Painless

Чарльз Буковски писал: «Мы даже не просим счастья, только немного меньше боли». Неужели, во всех Чарльзах столько бессмысленности? Они просят уменьшить их страдания. Им необходимо счастье. Но разве в каждом счастье не должно быть боли? Разве нельзя дать ей вспыхнуть однажды и не гаснуть никогда? Я хочу почувствовать боль. Так же сильно, как мальчишка в соседней комнате мечтает о свободе. Он должен рассказать мне о ней. Он обязан посвятить меня в ее тайны. Иначе, его боль станет частью меня. Той частью, которую у меня забрали. — Прикоснись ко мне, Чарльз! — срывается его голос до крика. — Сделай то, чего я прошу. Прикоснись ко мне. Парень неумело проводит тонкими пальцами по грубой коже, не замечая отдачи. Эрик не реагирует, его кожа не покрывается мурашками, словно ничего вовсе не произошло. Он продолжает смотреть в одну точку, прокручивая маленький металлический шарик в руке. Громкие ругательства вырываются у него из груди. Но в них не осталось той силы, что проявлялась в начале. Как будто ее вытащили из нее железными клещами и забыли вернуть на место. Он истощен. Всего за несколько минут. Леншерр тяжело опускается в кресло, не вырывая ладонь из руки Чарльза. Он молча вдыхает и пробегает покрасневшими глазами по веревкам, стягивающим хрупкое тело. — Ты совершенно ничего… — Он замолкает, глядя на вздувшиеся вены своего «собеседника». — Не чувствуешь, — едва слышным шепотом договаривает Чарльз. — Не твое дело! — рявкает он, оставляя небольшой след от ножа на шее Ксавье. — Ты тут не затем, чтобы задавать свои глупые вопросы, понял? Казалось, что стоит отступить. Но Чарльз был не из тех, кто привык сдаваться. Он вскинул голову наверх, нервно схватил губами клок сжатого воздуха и уставился на Леншерра. Каким жалким он показался ему, вжавшись в спинку потертого кресла. Ему необходима была помощь. Нет, не такая, какую обычно предлагают ужасающим своими поступками психопатам. Эрик Леншерр не был психически болен. Его изъян крылся в его душе, заставляя мужчину страдать сильнее с каждым прожитым днем. Жил ли он вообще? Если судить лишь по поступкам, то, с вероятностью в девяносто процентов, можно сказать, что нет. Он существовал, питая собственную оболочку страхами и желаниями. — Находя ответы, забываешь все вопросы. Ты не тот, за кого себя выдаешь, Эрик. Я знаю, что… — Что со мной, так? — приглушенно спросил он. — Нет, ты не знаешь, мальчишка. Никто не знает. Даже я сам. Хотя, на какой черт мне говорить это тебе, тому, кого я… Он замолчал, оборвав собственную мысль. Вероятно, ответ крылся глубоко в его душе. Но он никак не мог произнести того слова. Боясь его звучания. Страшась того, что оно изменит его жизнь. Эрик изо всех оставшихся сил рубанул Чарльза по животу окостеневшим кулаком и вышел, не оглядываясь на скорчившееся от боли лицо. Знал ли он, что это не спасет его от мук? Понимал ли, что ничего не изменится, если заменить слагаемые в уравнении? Чарльз был тем минусом, что менял его собственный на плюс. «Тому, кого я…» Что? Тому, кого он выбрал? Чарльз несколько месяцев подряд является его пленником. И даже не пытается бежать. Эрик несколько раз задумывался, почему, но натыкаясь на безумную мысль о Стокгольмском синдроме, тут же отрицал выстроенные ранее рассуждения. Этот мальчишка не был похож на безмозглого заключенного, силой любви удерживаемого в клетке. Скорее, он сам избрал такой путь. Но зачем? Чтобы помочь Леншерру? Ведь нельзя помочь тому, кто сам отрицает необходимость помощи. Эрик не находил в Чарльзе боль, пытая его. Ему было необходимо смотреть на собственные зверства, чтобы почувствовать наслаждение, которого тот ему не доставлял. В Чарльзе было что-то, чего не было в самом Эрике. И боль не входила в это составляющее. В нем была жизнь. Она теплилась в его душе, притягивая к себе магнитом и тут же отталкивая. Эрик нес смерть вместо креста. И создавая союз, они приходили с балансу. — Я могу помочь тебе, Эрик, — проснувшись, пробормотал Чарльз. Леншерр сидел перед ним на коленях, бережно окутывая раны теплом бесконечных мазей и лекарств. — Нет, ты не можешь, малыш, — ответил он хриплым голосом. — Лучше уходи от меня. И не смей спрашивать, почему. Он стал нежнее за одну ночь, и что-то изменило свое течение в его теле. Но Чарльз не мог так поступить. Пускай бы он пытал его намного чаще, оставлял раны глубже чем те, что были сейчас, Ксавье не хотел уходить. Просто потому, что он знал, что еще не поздно. Не поздно все изменить и начать сначала. С того, которого никогда не было в жизни каждого. — Все что я знаю — это конец начала. Я не оставлю тебя, чертов Леншерр. Каким бы ублюдком ты не был, я знаю, что ты не такой. Просто тебе не хватает элементарной… — Боли? Ты не сможешь мне с этим помочь, Чарльз. Ты не чертов Бог в конце концов! Он в который раз сорвался, впившись ногтями в сухую кожу. Струйка крови стекла по его запястью, образовав небольшое пятно на почерневшем полу. — Дай сюда, — попросил Чарльз, выжидая очередную неадекватную реакцию. — Эрик, прошу тебя. Леншерр прервал все навеянные ожидания, покорно дав Чарльзу перемотать собственноручно нанесенную рану. — Почему? — спросил он чуть погодя. — Потому что кровь необходимо было остановить. — Ты понял! — повысил голос Эрик. — Не делай из себя идиота. Ты им не являешься. Губы Чарльза растянулись в улыбке. Для него эти слова были высшей похвалой, в то время как для Эрика они казались невыполнимой миссией, длившейся бесконечный отрезок времени. Но разве не бесконечностью большинство людей измеряют свою жизнь, находясь в современном мире? — Ты ошибаешься, когда говоришь, что не чувствуешь боли. Ты потерял слишком многое, Эрик. Это ранило тебя. Поражало сердце. И ты страдал, не подкрепляя свои муки физическими увечьями. Только и всего. Ты можешь чувствовать боль. Только по-другому. — Ты лжешь! Он вырвал руку из рук Чарльза и вскочил на ноги, собираясь поразить его несколькими ударами по голове. Чтобы тот замолчал. Не произносил больше ни слова. Чтобы мальчишка понял наконец, кто его хозяин. — Ты потерял себя, Эрик. Я могу помочь тебе. Ты хотел спросить, почему я не сбежал, когда была возможность. Так вот, позволь ответить тебе. Я не ушел, потому что ты бы не выдержал. Ты бы остался один и разрушил себя до конца. Я не хочу, чтобы ты оставался один, Эрик. В этот раз он решил остаться. Глядя в голубые глаза, полные от слез, не чувствуя прикосновений, он отдавал их ощущения другому. И делил свою боль вместе с тем мальчишкой, которого выбрал. Он дал мне то, чего я жаждал на протяжении многих лет. Кто же я такой изначально? Человек без боли или разрушенный взрослый, выжимающий те соки, что ему не нужны? Вчера я умер, завтрашний день наливается кровью, и солнце обжигает меня. Нет, не то, что висит над Землей, заливая ее ярким светом. Это солнце совсем другое, не такое горячее. Но и не ледяное, как лунный диск. Чарльз разделил со мной свою боль. Он выполнил мою просьбу. И попросил взамен не так много. Но это намного сложнее. Если боль мне не доступна, то это чувство настолько глубоко во мне, что я не уверен, живо ли оно еще. И если да, то я готов отдать его ему без остатка. Потому что часть его уже во мне. Я забрал всю ту боль, что он способен был дать.