Крыло нефилима

      У нефилимов есть крылья. Точнее, одно крыло. Раскрывший его приобретает силу, доступную лишь ангелам. Вот только раскрыть его может далеко не каждый. Юным охотникам с пеленок вбивают в головы мысль о том, что только истовая приверженность законам Клэйва и соблюдение всех правил охотника помогут достичь того уровня, когда достигший благодати нефилим раскроет свое крыло. Простая истина. Алек Лайтвуд может с уверенностью утверждать, что она столь же лжива, как и вычурна. Потому что он отчаянно следовал всем правилам и традициям. Он хотел быть сыном, которым гордились бы родители. Он хотел быть первым из Лайтвудов, кто получил бы свое крыло.       И он им стал. Когда послал к чертям законы и правила, семью и честь фамилии. Когда осознанно вместо крыла выбрал нечисть. Нечисть, которую искренне полюбил, и был уверен, что так же любим в ответ. Магнусом, Максом, Рафаэлем. Это произошло во время нападения на Институт, когда они отбивались так отчаянно, как могли. И Магнус был с ними, прикрывая охотников, и даже Мариза, казалось, забыла о том, что он нечисть, которую она презирает. Впрочем, она всегда поступала так, когда ей было выгодно. Алек и сам не знал, в какое мгновение он потерял своего парня из виду, но нашел как раз за мгновение до того, как чужое проклятье пронзило того. Пронзило бы, если бы Алек, с не свойственной даже для охотника скоростью, не метнулся к нему и в последнее мгновение не успел закрыть внезапно распахнувшимся крылом. И время будто застыло. Алеку казалось, что внутри поднялась такая буря силы, что он захлебнулся бы в ней, если бы не выплеснул на нападавших. Один взмах крыла, и победа уже предопределена. А он, не выдержав произошедшего, упал на колени. И Магнус рухнул вместе с ним, придерживая, не позволяя упасть окончательно. Александр чувствовал всеобщие восхищение и гордость, но ему было плевать на это. На всех, кроме Магнуса, смотрящего на него со страхом и восхищением. Лайтвуд сумел выдавить из себя улыбку и только после позволил себе окунуться в спасительную темноту. Это был первый и последний раз, когда он потерял контроль.       Даже спустя годы, когда он выпускает крыло с легкостью и по мере необходимости, они все смотрят на него по-разному: родители - с гордостью и затаенным непониманием, так же, как и представители Клэйва, друзья - с гордостью, восхищением, ученики - отчасти с завистью. Но Алеку все равно, потому что главное - это то, как на него смотрят те, для кого он однажды раскрыл это крыло. Те, кому он позволяет его касаться, и счастлив от этого.       Малыш Макс и смотрит, и касается с детским любопытством, его маленькие пальчики, искрящие пока еще спонтанной магией, цепляются за перья, грозясь вырвать их, судя по всему, и желая это сделать, но Алек позволяет ему это. Потому что тот учится. Изучает. И ни в коем случае не хочет сделать отцу больно.       Рафаэль несколько старше Макса, а потому его интерес более осознанный. Пальцы его скользят по перьям, изучая, на ощупь, мальчик следит за движением взглядом и мягко перебирает перья. Он делает все, чтобы это было незаметно, занимаясь своей исследовательской деятельностью, пока Алек отвлечен на разговоры и обсуждения. И очень смущается, когда кто-нибудь все же ловит его за этим занятием. И все равно почти счастлив, когда Иззи с заговорщицким видом вручает ему лупу.       Прикосновения же Магнуса несравнимы ни с чем. Когда Алек вваливается уставший и обессиленный, когда крыло служит в качестве аккумулятора, и у Лайтвуда нет сил даже, чтобы убрать его, лишь завалиться на супружеское ложе, Магнус тут же оказывается рядом. С кошачьей грацией он накрывает тело супруга своим, чтобы начать порхать поцелуями по чужому лицу, забирая усталость, и запустить пальцы в перья цвета вороньего крыла. И это потрясающе. Потому что в этих касаниях не любопытство, даже не восхищение — чистое боготворение. Но боготворил маг не крыло, нет, он боготворил самого Александра, а оттого касался столь мягко, столь любовно. Пальцы аккуратно добирались до пушка под перьями, а затем касались кончиками нежнейшей кожи, срывая с губ охотника удовлетворенный, почти счастливый стон. Потому что это — миг абсолютного единения окрыленного нефилима и того, кто его окрылил.