Хиддензее

— Господи, Флаке, ты можешь не ёрзать? Я спать хочу, чёрт возьми! Пауль больно шлёпает меня по левому уху через спальник, в который я завернулся с головой. Ауч! — Эй, Ландерс, сделаешь так ещё раз, и я!.. — Что ты? — Ничего. Проехали. Никогда не умел красиво парировать в спорах с прямолинейными людьми. А если мне хочется ответить в свою защиту что-то остроумное, я сразу начинаю заикаться — да и, если честно, мне в голову вообще редко приходят по-настоящему остроумные вещи. Но сейчас это не так важно. Пауль — мой лучший друг, он вообще единственный, кто постоянно рядом. Мне не нужно из кожи вон лезть, чтобы показать ему, как я неимоверно крут. Холодно зверски. Этот новый спальник — который, конечно же, вовсе не новый, просто я купил его только на прошлой неделе, — выглядит гораздо теплее, чем он есть на самом деле. Хотелось бы, что в мире изобрели спальный мешок, в котором я мог бы комфортно спать, не скрючиваясь при этом в три погибели. Впрочем, есть идея получше. Я пихаю Пауля ногой. — Эй, Пауль, а где тот шнапс? — Чего? — Шнапс. — Алёша забрал. Ну ещё бы. Алёша вышел на охоту, а горячительное в этом деле никогда не бывает лишним. Не то чтобы ему это было нужно. Его жертвы и так падают к его ногам без особых усилий, а если он при этом ещё и пьян в стельку, нужно быть очень осторожным, чтобы самому не стать жертвой, потому что Алёша клеится ко всем подряд. Надо бы нам закупиться алкоголем завтра. Даже эта мысль мало меня утешает. Моя несуществующая задница отмерзает, Алёша стырил выпивку, а моя одежда сушится над нами на дереве — когда мы приехали сюда пару часов назад, Пауль и Алёша решили, что мне срочно нужна ванная, и стоило нам выйти из машины, они совместными усилиями успешно сбросили меня в Балтийское море. Прямо в одежде. Пауля столкнули в воду следующим, что меня немного взбодрило, но теперь мы оба лежим голыми в своих спальных мешках, потому что никто из нас не додумался взять с собой смену одежды. Алёша вот наверняка взял запасные шмотки, как и наш новый барабанщик, Шнайдер, но лично я не меняю одежду до тех пор, пока она не начнёт ветшать прямо на мне, а у Пауля, по-моему, даже плавок нет. Хуже того, мой новый спальник немилосердно шуршит каждый раз, когда я ёрзаю или поворачиваюсь, пытаясь согреться. Звук такой, словно армия мышей марширует сквозь стог сена. Пожалуй, старый мешок нравился мне больше. Он тоже плохо держал тепло, но, по крайней мере, вёл себя тихо, и Пауль не тыкал меня каждые две минуты, потому что его бесит шум. Ну вот, опять. — Если ты не прекратишь, я сброшу тебя с обрыва. Будешь спать на пляже! — ворчит он. Я бы с радостью прекратил, но мне холодно — так я и отвечаю. — С какой стати ты мёрзнешь? Спальник же новый? — Фигня это, а не спальник. — А мне вот тепло. — Рад за тебя. — Махнёмся? — Не, всё нормально. — Тогда лежи тихо. Вместо ответа я снова верчусь, стараясь устроиться поудобнее. Мышиная армия продолжает наступление. Вжикает молния. — Слушай сюда. Ты перелезаешь ко мне прямо сейчас или летишь с обрыва. Я серьёзно. Решай. Что-что? — Пауль, я без одежды! — Какое совпадение, я тоже. Давай, я не буду подглядывать, обещаю. Тут он прав. Вокруг темнота, хоть глаз выколи, только луна светит. Так и правда намного теплее, и я наконец-то могу немного расслабиться. — Завтра лучше переночую в фургоне. — Это если Алёша тебя пустит. А то куда ему приводить своих цыпочек? И снова Пауль прав. Алёша, может, и отвратительно поёт, но всё, у чего есть ноги, бежит за ним по пятам. А то, что не бежит, он заполучает всё равно. — Думаешь, стоило предупредить Шнайдера? — спрашиваю я. — Насчёт чего? — Ещё нарвётся на Алёшу в таком состоянии. — Да ладно, сам о себе позаботится. И вообще не думаю, что ему есть дело до Йоши. У чувака такая внешность, что ему только надо где-нибудь присесть, а там уж девчонки сами начнут из кожи вон лезть, чтобы он обратил на них внимание! Блестяще, ещё один. Впрочем, мне плевать. Что бы я ни делал, девушки не обращают на меня внимания. Мои согруппники делят их между собой, а я могу идти нахер. — А чего это ты не на охоте? — хмуро интересуюсь я. — Боишься, что не подцепишь кого-нибудь, пока Шнайдер рядом? Локоть Пауля врезается мне в рёбра — и сильно. — Эй, у меня с этим проблем вообще нет. В отличие от тебя. Ауч. А вот это было больно. Я шарю по спальнику в поисках молнии. — Ты что делаешь? — Лучше отдельно посплю. Молния всё никак не находится, так что я пытаюсь выбраться через горло мешка. Пауль задел больную тему, и это последнее, что мне нужно в это время ночи. Как же здорово, что у меня такой понимающий, заботливый лучший друг. Чужие пальцы смыкаются у меня на плече. — Флаке, погоди. Прости. — Оставь жалость себе. Мне она не нужна. — Да кто говорит о жалости? Мне просто не стоило так говорить. Это точно. Если уж воткнул нож в спину, хотя бы не проворачивай лезвие. Но, если честно, Пауль сказал чистую правду. А если ты не можешь принять правду, когда её озвучивает лучший друг… Я забираюсь обратно и устраиваюсь рядом с Паулем, который — к моему вящему удивлению, — закидывает на меня руку. — Прости, Флаке, правда. Я знаю, у тебя с девушками… не всё гладко. — Да какое там гладко. Я даже дальше простого «привет» ни разу не продвинулся. — Бред. — Это правда. На мгновение повисает оглушительная тишина. — Ты серьёзно? — тихо спрашивает Пауль. Как это Пауль этого не знал? Я-то думал, все знают. Всегда считал, что все вокруг смеются за моей спиной над тем, что я никогда не целовался, не был на свидании, никогда не трахался. Вообще никогда. Я не болтаю об этом лишний раз, конечно, слишком уж это неловко. Но мне всегда казалось, что это более чем очевидно. — Так ты… — осторожно начинает Пауль. — Что я? — Ну, то есть, может быть, ты… как Алёша? — В смысле, гей? — Алёша би, но да, я об этом. Странно. Мы лежим в одном спальнике с голыми задницами — кто бы мог подумать! — и хотя Пауль, видимо, считает, что я могу быть заинтересован в том, чтобы — ну, подкатить к нему, он даже не пытается отодвинуться подальше? — Нет. Знаешь, я бы очень хотел, чтобы у меня была девушка. Но этого никогда не случится, и тут уж неважно, в скольких группах я играю. — Да это фигня какая-то. Тебе просто нужно взять себя в руки и завести разговор с какой-нибудь девчонкой. Сказать, что она красивая, и что тебе она кажется милашкой, спросить её обо всяких девичьих штучках — что тут сложного? Для Пауля это легко, ещё бы. Ему всего-то и надо, что улыбнуться, и девушки в мгновение ока падают к нему в постель. А если девушка падает в моём присутствии, то разве что от смеха. И что за, чёрт возьми, девичьи штучки? — Они всегда смотрят на меня так, будто я медуза или ещё какая-нибудь гадость. Ни одной нормальной девушке даже в голову не придёт заняться со мной сексом. Она должна быть глухой и слепой, но когда ты вообще в последний раз видел такую девчонку? — Да брось. Они же не все такие, а? — зевая, отвечает Пауль. — До сих пор исключений не было. И с чего бы им вдруг менять своё мнение? Не люблю, когда у меня такой голос. Ненавижу, когда он выдаёт, как это на самом деле обидно — чувствовать себя медузой, а не нормальным парнем. И мне абсолютно точно не нравится, что мой голос звучит так, будто я готов разреветься из-за этих мыслей. Неважно, что Пауль единственный, кто слышит меня сейчас. Пауль поворачивается ко мне. — Скажи, они что, правда… смеются над тобой? — Конечно. Поэтому я никогда с ними не говорю. И тем более не хочу, чтобы они смеялись надо мной перед всеми вами, вы же меня потом уничтожите. Лучше уж держать рот закрытым, поверь мне. — Но как ты держишься? В смысле, мужики ведь не могут без секса. Если только с рукой развлекаться, а так и в свихнувшегося фрика превратиться недолго. — А разве это так уж круто? Подёргал немного, всё быстро закончилось, а потом сразу засыпаешь. Никогда не придавал этому такого уж значения… Это мне только кажется, или Пауль правда придвинулся ближе? — Значит, ты делаешь это неправильно. Неправильно? Как, блядь, можно сделать это неправильно? Я, может, стеснительный и уродливый — или как там Пауль сказал, свихнувшийся фрик? — но не глупый. Я дрочу, потому что со стояком ходить крайне неудобно. Я кончил — стояк пропал. Миссия выполнена. Как тут можно ошибиться? Теперь Пауль совершенно точно двигается ближе ко мне. — Значит, тебе, кроме тебя самого, этого никто не делал, и тебе это даже не нравится? — его голос звучит странно, будто бы… просительно. Его ладонь неловко ерошит мне волосы. — Иди сюда. — Кхм, Пауль, ты что делаешь? — Кое-что приятное. — Пауль, я же сказал, я не… — Знаю. Я тоже. Рука в моих волосах тянет на себя, и мы оказываемся лицом к лицу. У меня кружится голова, когда я представляю, как это выглядит со стороны, но Пауль прячет лицо на моём плече и начинает гладить меня по спине. — Пауль, нельзя вытворять такое с кем-то из группы, — стараюсь отвертеться я, но звучит это очень неубедительно. Потому что от новых ощущений у меня шерсть дыбом. Не говоря уж о других частях тела. — А кто говорит, что мы что-то творим? — бормочет Пауль. — Пауль, я… — Что? Я не могу вспомнить, что — его рука неожиданно касается меня. Там, где до меня не дотрагивался ещё никто, только я сам, но это так непохоже на мои собственные прикосновения. Пауль намного осторожнее. Он как будто… заботится обо мне. Меньше, чем за секунду, у меня полностью встаёт в его кулаке, и даже если бы я помнил, что хотел сказать, всё равно бы не смог, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Вот оно, снова это чёртово заикание: распахнутый рот, и ни звука не выходит наружу. Пауль легонько шлёпает меня по бедру. — Расслабься. Неудивительно, что тебе не в кайф, ты же как в узел скручен! — его ладонь гладит кожу там, где только что шлёпнула, а потом переползает на поясницу. — Расслабься вот тут. Давай, попробуй. Я пытаюсь. Но если я обмякну в такой позе, лёжа на боку и балансируя на плече и бедре, то наверняка перекачусь на спину, едва расслабив мышцы. Наконец, я хватаюсь за Пауля и всё-таки устраиваюсь немного поудобнее. — Вот так. Гораздо лучше. — Пауль, мы сколько выпили? — осторожно спрашиваю я. Может быть, нам повезёт, и мы забудем об этом утром. Не хочу даже думать о том, что мы почувствуем, если вспомним всё. — Не так много. Алёша же всё забрал. Блядь. Никогда Алёшу не прощу. Впрочем, я вообще не уверен, что правда хочу забыть то, что Пауль делает со мной прямо сейчас. Вверх. Вниз. Очень медленно. Хватка чуть сильнее наверху, у основания — чуть слабее. А потом — наоборот. Подушечкой большого пальца Пауль вырисовывает на мне небольшие круги, и круче всего это чувствуется ближе к головке. Вообще-то, Пауль не умеет рисовать от слова совсем, но круги у него выходят просто идеальными, признаю. Вверх. Вниз. Почти неосознанно я начинаю подаваться навстречу руке, которая меня ласкает. Пауль тихо хихикает. — Хорошо? — Ага-а-а-а-а… Это самое чувственное, что со мной когда-либо происходило, и что-то тянет внизу живота, и я почти… Но нет — рука неожиданно исчезает. Это так внезапно, что я захлёбываюсь воздухом. Пауль снова тихо смеётся и отпихивает мою ладонь, когда я тянусь вниз, чтобы закончить то, что он начал. — Не надо. Подожди чуть-чуть. Будет ещё лучше. Он ниже меня, его лицо всё ещё вжимается мне в плечо, и когда он говорит, его губы касаются моей ключицы. Это почти похоже на… нет, не похоже. Мужчины ведь не делают так друг с другом, верно? Я никогда не видел, чтобы Алёша целовал мальчиков, которых кадрит. Девушек — да. Но парней — никогда. Или я просто не замечал? Рука возвращается. Вверх, вниз. Я настолько расслаблен, что начинаю двигаться навстречу почти сразу — это и правда очень круто. Губы Пауля всё ещё касаются моей шеи, хотя сейчас он ничего не говорит. Вверх, вниз. И ещё ниже — туда, где нужно быть очень осторожным, но Пауль и так предельно аккуратен. Я неожиданно чувствую ещё кое-что, и это совсем не похоже на руку. Не знаю, почему это так пугает, но я тут же превращаюсь в соляной столб. — Тш-ш-ш, — шепчет Пауль и немного отодвигается от меня. Его большой палец всё ещё рисует эти небольшие круги — теперь уже на моём бедре. Это ощущение и прикосновение его губ к ключице контрастируют между собой, сталкиваются посередине, и я успокаиваюсь. Немного. А потом его рука снова начинает двигаться, и в этот раз я всё-таки достигаю точки невозврата. Мне кажется, что внизу я стал в два раза больше, чем был минуту назад — может быть, потому что Пауль снова прижался ближе, и теперь между нами почти нет расстояния. Его пальцы обрисовывают меня снова и снова, пока меня не начинает трясти — сначала совсем немного, а потом всё сильнее и сильнее, и я чувствую, как между нами становится мокро, и мне приходится ухватиться за Пауля крепче, иначе спальник сползёт совсем, и мы окажемся под ветрами Хиддензее, и кто знает, чем всё обернётся… А потом всё заканчивается, и я чувствую какое-то особенное тепло, которого никогда не испытывал раньше, и моё сердце лихорадочно колотится, разгоняя горячую кровь по телу. Это так восхитительно, что я почти забываю о Пауле — проходит несколько минут, прежде чем я осознаю, что лежу, пропуская его волосы сквозь пальцы. Ему, кажется, нравится. Мы до сих пор лежим очень близко. Даже то, чего я испугался совсем недавно, больше меня не волнует — я напоминаю себе, что это часть Пауля, а Пауль — мой друг, и он никогда не сделает мне больно. Он медленно скользит по моему животу. Ну, настоящего живота у меня нет, и у Пауля тоже — там, где у нормальных людей животы, у нас, скорее, впадины, но ощущение всё равно приятное. — Поможешь мне? — очень тихо просит Пауль, и по его тону я понимаю, что могу отказать, если хочу. Но я не хочу. Пауль полностью расслаблен и толкается мне в руку почти сразу — то, что он сделал со мной, похоже, неслабо его завело. Удивительно, но он намного больше, чем я думал. Он тёплый и гладкий, и у меня с трудом получается соотнести его со своим лучшим другом — но, в то же время, это настолько Пауль, мой друг, который сейчас вжимается в меня так же, как и я в него до этого. Мы держим один ритм — как и во всём, что делаем вместе, — и уже через несколько минут между нами снова становится мокро. Пауль на несколько секунд задерживает дыхание, а потом начинает дышать очень глубоко и размеренно. Наверное, теперь нам должно стать очень неловко, но я вообще никогда не видел Пауля смущённым, да и мне самому вовсе не хочется чего-то стыдиться в таком расслабленном состоянии. Мы так тесно прижаты друг к другу, что наши отсутствующие животы наверняка слипнутся к утру. Нам обоим не хочется говорить, и по дыханию Пауля я вскоре понимаю, что он заснул. Я тоже устал, но сон не идёт — слишком уж непривычно держать в объятиях такое большое, тёплое, дышащее, живое существо. Я даже слышу, как бьётся его сердце. Своё я тоже слышу — такое возможно, только если что-то крепко прижато к груди, так ведь? Сначала — стук моего сердца, потом — Пауля. Тук-тук. Тук-тук. Мы хорошо держим ритм вместе. Всегда. Лоб Пауля прямо напротив моих губ. Мне хочется… но я не стану. К сожалению. Я мимоходом думаю о том, что такое поцелуй. Это ведь не просто прикосновение губ к чему-то, правильно? Нельзя ведь сказать, что ты целуешь ложку или подушку, пуская на неё слюни по ночам. Я слегка поворачиваю голову, как будто не делая ничего особенного, и мои губы легко касаются лба Пауля. Это не совсем поцелуй, но примерно похоже на то, что мне бы действительно хотелось сделать. Завтра Пауль снова найдёт себе какую-нибудь девчонку. Я — нет, как и всегда. Теперь мне кажется, что то, что Пауль мне показал, больше не будет таким же классным, когда я снова сделаю это в одиночку. Видимо, всё, что мне остаётся — прижаться к нему так близко, как могу, и держать в своих объятиях, пока есть время, надеясь, что хотя бы капля этого тепла, которое я ощущаю, останется во мне и не исчезнет сразу. Теперь внутри меня как будто есть частичка Пауля. И, может быть, маленькая частичка Флаке останется и в самом Пауле. Было бы здорово. Может быть, наши сердца и дальше будут биться в одном ритме. Тук-тук. Тук-тук…