Немой.

Мальчик, маленького роста, с блондинистыми прядями, чуть завивающимися от солнца, выгоревшими ресницами, и его прекрасные веснушки, которые охватывали всё лицо, это была его особенность, он был радостен, его улыбка вечно находилась на лице, он падал, бегая за своим голубым мячом, прыгающим из стороны в сторону. Его улыбка, нежная, он громко смеялся и хватался за что-либо, что бы не упасть, он не умел разговаривать. Он смотрел в даль, в то время, когда он брал ту девочку за руку, дергал косички, рос немного необычным, но весёлым парнем, придумывал какие-то игры, что бы каждый вечер, гулять, по набережной, и играть в какие-то смешные игры, где каждый был готов подать руку, где все широко улыбались, смеялись, пока небо не охватывала тоска, которая смиряла всех людей и садила по домам, что бы никто не видел её слёзы. Он выходил, смотрел на звезды и видел в них что-то большее, что-то важное, то, что мы когда-то забыли. Он не смотрел на часы, и когда каждый сладко засыпал, когда он оставался совершенно один и чувствовал капли дождя, бьющиеся о его волосы, с которых капали мелодии, чуть резкие, но успокаивающее его вечно бьющееся сердце, которое не могло чуть притихнуть и отдавало все силы, выматывала его, но он был тем мальчиком, который не показывал, вечно прекрасным, который был знаком с каждым парнем, который желал поговорить с ним. Он являлся тем, кто улыбается при каждом моменте, когда ему невыносимо терпеть то, что наваливалось, он опускал свои руки на шорты, тяжело вздыхал и прикрывал своё лицо запястьем, которое закрывало часть, а другая затмилась его светлыми волосами, чуть потертыми и растрепанными, ведь каждый раз он хватался о голову и лишь молил, что бы не начать биться о стенку. В какой-то момент он заметил в дали машину, с какими-то странными надписями, где пустовал контраст, лишь красно — белые цвета. Она подъехала, а он не умел читать. Он проснулся в какой-то мягкой комнате, с белыми стенами, кожаными и чуть разбитыми, на осколки, на котором тихо шептали буквы, выпискивая каждую ночь фразы, которые убивали его, он боялся, всего этого, ненавидел эти солнечные лучи, которые оставались на его лице от руки, которая обделила его даром, даром глядеть, ощущать каждую каплю. Доктора вливали в него препараты, от которых каждую ночь кричали больные, незнакомые люди, что казалось, что он не жив. Он не понимал, не знал, где находится, что это, и лишь старые образы, прозрачных, пепельных людей спасали его, прижимали и просили немного вымолвить, выговорить пару мгновений, от которых темнело в глазах и он падал, на пустоту, на стены, которые он не мог терпеть. Всё это лишь обман. Одна надпись, которая лишила его всего, той улыбки, а оставила лишь печальный и тусклый взгляд, от которого не хотелось ничего. «шизофрения». Спустя пару лет его выпустили. Он пытался схватить кошку, что бы погладить её, но не видел. Его тело, его рубашку, разглядывал каждый прохожий и осмеивал его лицо. То, что дано не каждому. Он не мог оглядеть что-либо, вновь пройтись по площадке, а лишь впивался в угол и кричал, прося что бы они пришли ещё раз. Но другие люди слышали лишь мнимое мычание, которое скрывало все его слова. Он — немой, он никогда не заметит прохожего своими уставшими глазами. Он был прав, когда сидел в больнице, царапая бумагу и вырисовывая там свои пустые мечты, которым не дано сбыться. Он умер.