oh, here you come

Лухан тушит сигарету в остатках виски и долго всматривается в надпись на стене. Будь Бэкхён рядом, он бы непременно сказал что-нибудь вроде «ты страдаешь в духе спящей на деньгах драма квин», а Сехун бы добавил «не кури в помещении». Ага, и надпись на стене – «Don’t smoke» – Сехун написал, криво, размашисто, притащенным с собой маркером размером с хороший словарь. Сехун со своими принципами ко всем лезет, но никто и не против. Когда Сехун в гостях, Лухан не ленится вместе с ним вытаскиваться подымить в подъезд. Заодно ведь можно понаблюдать за соседями, а они забавные, у них двое детей лет пяти и говорят эти дети порой смешные вещи. Лухан как-то удостоился чести ловить одного из малышей в полёте со ступенек – герой с сигаретой в зубах и в старых спортивных штанах. Сехун жалел, что не успел включить камеру на телефоне. У Лухана неоконченная статья и бутылка виски на той же стадии. Он стаскивает ноутбук с дивана на пол, туда же перемещая чистый стакан без плавающего на дне пепла, и размышляет, что быстрее завершит до рассвета. Дедлайн – штука неприятная, Лухан не особо любит делать всё в сроки. Если честнее – у него это просто не получается, вечно что-то мешает, список дел внезапно оказывается размером с трамвай, а часов в сутках всего двадцать четыре. Иной раз хочется смотаться на Меркурий вместе со всем отделом – при таком количестве времени, как там, они бы точно успевали всё в срок и не забывали пихнуть на обложку нужную сноску (как часто бывает, не только Лухан ошибается). Лухан сворачивает один текстовый редактор и открывает другой. Знаете, есть такое средство лечиться от боли: вытаскивать её из себя мыслями, складывать в предложения, абзацы, главы, а потом наблюдать, как скупают экземпляры в дорогу, с трепетом вчитываются в чужие страдания и просят ещё (на всяких фанатских форумах, Лухан зависает на них в моменты, когда кажется, что ни на что не годен). Вот Лухан и лечится. Вытаскивает по одному воспоминания, от самых гадких – отмахивается, их в корзину, их бы ещё из головы в корзину перетащить, жаль, что никак. Писать всегда есть о чём, честно, ведь мир вокруг нас – удивительный, но писать сложно. Лухану мешает острота ощущений. Вот вылил он кофе себе на штаны из-за неуклюжести снующих мимо людей – а помнится до сих пор, и до сих пор горит лампочка «да чтоб ваши колени тоже сварились». Или вот прижимал он ладони Минсока к своему лицу, пока тянулся ухватить с его губ стон на выдохе – помнится до сих пор, и до сих пор горит лампочка «боже, о боже». Рядом с Минсоком Лухан из полиглота и эрудированного человека превращается в тупоголового влюблённого школьника. Вот правда. Минсок удивительный, в него сложно не влюбиться, и Лухан в принципе устоять никогда не мог, если тянуло к человеку сильнее, чем к бару в пятницу вечером. Лухан задумчиво водит пальцем по тачпаду, перелистывая новую пустую страницу туда-сюда, она мелькает и раздражает уставшие глаза. Ещё больше Лухана раздражает то, что он скучает. Скучать он вообще не умеет, но Минсок – это что-то особенное. Лухан вновь закуривает, отходит к окну, чтобы распахнуть обе створки и хоть так задобрить воображаемого Сехуна (это со скуки). Окно открыто – ты почти на улице, претензий нет, курить можно. Воображаемый Сехун качает головой и достаёт воображаемую сигарету из воображаемой пачки. Лухан остаётся стоять у окна и вглядывается в освещённую тусклыми фонарями детскую площадку. Да, именно там он впервые увидел Минсока. Это было с полгода назад, когда январь порадовал температурой ниже нуля и лёгким снегопадом. Лухан терпеливо ждал опаздывающего на привычный вечер в стиле «я везу пиво, с тебя пицца и боевик» Бэхкёна, раздумывал, идёт ли в этот раз багажом Чанёль (сейчас они с Бэкхёном не разлей вода, а тогда только-только привыкали к чувству юмора друг друга), и со скуки выкладывал из сигаретных окурков слово «непунктуальность». За час таких окурков набралось на половину слова, хотя Лухан мог бы и в квартире подождать друга, но зимние вечера слишком чудесные, чтобы торчать дома и дышать кондиционерной свежестью. – Здесь нельзя курить, – прозвучал чей-то голос. Лухан тогда подумал, что это школьник решил блеснуть знаниями законов и своим высшим баллом по какому-то там предмету – прямо перед ним, благородно остановившись перед полу-словом из окурков, стоял нахохлившийся воробей. Пуховик будто для пингвинов, шарф до самого носа, руки в карманах, шапка на весь лоб и взгляд такой изучающий, птичий. Лухан тогда подумал, что: – Это не твоё дело. (Сейчас он может сказать, что Минсок был прав – спустя пару дней за идентичные действия Лухану выписали штраф добрые патрульные). Как Лухан помнит, в тот день он не узнал ничего, кроме имени и брошенного вскользь «наверное, круто жить здесь на верхних этажах». Как Лухан помнит, спустя неделю он знакомил Минсока со своей коллекцией акустических гитар («С Элвисом, прошу тебя, будь осторожней, он самый старый» – «А эту случайно не Джон Леннон зовут?» – «Шутка не удалась. Ты угадал»), с содержимым кофейного шкафчика («С ума сойти, у тебя тут целый годовой запас кофе!») и с видом на спальный район из широких окон одного из верхних этажей. Минсок, никогда не приписывающий в свои страхи боязнь высоты, жаловался, что ему становится не по себе, когда понимает, сколько ужасно много этажей лететь вниз, если вдруг что. Как Лухан помнит, он заверил Минсока, что «если вдруг что» никогда не случится. Как Лухан помнит, пару дней спустя они вместе решили взлететь на самый верх. Как Лухан помнит, это был первый раз, когда ему захотелось приготовить завтрак тому, с кем проснулся под одним одеялом и в идентичном состоянии «без одежды и беззаветно влюблённый». Лухан тушит ещё одну сигарету в стакане с виски – окурок шипит и толкается с предыдущим. Прямо как Минсок в ванной по утрам, когда понедельник и ехать на работу в забитой электричке. Или как Минсок вечером в тёмной комнате перед пятном света – экраном ноутбука, когда Лухан засыпает раньше, чем начинается завязка фильма. Или как Минсок в утро воскресенья недельной давности, когда закинул в рюкзак минимальное количество вещей и оттолкнул от своего плеча руку Лухана. Ссоры – это нормально. Нет, не нормально. В любом случае, они просто бывают, и от этой истины никуда не деться. Ссоры с Минсоком – последнее, чего бы Лухан вообще хотел иметь в том, что вписывается в их отсутствие отношений. Минсок ничего и никогда Лухану не обещал – и это правильно, ведь случается, бывает что-то, что от нас, людей, не зависит; и это просто – Минсок обжигался на обещаниях и относится к ним так же серьёзно, как к опозданиям на работу; и это обидно – Лухану нужны эти обещания как воздух. Он влюблённый школьник рядом с Минсоком, помните? Лухан много раз сам давал обещания, всякие разные, и нарушить их не то что боится – просто не хочет. Когда Минсок рядом, больше ничего и не нужно. Когда Минсок рядом, всё тут же меняется на «хорошо». Когда Минсок рядом, Лухан чувствует, что живёт на полную, жалеть точно не о чем. Разве что о брошенных в запале словах. О многих, кроме «я люблю тебя». Эти хоть на бесконечный повтор и до тех пор, пока Минсок не поймёт до конца всё их значение. Впрочем, вряд ли он когда-то поймёт. Он и ссоры-то заминает – просто возвращается как ни в чём не бывало, приносит вместо слов «был не прав» американо на двоих или какие-нибудь сладкие булочки, и для него всё как прежде, коллекция кофе к услугам и вид на ужасно много этажей вниз. Для Лухана каждый раз возвращение из страны «скучаю» и булочки он лопает без особого аппетита, за работой, ведь извинения ему не нужны, он и злиться-то не умеет нормально, если дело Минсока касается. Как будто на него вообще можно злиться. Здесь и сейчас у Лухана восьмой день в отсчёт идёт, как он без Минсока в своей квартире, постели, жизни. У него за это время накопилось пару тысяч нежных слов, пяток бутылок крепкого алкоголя в мусорном ведре и целая армия окурков по всем пепельницам (у него есть парочка хэнд-мэйдных, коробки из-под шоколадных конфет, Лухан просто оригинал). А ещё у него выкрашенная в блонд чёлка отросла, а вместе с ней – затылок, на нём Лухан чаще всего в задумчивости волосы пальцами сжимает. Где-то он слышал, что физическая боль перекрывает душевную. И скептично хмыкал. Когда у тебя под рёбрами торчит холодный металл или ты горишь вместе с одеждой – разве это не сильнее каких-то банальных «я разбит», «скучаю», «мне страшно». Не сильнее. У Лухана «скучаю», и это больно. Он возвращается к уснувшему экрану ноутбука, печатает пару строк, а подумав, стирает их и закрывает редактор. И другой закрывает. Не получается ни черта сегодня, даже самобичевание из разряда «сделай это, ленивая задница» не помогает совсем. Лухан находит какой-то диснеевский мультфильм, ни в какую не может вспомнить, когда успел его скачать и скинуть в папку «не так уж и плохо, как ожидалось», и прислоняется спиной к креслу. Через полчаса он засыпает с наполовину полным стаканом виски в руках. Когда горизонт начинает стремительно светлеть (хотя особой темноты и не было, ох уже эти летние ночи), в замочной скважине ворочается ключ. Лухан просыпается чуть позже – когда со стороны прихожей слышится привычно-раздражённое «блять». Минсок снова порог не заметил. Они этим очень похожи – Лухан тоже частенько запинается… хотя, он всегда дерётся с вещами. Но это они первые начинают, да, набрасываются на его мизинцы и локти, ух, как им не стыдно. – Ты, блин, опять на полу спишь? – грозно интересуется Минсок, стягивая с ног кроссовки. Лухан спросонья мычит что-то непонятное, стакан (на удивление, он его из рук не выронил и вообще ни капли не пролил, магия какая-то) ставит на столик и, потянувшись, топает в прихожую. А там – Минсок, с улыбкой, с кофе на двоих в лотке и с таким теплом в глазах, что «скучаю» на паузу ставится моментально, ведь мир прыгает до отметки «хорошо» и «больше ничего не нужно». – Я скучал, – мурлычет Лухан, когда нагло загребает своё добро (то есть, Минсока) в объятия. – И ничего не успеваю, потому что тебя нет. – Меня всего неделю не было, придурок, – замечает Минсок, но ругаться и спорить у него желания нет, а ещё он кофе на тумбочку сгружает и заползает ладонями в задние карманы луханевских растянутых домашних штанов. – Сехун что, ни разу не заходил? Ты тут сколько пачек скурил? Лухан зачем-то мысленно подсчитывает, пока дышит в чужую тёплую шею, что ужасно много, если пособирать по квартире все окурки, то их на поэму хватит и чистосердечное в любви. Второе можно организовать и без дополнительных заморочек. Но сейчас, видимо, очередь Минсока – и признаний, и обещаний. Он отстраняется из объятий, чтобы невесомо поцеловать Лухана в губы, а после кивнуть на принесённые с собой извинения и уточнить: – Ты же с утра с молоком любишь? Я капучино взял. И себе тоже. И это самое прекрасное «я люблю тебя», что Лухан когда-либо слышал.