addiction

      "- Я устал, Ким Чонин! Устал от этого, понимаешь? Что прикажешь мне делать, если однажды ты сдохнешь от своей этой гребаной "не" зависимости? Катись к черту. Я, кажется, был идиотом, когда давал тебе второй шанс."       - Да, блять, ты был идиотом, Мён. Но не большим, чем я, - тихий, хрипящий голос был практически заглушен стуком стакана о барную стойку. Какого он вообще приперся сюда, снова искать спасения в улыбающихся кружках таблеток или просто напиться?       Нет, нет, нет, - думает Чонин, опускаясь лбом на стойку и прямо-таки чувствуя на себе безразличный взгляд бармена, - я ведь пришел вспомнить все в очередной раз.       Вспомнить, как именно здесь нашел его Чунмён, прямо на полу грязного туалета клуба, когда он почти чувствовал горящий совсем рядом адский огонь. Мён обнимал, гладил, надрывно звал кого-то на помощь, Мён, его сильный Мён плакал, и это чувствовалось даже сквозь мутную пелену гребаной разрывающей мозг боли. Это было за две недели До.       После начался Личный Ад Ким Чонина.       Слишком жестоко было с Его стороны обрывать все контакты, спешно уезжать из города, ни одной душе не обмолвиться, куда направляется... Чонин выдерживал это наказание год. Да, наказание, первый месяц которого был совершенно невыносим, пока Ким не съехал из этой блядской квартиры, в которой все пропахло, понимаете, пропахло Им, ему казалось, что еще немного, и он начнет чувствовать на коже призрачные прикосновения. И бежал от этого. Не топился в алкоголе (лишь иногда позволяя себе маленькую слабость), считая это низким, зато снова перешел на "легкие" наркотики. Ведь какая к черту разница, что именно из-за них он теперь один, какая разница, что он обещал. Больше некому обещать. Уже год как некому.       А сам Чонин - слабак. И он понимает это, как никто другой.       Слишком сильно понимает, когда снова плетется за короткой кожаной юбкой, не отрывая от нее взгляда, в укромный угол. Его снова интересует совсем не девушка (они никогда его не интересовали, к слову), то, что она прячет в одном из потайных карманов, для него гораздо желаннее. Свернутые в трубочку купюры перекочевывают к девушке, а крохотный пакетик с парой таблеток - в карман Чонина. Со стороны смотрится так, будто очередная парочка решила обменяться слюной от переизбытка чувств, так что о том, что их накроют или заметят, можно и не волноваться. Поэтому он закидывает одну в рот сразу же, как только девушка скрывается за поворотом темного коридора. Еще немного. Еще десять минут, и ему будет так хорошо, что он к херам забудет всяких там Чунмёнов, всякую херову любовь. Ему просто нужен легкий трип, чтобы расслабиться. Он заслужил ночь отдыха за год агонии.       Парень чувствует, как понемногу становится легче. Как постепенно он сам становится легким, как облако. Ради собственной безопасности он с трудом перебирается на неприметный в тусклых лампах коридора диван и готовится к трипу. Ему внезапно хочется рассмеяться, но он сдерживается: такое было уже не раз, что сделать это совсем не трудно. Слабость, накатившая внезапно, давно не пугает. Чонин ждет. Ждет того волшебного морока, что затуманит ему разум чем-то, что даже отдаленно не будет напоминать о его больной теме.       Но оно напоминает.       Спустя еще минут пять он понимает, что его личный ночной кошмар будет преследовать его всегда, даже когда он под действием ЛСД. Он снова слышит голос Чунмёна, мягкий, до щемящей в тлеющем сердце нежности родной, заботливый, такой, черт возьми, любимый. Чонин закрывает уши руками, дабы не слышать, чтобы ни звука не просочилось, но на деле все так же сидит на диване, только теперь уставившись в одну точку.       Он чувствует Его, слушает Его. Его руки, проводящие по коже ласково, ненавязчиво, Его теплое дыхание на ухо, Его голос, застрявший в ушах зажеванной пленкой с взволнованным "Чонин, Чонин, Чонин...".       Чонин, наконец чувствует, что он дома. Все, что не касается его Чунмёна, кажется ему темнотой.

Только вот сейчас Мён и сам тянет его в вязкую темень. Разве может Чонин сопротивляться?

***

      В темной комнате, где окно занавешено плотными шторами, кажется, собираются устроить новую Антарктиду. Холодно так, что и сам виновник этого кутается в свитер и дует на озябшие руки, чтобы согреть хоть немного. Доктор сказал ему проветрить помещение, чтобы избавиться от впитавшегося запаха выпивки, алкоголя и тонкого шлейфа наркотического опьянения, но это, кажется, уже давно не помогает. Может, это не помогает как раз тот злосчастный год.       Чунмён в очередной раз подходит к кровати и душит в себе желание разрыдаться, будто он героиня мелодрамы, плачущая перед кушеткой с умирающим мужем на ней. Он, черт вас всех дери, ехал сюда не для того, чтобы ныть, как слабак. Он приехал сюда чтобы наорать на Кима, высказать ему все, что так давно хотел сказать, а затем... не удержаться, обнять, попросить за все прощения, хотя он сам виноват во всем этом минимально - он лишь немного опоздал. Все остальное Чонин брал на себя, причем он сам так решил. Но судя по тому, что сейчас видел старший, тот взвалил на себя все сразу и ожидаемо не справился. Потому что в одиночку такое не пережить.       Даже стоя к кровати спиной Мён чувствует, как младший ворочается. Это хороший знак уже потому, что он не решил неожиданно впасть в кому или отчалить от него в царство мертвых. Чунмён, пытаясь не перейти на бег, спокойно идет на кухню, а оттуда возвращается уже со стаканом воды. Ставит его на столик возле кровати и ждет. Его разрывает на части от того, насколько сильно хочется прикоснуться, почувствовать твоё после года обиды и разлуки. Но он не должен. Пока не должен. Он даже не удивится, если его выставят за дверь, как только заметят.       Голова Чонина налита свинцом. Он может только крутить ею по подушке, но не поднять. Солнечные лучи не сквозь веки, значит, он все еще в клубе, как его только не выгнали. Стоит сейчас проигнорировать протесты уставшего тела и мозга, встать с постели, выпить пару литров воды и бесцельно провести еще один день, возможно, закинув в рот оставшуюся спасительную таблетку. Чонин открывает глаза в ту же секунду, как додумывает план действий.       Закрывает, открывает снова, промаргивается, спрашивает у самого себя, очередной ли это сон, в котором Мён стоит перед ним, ждет объяснений, трясет очередным пакетиком таблеток, кричит, плачет, а затем, потеряв интерес к разговору, Чонину и их совместной жизни, навсегда закрывает за собой дверь.       - Т-ты... Ты чего здесь, Мён?       Руки трясутся, горло оказывается суше, чем Сахара, поэтому парень переводит взгляд с мнущих футболку пальцев на стакан с водой, тут же подхватывая его и выпивая чуть ли не залпом. Становится лучше, но не намного. Разве может быть вообще что-то хорошо, если твой чертов бывший, которого ты таковым и не считаешь, спустя год встречает тебя после очередного отходняка.       Чунмён решает сказать что-нибудь точно после того, как слышит звук поставленного на тумбочку пустого стакана.       - Я подумал, что... Если бы ты здесь без меня у... Ум... - Мён все не может договорить, спотыкаясь о невидимые барьеры и чувствуя, что вот-вот разревется, совсем не мужественно, размазывая слезы по щекам и всхлипывая, как девчонка. - Я совершил ошибку, то есть, мы оба, но я все же... Я не должен был бросать тебя, ты ведь моя чертова жизнь, понимаешь? И я не думаю, что достоин прощения, боже, я ведь настолько низок, что пойм-       Неожиданные, но теплые и долгожданные объятия заставляют его заткнуться и сбивают с ног. Чонин и сам стоит на них пока еще не очень твердо, поэтому они заваливаются на пол, отбивая себе некоторые конечности и ставя синяки на боках. Они обнимают друг друга, и Чонин снова чувствует себя дома, только с существенной разницей: в этот раз он добивается этого без таблеток, а лишь ощущая тепло своего человека.       - И все в конечном итоге сводится к одному... - вздыхает старший, крепко вцеляясь в торс Чонина, показывая этим, что теперь уже точно никогда не отпустит, что теперь точно не будет таким эгоистичным мудаком, как раньше.       - Точно, - шепчет Чонин в волосы Мёна, пока гладит того по спине, удерживая от новых рыданий. - К тому, что ты моё все.       Прямо сейчас Ким Чонин променял горсть заменителей на настоящее счастье.