дальнейшем – как организуют переправку обратно, чего ждать от руководства авиакомпании и какие перспективы светят трем пилотам, героически угробившим свой самолет… Они прошли испытание огнем, водой и даже воздухом, медные трубы ждали впереди. Но разговоры по делу могли подождать до утра. Алексей не чувствовал усталости, у него еще бурлила кровь, однако экипажу действительно следовало отдохнуть. Члены экипажа разбрелись по выделенному им этажу. Гущин и Кузьмина, не сговариваясь, заняли один номер. После того, как они едва не потеряли друг друга, все разногласия остались в прошлом. Они вместе приняли душ, стоя в обнимку под чахлой струей воды. Сил на большее попросту не нашлось… Лешка сидел рядом с Сашей на краешке постели. Трепетно гладил ее по тонким светлым волосам, пока она не уснула, уютно свернувшись клубком под жестким гостиничным покрывалом. Маленький стойкий оловянный солдатик… Завтра Алексей обязательно найдет возможность рассказать Саше, что никогда в ней не сомневался. И когда в запале ссоры рявкнул какие-то обидные глупости, тут же раскаялся, осознавая свою неправоту. Они начнут с начала. Судьба не зря дала еще один шанс. Слушая в темноте ровное дыхание спящей, Лешка с трудом сдерживался от того, чтобы вскочить с места и начать нарезать круги по комнате. Сон стал бы спасением, утихомирил бушующие эмоции. Но Гущин не мог заставить себя лечь и закрыть глаза. Промаявшись еще немного, он не выдержал напряжения. Осторожно поднялся с кровати, на ощупь распотрошил свою помятую сумку, кое-как оделся и выскользнул из номера. Снаружи второй пилот дал себе волю, вышагивая по коридору от лестницы до окна и обратно, мимо ряда закрытых дверей. Свежие воспоминания возвращали его то на скальный аэродром, то в кабину самолета… Если бы он поторопился на серпантине, группа не застряла бы, отрезанная лавой… Если б добрался вовремя и смог убедить командира подождать падения водонапорной вышки… Сколько еще людей получилось спасти? Ворох мятущихся мыслей разрывал голову изнутри. Набродившись, Гущин плюхнулся на вытоптанную ковровую дорожку и прислонился к стене, сдавив ладонями виски. За все переполненные событиями сутки он не был настолько близок к пределу так, как в этот момент. Ему чудилось, будто вокруг морок, белый свет в конце тоннеля, последняя попытка умирающего сознания найти выход. Никто не мог пройти через такое и уцелеть. На самом деле он все еще пробирается через завалы аэропорта, едет по темной дороге с выключенными фарами, летит сквозь грозовой фронт, не видя спасительной посадочной полосы… Накатившая паника «выключила» второго пилота из реальности на неопределенно-бесконечный отрезок времени. Его полностью парализовало, лишь сердце отчаянно колотилось, грозясь переломать ребра. Мало-помалу, по крупице, с каждым контролируемым выдохом, иррациональный ужас отступал. Алексей начал заново осознавать себя и всю окружающую обстановку. Ноги затекли от неудобного положения. Стена холодила спину. Ноздри щекотал застарелый запах пыли, забивающей щели рассохшегося паркета. Слух улавливал необычные звуки, идущие из-за ближайшей двери. Стажер сидел рядом с номером, который кто-то мерил тяжелыми шагами, кружа зверем в клетке. Похоже, не только Гущин маялся бессонницей… Затаив дыхание, Лешка разобрал, как в глубине комнаты что-то упало, хрупко дзынькнув. Некто выругался сдавленным шепотом, да так, что у прошедшего пограничную службу и воздушные войска второго пилота запылали уши. Стало тихо. Гущин, не вставая, подобрался поближе ко входу, прислушиваясь к любопытным шорохам. Но, видимо, выдал себя скрипом половиц – шаги стремительно переместились к двери. Ручка странно задергалась, повернувшись до конца далеко не с первого раза. Этих спасительных секунд Алексею хватило, чтобы подняться с пола и придать себе почти приличное вертикальное положение. На пороге номера показался Зинченко, смерив застуканного напарника усталым взглядом. - Вы почему здесь, Гущин? - Не могу уснуть, – Алексей невольно подстроился под тихий голос наставника, – как и вы. - Ну и зря. Отдыхайте, пока есть возможность. - Рад бы… – Лешка вздохнул и закончил едва слышно. – Но я до сих пор еще там, понимаете? Леонид Саввич понимал. Лицо его представляло собой выцветшую маску до невозможности вымотанного человека, однако воспаленные глаза выдавали знакомую стажеру сложную гамму переживаний. Командир тоже мучился прикидками, как бы все повернулось, если бы, если бы, если бы… Не задавая больше вопросов, Зинченко чуть отступил, пропуская стажера к себе. Лешка бочком протиснулся в темную комнату, точный клон его собственной. Скудная обстановка, оставшаяся с советских времен, псевдодвуспальная постель, огни аэропорта причудливо подсвечивают тюль на окне. Алексей повертел головой: - А где Чкалов? В смысле, ваш сын? - За соседней дверью. Дрыхнет уже давно, измытарился. - Да, досталось пацану… Но все ведь благополучно закончилось, верно? Командир оставил риторический вопрос без ответа и отошел к столу с графином. Наклонился, пытаясь выбрать осколки недавно разбитого стакана из разлившейся лужи. При постороннем не чертыхался, но сдерживался с трудом. - Давайте я помогу, – Лешка зажег торшер и быстренько смел куски стекла на пустую тарелку. – Вы хотели воды? - Лекарство запить, – летчик кивнул на измочаленный блистер анальгетика из выданной фельдшером аптечки. – Мне сделали укол еще на борту, похоже, его действие кончается. - Руки, да? – стажер озвучил очередную очевидность и, спохватившись, наполнил второй стакан. Под внимательным взглядом напарника Гущин извлек из упаковки таблетку, подумал и добавил еще одну. Протянул на ладони прямо ко рту, догадавшись, что пальцами Леониду Саввичу будет непросто их уцепить. Сухой шершавый язык командира коснулся кожи на микроскопическую долю секунды, оставив после себя ощущение мимоходом мазнувшего уголька. Зинченко жадно проглотил воду из подставленного стакана. Алексей тут же налил ему еще. Стажер вспомнил, как неподвижно наставник сидел за накрытым столом. Похоже, он ничего не ел и не пил, избегая привлекать внимание окружающих к своим искалеченным рукам. Вряд ли командирская гордость выдержала бы кормление с ложечки при всем экипаже. - Леонид Саввич, принести вам еды? Думаю, не все еще убрали, я мигом… - Спасибо, я не голоден. Казалось, предложение стажера позабавило старшего пилота. Даже обмотанный бинтами на манер мумии, Зинченко оставался суровым мужчиной, не допускающим слабость и намеком. Но Алексей не собирался оставлять его наедине с досадной немощью, хотел оказаться чем-нибудь полезным… Положа руку на сердце, самому Лешке это было нужно не меньше, чем напарнику. Любое занятие помогло бы сейчас отвлечься от навязчивых мыслей о допущенных ошибках. Да, последствия выбора в экстремальной обстановке невозможно предугадать. Да, он сделал все от него зависящее. Легче от этого не становилось. Не зря командир позволил ему войти. Неспящим этой ночью лучше держаться вместе. Разглядывая Зинченко, Лешка внезапно понял, что наставник до сих пор не переоделся. Его смуглое лицо еще больше потемнело от копоти. В волосах цвета соли с перцем осталась толком не замытая кровь из царапины на виске. Одежду только выбросить, на тряпки и то не сгодится. - Вам бы душ принять. Хотите, я помогу? – выпалил Гущин и тихо порадовался собственной догадливости. Идея была завиральной, но весьма уместной. Леонид Саввич явно колебался, обдумывая предложение. Легкий голод – одно дело, брезгливость – совсем другое. Очевидно, что гигиенические процедуры не под силу ему самому. И даже если Зинченко претила мысль использовать второго пилота в качестве сиделки, то сын или бортпроводник Андрей подходили еще хуже. Наконец, он нехотя кивнул. И, словно оправдываясь, пояснил: - Врачи запретили мочить бинты. Гущин засуетился, ринулся в ванную, включил и отрегулировал воду, заткнул пробкой сток. Зинченко ступал за ним по пятам, отчужденно наблюдая за приготовлениями. - Мочалку в чемодане возьми, – скомандовал он тем же тоном, которым обычно распоряжался читать взлетную карту. Лешка отыскал неприметный командирский багаж, стоящий у порога. Пристроил его на кресло, дернул круговую молнию и вперился глазами в личные вещи Леонида Саввича. Под неярким светом напольного светильника нутро чемодана предъявило стажеру запасной комплект формы, пару рубашек, пижаму, тонкую стопку однотонного белья и носки, скатанные ровными валиками. Все четко, удобно разложено, сразу выдавая многолетнюю полетную практику и педантичность напарника. Невольно сравнивая аккуратную укладку с собственной сумкой, в которой вещи валялись как попало, Гущин приуныл. Целой жизни не хватит, чтобы научиться так паковаться. Для этого, видимо, надо родиться Зинченко… Правда, кажется, Валерке не особо помогло. Наверное, в мать пошел. - Нашел? – негромко напомнил о себе Зинченко. - Да! – Гущин сгреб несессер с банными принадлежностями и вернулся в ванную. Разложил на раковине все необходимое и повернулся к командиру. – Давайте снимем с вас одежду. Двусмысленная фраза зарумянила уши не хуже подслушанных ругательств. Алексей долгое время жил по общежитиям и привык к общим душевым. Однако самому раздевать мужчин ему еще не доводилось. Вынужденная процедура, но как же неловко… Леонид Саввич, казалось, не заметил его колебаний. Он встал так, чтобы стажеру было удобнее, и поделился: - Левую руку поднимать тяжело. Потянул слегка, когда лез. Скорость небольшая, но болтало изрядно. Гущин невольно улыбнулся. Только пилоты могли называть скорость триста пятьдесят километров в час небольшой. Он с величайшими предосторожностями освободил напарника от кителя и рубашки, чутко реагируя на каждую гримасу боли, неизбежно искажающую его лицо. Опустился на колени, чтобы стянуть носки и расстегнуть брюки. Тактично отведя глаза в сторону, потянул вниз штаны вместе с бельем. И тихо облегченно выдохнул, когда командир переступил босыми ногами по кафельному полу, окончательно избавляясь от одежды. Готово. Дальше проще. Зинченко, не медля, забрался под душ. Собственную наготу он воспринимал совершенно естественно, иначе и быть не могло. Но Гущин внезапно увидел его новыми глазами, словно незнакомца. Даже извержение вулкана и тяжелый перелет на большую землю не поколебали его картины мира настолько сильно. Тогда старший коллега был в своем репертуаре – ответственный летчик, заботящийся о своем экипаже и пассажирах. Чертовски опытный пилот, умеющий принимать сложные решения в миг опасности. А теперь перед Гущиным стоял поджарый невысокий мужчина, подставляющий лицо с закрытыми глазами под струи воды. Впервые Лешка осознал, что Леонид Саввич – не приложение к штурвалу, не строгий экзаменатор, стоящий на пути стажера к званию полноценного пилота, даже не старший товарищ, которого он бесконечно уважает. А просто человек. Расправивший руки в стороны, как крылья, чтобы не замочить бинтов. Ждущий помощи. Нервно сглотнув, Гущин принялся за дело. Он пытался воспринимать все отстраненно, старательно выглаживая намыленной мочалкой доверенное ему тело. Смывал грязь и пот, растирал усталые мышцы, плотно оплетающие кости и едва ощутимо бугрящиеся под кожей. Леонид Саввич, определенно, не принадлежал к числу качков, но от него ощутимо веяло силой и какой-то хищной ловкостью. Командир поворачивался под душем, угадывая каждое Лешкино движение, максимально упрощая задачу. Это не помешало второму пилоту, преисполнившись энтузиазма, самому облиться водой и перемазаться пеной. На лбу Алексея крупными каплями выступил пот, по позвоночнику и вовсе текло ручьем. И проблема заключалась не в теплом паре, наполнявшем тесную комнатенку. Около часа назад Лешка стоял в точно такой же ванной, обнимая чудом не потерянную Сашу. И сейчас в нем исподволь зрело желание отложить мочалку, проскользить руками по влажным плечам Зинченко и крепко стиснуть того в объятиях. Без нездорового вожделения, лишь затем, чтобы окончательно убедиться: он жив. Не мерещится. Он особенно нуждался в этом, учитывая зашкаливающую нереальность происходящего. Отбросив больную фантазию, Гущин сосредоточился на своем занятии. Сверху вниз, как привык мыться сам: волосы, крепкая шея, спина и узкая грудь, бока с проступающими ребрами, упругий живот, плавно переходящий в пах, ягодицы, бедра… Практически нырнув в воду, – ноги. Обнаружив на лодыжках командира рваные ссадины, Лешка осторожно поинтересовался: - Тоже от троса? Зинченко приоткрыл один глаз и кивнул. - Почему медикам не показали? Надо ведь обработать. - Как-то упустил из виду, – летчик пожал плечами. - Ну нельзя же… Лешка задавил в зародыше праведное негодование, прекрасно понимая, что повел бы себя точно так же. Не из легкомысленной бравады, а просто забыв о несущественном. На нем самом все заживало как на собаке. Видимо, это было еще одной их общей чертой. Пристроив мочалку на чугунный бортик, Гущин взбил пену в ладонях и легкими касаниями омыл раны от грязи и кровяных сухарей. Заодно убедился, что повреждения не такие серьезные, как на руках. Успокоившись, он уже уверенней домыл аккуратные ступни. Закончив с телом, Лешка подождал, пока Леонид Саввич сполоснется от пены, и оглядел результаты своих трудов. - Лицо тоже хорошо бы отмыть. - Действуй. Мочалка здесь не годилась, не тыкать же ей начальнику в физиономию. Пришлось опять вручную. Прикосновение к лицу Зинченко показалось куда интимней, чем омовение ниже пояса. Гущин тер пальцами его лоб, скулы, складку между нахмуренных бровей и местечко под носом, задевая тонкие неулыбчивые губы… Грязь давно сошла, а он все продолжал осязать, почти лаская, привычные взгляду черты. Чудилось, что вместе с копотью командира покидает угрюмость и усталость от адского дня. Алексей так увлекся, что потерял счет времени, позабыв об изначальном смысле своих действий. В какой-то момент он осознал себя стоящим напротив напарника, а свои ладони – обрамляющими его лицо. По четыре пальца каждой руки на шее, по левую и правую сторону. Большие – на щеках, автоматически поглаживали кожу, пробуя подушечками пробивающуюся щетину. Ровно шумела вода. Зинченко неотрывно смотрел на него незнакомыми глазами, в глубине которых разгоралось что-то пугающее. Его ресницы слиплись от влаги, став похожими на шипы терновника, плотно усеивающие алеющие кромки век. Уголки губ чуть кривились, словно он ждал от стажера очередной неуместной шутки. Но вместо того, чтобы действительно разрядить атмосферу, Лешка пробормотал: - Наверное, пока можно обойтись без бритья. И отступил на шаг, хватаясь за полотенце. Когда Зинченко выбрался из ванны, Гущин торопливо начал обсушивать его хрусткой вафельной тканью. - Спасибо, – командир перехватил очередное движение и самостоятельно обернул белый прямоугольник вокруг бедер. – Дашь мне пару минут? Гущин не сразу сообразил, что от него требуется. Дошло, лишь когда Леонид Саввич коротко мотнул головой на выход. Алексей вымелся прочь и плотно закрыл за собой дверь. Взъерошив абсолютно сырые волосы, второй пилот походил по комнате, повторяя недавний маршрут своего командира. Глотнул воды прямо из графина, шумно перевел дух, радуясь короткой передышке. Что он там вообще устроил под конец? Не планировал же, в самом деле, ничего… эдакого. Когда время в ванной застыло, он едва не качнулся вперед, как от ударной волны. Чуть не наделал глупостей, превратив дружескую помощь во что-то непростительное. Хотел пойти на поводу у импульса. Это все стресс. В дрожь бросало от воспоминаний о хрупкой фигуре, ползущей мимо кабины самолета по раскачивающемуся тросу. Будто мошка на стекле. Когда «грузовичок» полностью выработал топливо и ухнул вниз, Алексей тупо глядел в пространство, ледяными руками тянул на себя штурвал, набирая высоту. Гадал, успел ли командир добраться до открытого люка. Стыдно, но, увидев Сашу, первым делом спросил ее про Зинченко. Миг неизвестности, грозивший разделить жизнь на «до» и «после». Не поверил, когда услышал, что он в порядке. И глазам не поверил, когда командир сам зашел в кабину. Позавидовал Валерке, который мог пощупать отца и убедиться, что тот настоящий. А только представилась возможность самому прикоснуться, – устроил цирк. Как ни парадоксально, взвешивая свои ощущения, Гущин понял, что страх погибнуть оказался слабее страха потерять. И единственный способ его побороть – уступить глубинной жажде, полной противоположности смерти. Примитивное желание обладать, почувствовать себя живым, накрыло его после опасности. Это чувство не проявилось бы, останься Алексей в номере с Сашей. Эмоции перекипели бы, выгорели сами по себе, как выдранный и брошенный на солнцепеке сорняк. Но вместо того, чтобы угомониться, он отправился бродить, каким-то чутьем прибившись к двери Леонида Саввича. А напарник неожиданно впустил его и принял помощь. Поначалу Гущин собирался просто побыть рядом, зная, что около командира страхи не посмеют показаться. Потом понадеялся отвлечься, заботясь о человеке, который столько для него сделал. А в итоге чудом не выплеснул на напарника накопившиеся гормоны. Слишком резким оказался контраст между привычно невозмутимым пилотом и собственноручно вымытым им мужчиной. Вот и переклинило. Экстремально преодолев границы своих возможностей, Гущин заодно переосмыслил и собственные моральные устои. При этом не отказавшись, в принципе, от убежденной гетеросексуальности. Его однозначно не тянуло «на». Его тянуло «к». Страсть совершенно другого порядка. Но все равно было неудержимо стыдно. Так, что хоть беги без оглядки. В закрытой ванной долго стояла гнетущая тишина. Потом послышался плеск воды. Чем он там занят? Бинты же мочить запретили!.. Алексей с трудом сдерживал желание постучать в дверь. Он беспокоился за напарника. Наконец, Зинченко вышел. Спокойный, посвежевший – хоть сейчас в рейс. Удивился присутствию Алексея: - Ты еще здесь, стажер? Спать давно пора. - Да, я пойду… Как только разберемся с вашими ногами. Нельзя их так оставлять. Лешка старался выглядеть уверенно и строго, усаживая командира на край постели. Если сейчас все сделать правильно, возможно, удастся сгладить ощущение от эпизода в ванной. Нужно просто перевязать и уйти к себе. А завтра будет новый день. Второй пилот сел на пол у ног наставника и для удобства, пристроил его ступню к себе на колено. Промыл найденным в аптечке мирамистином длинные царапины на лодыжках. Проделал то же со второй ногой и поставил обе на подушку, реквизированную с продавленного кресла. - Пусть подсохнут, потом намажем бепантеном и забинтуем. Повисло неловкое молчание. Алексей перебирал нейтральные темы, которые хотел обсудить с командиром поутру, но все разговоры о будущем казались несущественными. Оно было слишком далеко. А где-то в океане до сих пор шло извержение вулкана… - Кого-то успели вывезти по воде, – первым заговорил командир, озвучивая общую мысль об оставшихся на острове. – Те, кого поток лавы отрезал от аэропорта, наверняка побежали к лодкам. На подлете я видел несколько рыбацких судов. Похоже, поймали сигнал бедствия по радиосвязи. Думаю, многих выловили. - Еще больше людей осталось под завалами зданий. Помните, я в диспетчерскую пошел? От подземных толчков стены складывались, как карточный домик. Когда землетрясение стихло, кругом был дикий хаос и жуткие крики отовсюду… - Не думай об этом, Леш. В сложившихся обстоятельствах ты не мог остаться и ворочать обломки. Так что не терзайся попусту. - Попусту? – взвился второй пилот, но тут же умерил пыл. Улетая с Канву, Леонид Саввич оставил в самом пекле своего сына, практически без надежды на спасение. Невозможно представить всю тяжесть выбора, перед которым ему пришлось оказаться как отцу и как капитану воздушного судна. Лешка взял тюбик с мазью, выдавил немного на ладонь и осторожными движениями начал покрывать участки содранной кожи. Зинченко зашипел сквозь стиснутые зубы, но не дернулся, стоически вынося очередную порцию заботы. - Помните наш первый рейс? Я еще ляпнул, что «никто же не умер». Вы мне тогда велели заткну… не шутить так. Честно говоря, я вообще не очень понял, на что вы рассердились. А сегодня впервые людей довез меньше, чем принял на борт. Те, которые из люльки посыпались… - Им ничем нельзя было помочь. Ты и так самолет с того света едва вытянул. И на каждого упавшего приходится десяток спасенных. А идеальные решения бывают лишь в теории. Я считаю, что ты все сделал, как надо. Как я бы не смог. Похвала наставника если не развеяла, то приструнила душевные терзания. Хотя Лешка был уверен, что в их успехе большую часть сыграла сумасшедшая удача. По тросу ведь тоже лезло двое. Но повезло лишь одному… Поверх обеих лодыжек легли нетканые повязки. Сверху – закрепляющие бинты. - Не туго? - Нормально. Спасибо, выручил. Снова, – губы Зинченко тронула одна из его скупых и оттого бесценных улыбок. Лешка с усилием улыбнулся в ответ, но тут же опять помрачнел. - Честно говоря, Леонид Саввич, не знаю, получится ли у меня летать после такого. Когда приземлились, я на таком подъеме был, чувствовал себя всесильным и неуязвимым… Но эйфория выветрилась, и я в полной мере осознал, чего мы чудом избежали. От паники просто парализовало – ни вздохнуть, ни пошевелиться. Теперь при одной мысли о полетах меня колотит. Черт, да я на первой же болтанке отключусь, потеряю управление и наворочу дел… Это слишком большой риск для всех. - А ты умнеешь, я смотрю. Ответственность прорезается… – наставник ухмыльнулся, правда, продолжил уже без подначки. – Именно поэтому пилоты гражданки не летают поодиночке. Всегда есть напарник для подстраховки. Сейчас ты еще в шоке. Поверь, со временем это пройдет. Вот придешь в себя, успокоишься и заскучаешь по небу. На мой взгляд, чем скорее ты вернешься за штурвал – тем лучше. Быстрее отпустит. Видя, что стажера еще одолевают сомнения, командир хлопнул по покрывалу рядом с собой, поморщившись от усилия. Гущин осторожно приземлился на предложенное место и сцепил руки в замок. Так и сидели два летчика плечом к плечу, молча. Пока Зинченко снова не заговорил: - Бояться – это нормально. Надо только грамотно распоряжаться своим страхом, черпать из него разумную осторожность. Да, случиться может всякое. Но, если снова начнет одолевать паника, вспомни, что ты до сих пор жив. Выкарабкался сам, вытянул за собой Валерку, Сашу и всех остальных. Меня над самой водой подхватил. Сделал в принципе невозможное. Я ушам своим не поверил, когда ты вышел на связь… Сколько вообще шансов было, что мы снова увидимся? Один на тысячу? На миллион? Но мы оба здесь, благодаря тебе… живые. На плечо стажера легла забинтованная рука, теплым касанием вышибая весь воздух из легких. Зинченко приобнял его и притянул к себе ближе, пытаясь ободрить. Они стукнулись лбами. Лешка ойкнул и тихо засмеялся, потирая ушибленную голову. - Больно… Значит, и правда живые. Смех застрял в горле под напором второй жаркой волны. Кровь ударила в голову. Разом вернулись все смутные чувства и желания, которые он скомкал, пытаясь спрятать поглубже. Понадеялся, что забудется и рассосется. Но нет. Пальцы Алексея коснулись лба командира, ощупали будущую шишку, невесомо погладили скулу, очертили линию подбородка… Веки отяжелели сами по себе. Лешка потянулся вперед, на полдороге встречая чужие губы. Ничего общего со знакомыми ему поцелуями, – только неистовая жадность на грани грубости, зеркальное отражение его собственной жажды. Хватая ртом один воздух на двоих, Гущин то выстанывал невнятные протесты, то сам тут же переходил черту. Сжимал плечи Зинченко до треска костей. Отвечал укусами, когда зубы командира впивались в него, так жестко, бешено… живо. Все отступило на второй план, осталось за пределами тягучего, безвременного «сейчас»: его намерение вернуть Сашу, собственное смятение, стыд перед наставником… Сердце колотилось, как тогда в коридоре, когда он выпал из реальности. Но теперь его одолевали не страхи, а другие примитивные инстинкты: отвечать яростью на ярость, впиваться в губы напарника, отрываясь от них лишь для того, чтобы вцепиться в его шею или мочку уха и терзать их до изнеможения. А потом зализывать горячим языком следы свежих укусов. Зинченко тесно захлестнул его шею руками, сводя локти за спиной, чтобы поберечь свои раны, но то и дело нарушал собственные ограничения. В такие моменты ошалевший Лешка осыпал поцелуями забинтованные пальцы, подставлял лицо под ласку перевязанных ладоней, а сам старался за двоих, до синяков наглаживая спину командира. Покрывало под ними тлело от жара. Алексей никак не мог поверить происходящему. Он ждал, что командир вот-вот опомнится, оттолкнет его и прогонит, поэтому торопился оторваться на всю катушку, пока был шанс. Но старший пилот сам вел себя так, будто они заперты в кабине падающего в пропасть самолета и у них остались последние драгоценные мгновения, которых не хватит на объяснения словами. Так не целуют из благодарности. И тем более – из любопытства. Так целуют, чувствуя под ногами поток воздуха, поднимающий от земли. Гущин с трудом разнял отчаянную борьбу двух языков и уперся руками в грудь командира, больше отталкивая себя, чем его. Всмотрелся в лицо напротив, настраивая фокус на глаза. В них бешеным пламенем полыхали те же эмоции, которых сам Лешка испугался в ванной. Он стушевался тогда и разорвал контакт, потом рефлексировал, бегая по комнате… Идиот. Гущин часто замечал их согласие во многих вопросах, ловил себя на общих мыслях с командиром, но не понял, что захлестнувшие его чувства взаимны. Разделенное на двоих прикосновение к человеку, которого уже не надеялся увидеть живым. И теперь его отчаянно необходимо обрести до конца. Алексей надавил ладонями сильнее, опрокидывая командира на кровать, и мимолетно порадовался отсутствию сопротивления. Зинченко явно не позволил бы так просто уложить себя на лопатки, окажись он в чуть лучшей форме. Гущин навис над ним, всласть повторяя те же движения, что и мочалкой полчаса назад. Только на этот раз действовал одними кончиками подрагивающих пальцев, от которых можно было прикуривать. Наслаждался каждым прикосновением, еще не осознавая собственных намерений. Чувствовалось что-то чудовищно развратное в том, чтобы ласкать раскинувшегося на постели мужчину, лишенного возможности дотронуться в ответ. Гущин отмел эту мысль как нечто постороннее. Он далеко не сразу связал пережитый эмоциональный всплеск и нарастающее сексуальное напряжение. Поначалу собственной эрекции он не заметил – слишком увлекся. Но когда прикоснулся к чужой, натягивающей полотенце, картинка сложилась. Теоретически Лешка знал, что следует делать дальше. Правда, совершенно не представлял, как это применимо к ним, в особенности учитывая травмы командира. Поэтому решил справляться привычным для себя способом. Он улегся рядом, устроив буйную голову на плече напарника. За неимением массажного масла, украдкой облизал ладонь. Развернул мешающую тряпку и взялся рукой за его член. Возможно, переборщил с силой или был чересчур внезапен, потому что Зинченко тихонько взвыл. Лешка слегка ослабил хватку и полностью погрузился в ощущение крепкого мужского корня: пробовал пальцами его вес и гладкость, медленно и плавно ласкал, сминая нежную кожу и обратно обнажая головку. Старший пилот больше не стонал, но дышал так часто и жарко, что крышу сносило. Его первый толчок бедрами Гущин пропустил, подумал – померещилось. Второй был куда четче, а третий развеял всякие сомнения. Командир сам показывал нужный ритм, вскидываясь на постели. Алексей с готовностью подстроился под задаваемый темп, упиваясь полученным откликом тела. Он попробовал применить к Зинченко собственную формулу идеальной дрочки, выведенную за многие годы практики: двигался неторопливо, но напористо, чуть вращая оплетающими ствол пальцами, плотнее сжимая их к особо чувствительной головке, иногда прерываясь на то, чтобы теплой ладонью огладить мошонку. Реакция оказалась вполне одобрительной. Командир яростнее бился, откровенно пытаясь трахать скользящую вверх-вниз руку. Лешка еще усерднее сосредоточился на процессе. Он забывал о поцелуях, рассеянно отвечая на касания рта, изнывающего от немых криков. Первоначальная неуверенность прошла, теперь он точно знал, какого результата хочет добиться. В очередной раз облизывая пересохшую ладонь, пробуя с нее вкус чужой разгоряченной кожи, Гущин с изумлением понял, что будет не против однажды коснуться ртом непосредственно члена своего командира. Он немедленно поделился этим ошеломляющим открытием, нечленораздельно забормотав напарнику прямо в ухо. Но, судя по рычанию в ответ, Алексея прекрасно расслышали. Лешка тихо рассмеялся, ловя от происходящего невероятный кайф. Изводила лишь невозможность присоединиться – его концентрации не хватило бы на двоих. Он безотчетно терся пахом о бедро Зинченко, подлаживаясь под его темп. Если бы только можно было одновременно… Вспыхнувшая в мозгу идея показалась донельзя порнографической, но стоило попробовать воплотить ее. Хотя бы для того, чтобы узнать, как далеко удастся зайти. Гущин впился в командира бескомпромиссным поцелуем, прикусив его нижнюю губу, и принялся поспешно раздеваться. Без одежды тело немедленно замурашило с пяток до макушки, от прохладного воздуха и еще больше – от соприкосновения с нагим напарником. Лешка спихнул стреножившие его штаны и перекатился по постели, усаживаясь на командира верхом. Бинты на руках и ногах создавали иллюзию пут, фиксирующих его в беспомощном положении. Ассоциация неожиданно подстегнула и без того предельное возбуждение. Гущин поерзал бедрами, устраиваясь поудобнее. Он наблюдал сквозь прикрытые веки, как чутко мужчина под ним реагирует на каждое движение, не сводя с Алексея прожигающего взгляда. Отыскав идеальное положение, Лешка соединил оба члена и продолжил дрочить их вместе, быстро вернув прежний ритм. Для удобства пришлось добавить вторую руку, обхват получился не таким плотным. Чертовски не хватало смазки. Но от ощущений темнело в глазах… Он легко догадывался, какие картинки рисовало воображение командира, когда они в плену кольца ладоней терлись друг о друга, синхронно двигаясь в имитации полной близости. Знал, что вместо кулака Зинченко предпочел бы насаживать на себя его задницу. Возможно, однажды Алексей даже даст ему такую возможность. Эту новость стажер тоже объявил срывающимся шепотом, змеиными покачиваниями поглаживаясь мошонкой о мошонку. Глаза напарника закатились, он выгнулся навстречу сидящему на нем Алексею, едва не ломая шею. По току семени в его стволе Гущин почувствовал приближение развязки и постарался ускориться, чтобы финишировать одновременно. Им обоим требовалось совсем немного больше, быстрее, жестче… Пока они вместе не перешли предел. Действительно, почти одновременно, хотя Алексей не сомневался, что окончательно его добило ощущение выплескивающейся на руки спермы. Крутым изгибом запрокинувшись назад, едва не падая, Гущин вздрагивал камертоном от сокрушительной разрядки, позволяя себе свободно излиться на вздымающийся и опадающий живот Зинченко. Дикое напряжение сменилось эйфорической невесомостью. Несколько минут ушло на то, чтобы отдышаться и вернуть связность мыслей. Алексей очнулся верхом на командире и поймал на себе его задумчивый взгляд… Будто старший летчик пытался до малейших деталей запомнить оседлавшего его голого мужчину. Раскрасневшегося до ключиц и блестящего шальными пьяными глазами. Хорош видок для второго пилота, ничего не скажешь. Неловко завалившись на бок, Гущин вытащил из-под наставника скомканное полотенце, вытер липкие от спермы руки, а затем тщательно промокнул тело Зинченко, заляпанное светлыми кляксами. Движения выходили вялыми. Алексей чувствовал себя полностью опустошенным, если не считать безграничного удовлетворения и, чего скрывать, счастья. Ему было абсолютно, совершенно хорошо… Наконец-то выгорел весь адреналин и начали слипаться глаза. Они еще осыпали друг друга томными, напоенными отголосками страсти поцелуями, когда Лешка начал понемногу клевать носом. Однако он успел расслышать негромкие слова командира. - Я думал, что ты сбежишь после ванной. Уже решил, что выдал желаемое за действительное, спугнул тебя... Но ты, как всегда, удивил меня, стажер. Лешке было что на это ответить, но он не успел. Уснул.

***

На следующее утро весь экипаж борта 117, не сговариваясь, шел к аэропорту Петропавловска в тщательно отглаженной и выправленной форме. Улыбающаяся Вика под руку с Андреем, тянущим пару их чемоданов. Семенящие на неизменных шпильках девочки-стюардессы и гордо шагающий вразвалочку Валерка. Чуть впереди – Гущин с Кузьминой. Алексей обнимал жмущуюся к нему Сашу, но иначе, чем вчера. Отстраненней. Теперь он знал, что у них не получится возобновить прежние отношения. Даже если произошедшее после отбоя останется одним-единственным эпизодом, все равно ничего уже не будет как раньше. Их кавалькаду засняли журналисты, потом эта фотография попала во многие газеты. Алексей не удержался, сохранил вырезку, где крупным планом показали командира, идущего во главе экипажа. Подтянутого, бодрого Зинченко в новенькой фуражке, с рукой на перевязи и криво завязанным галстуком. Особенно ценная деталь – удавку прилаживал сам Лешка, стоя нагишом перед полностью одетым напарником. - На себе проще, – вконец умаявшись, заявил стажер. - На себе многое проще, – невозмутимо отозвался Леонид Саввич, поправляя косой узел перед зеркалом. - Но я тебе покажу, как надо. Вот только руки заживут.