Странный

      Говорят, что осень - пора крайне унылая и печальная по своему происхождению, но, Господи, как же заблуждаются те, кто принимает это за чистую монету, исходя из размышлений какого-то "левого" человека и не слушая того, что нашёптывает своим кротким и тихим голосом ему его сердце. Эти заблуждающиеся просто не могут увидеть всей целостности картины, развернувшейся пред их взором, не могут осмыслить всей царственной роскошности и блистательности осеннего русского леса! Именно такие же мысли посещали голову одного обычного русского студента - Ивана Брагинского, пока он ступал по пёстрому мягкому ковру из опавших листьев и пожухлой, выгоревшей травы. В такие моменты Иван всегда стремится помочь "потерявшемуся" человеку, открыть ему глаза на эту первозданную, девственную красоту осеннего леса, что манила своей красочностью, как манил бы самый прекрасный цветок в мире порхающую в лазоревом небе бабочку. Открыть взор на эти туманные утренние владенья Матушки Природы, пестреющие самым широким спектром цветов: от цыплячье-жёлтого до благородного багрового оттенка. Иван с придыханием внимал каждому шёпоту природы, ловил её ласковые улыбки, сотканные из золотистых лучиков-струн, в отражении лужиц и утренней росы. Словно заворожённый, он слушал преданья непостоянного и легкомысленного скитальца-ветра, поднимающего ворох красноватых, жёлтых, оранжевых и охровых листьев.       Ещё в раннем детстве он вместе со своим дедушкой-генералом, которого до сих пор называет Генералом Морозом из-за его фамилии, приходил в лес собирать грибы, ягоды, охотится и рыбачить. Постепенно, но маленький Ваня осознал, что навсегда и бесповоротно влюбился в эту царственную и умиротворяющую тишину, нарушаемую лишь трелями птиц и звуками обитателей леса, в роскошные и богатые одеяния деревьев, которые те меняли с каждой сменой сезона, в способность природы внять твоим порывам и переживаниям с безграничным вниманием и императорским терпением, не перебивая твоей речи.       Да, Брагинский всей своей "загадочной" русской душой любил Родину и стремился доказать всему миру, что: "Вот за что русскому человеку стоит сражаться! Вот во имя чего мы должны бороться с трудностями и бедами! Во имя нашего будущего, во имя Родины!".       Обычно, когда люди видят всё это великолепие воочию, а не на экране компьютера или же телевизора, то застывают на месте, стремясь накрепко запечатлеть каждый его фрагмент в своей памяти, и тогда юноша расплывается в искренней, по-детски счастливой улыбке, мысленно ликуя своей маленькой победе...       Но даже тут бывают исключения... - Вот скажи, Брагинский, что мы забыли здесь в такую рань? - Требующим ответа голосом произнёс плетущийся позади Ивана парень с маленьким жёлтым цыплёнком на плече (который, по правде говоря, был канарейкой, но это не суть важно), натянув воротник синего свитера по самый нос. - Ничего ты, Гилушка, не понимаешь! Смотри, какая лепота! А воздух-то, воздух-то какой свежий! Это же блестящая возможность подышать насыщенным и полезным, между прочим, для твоего организма кислородным коктейлем. Вот, скажи, когда ты в последний раз выбирался из своих четырёх стен? - Жизнерадостно вещал Иван, вышагивая впереди своего товарища. - Когда-когда, когда на пары ходил, вот когда! Повезло мне, блин, с соседом по комнате! Мало того, что поднял в четыре в ВЫХОДНОЙ, мать твою, день, так еще и заставил переться к... Как там по-русски? Чертям на куличики, вот! - Раздражённо отозвался Байльшмидт, чей лёгкий акцент и фамилия выдавали в нем иностранца. - А? Ты чем-то недоволен? - Удивлённо произнёс русский, чьё лицо выражало саму невинность.       Но Гилберт уже знал, что его сосед может так же "невинно" вмазать ему, притом выраженье его лица ничуть не изменится. - Вот, ответь мне, вы все русские такие прибабахнутые? - Раздосадовано протянул Гил, пытаясь воззвать к совести Ивана. - А вы все немцы такие хамы и неженки? - Вопросом на вопрос ответил юноша, намереваясь, если Байльшмидт вовремя не замолкнет, выбить ему парочку зубов.       Альбинос раздражённо цокнул языком, но ума у него хватило на то, чтобы все же не нарываться на конфликт с русским. На некоторое время с обеих сторон не доносилось никаких реплик, так как один вслушивался в окружающую их атмосферу, а другой мысленно проклинал своего младшего братца, который отправил документы Гила в данный русский институт, сказав, что со знанием русского и его "живучестью" Байльшмидт здесь не пропадёт, только настоятельно порекомендовал не высовывать носа из комнаты девятого мая, а то мало ли что. - Ладно, скажу по-другому. С какой целью мы пошли в лес? - Все же не выдержал тишины Гилберт, зыркнув на Ивана своими красными глазами.       Предположения парня были многообразны, но то, что сказал его сосед, полностью выбило Байльшмидта из колеи... - Мы идём кормить уточек! - "Обрадовал" Ваня альбиноса своим жизнерадостным ответом, притом на лице его играла все та же радостная улыбочка.       Гилберт споткнулся на ровном месте. - ЧТО?! И Великий Я встал в ЧЕТЫРЕ часа утра затем, чтобы пойти кормить каких-то дурацких "уточек"?! - Начал было тираду немец, но тут же прикусил язык, как только увидел, каким взглядом на него смотрит Иван, чья улыбка уже больше походила на маньячью, а в глазах нехорошо заблестели какие-то огоньки. - Ну, уточки, так уточки. - Немного испуганно выпалил Гил, не желая прийти завтра с разбитым лицом на пары, ведь преимущество было не на его стороне.       К русскому тут же вернулась его прежняя улыбка, и он бодро двинулся дальше, заставляя альбиноса ускорить шаг. По пути немец невольно ловил себя на мысли, что эти несколько минут их совместного похода тянуться невыносимо долго, как вязкий тягучий мёд, коим парня подчевал его соседушка, говоря, что: "Липовый мёд убивает всякую заразу", после чего с интересом следил за реакцией Байльшмидта, когда тот, поддавшись уговорам русского, съел маленькую ложечку, но, не заметив никакого эффекта, почему-то расстроенно вздыхал.       По мнению самого Гилберта, Иван был самым необычным и непонятным для него человеком, действия которого порой даже были недоступны для логического объяснения. Его любовь к цветам, привычка всегда носить длинный бежевый шарф на шее и вечный неунывающий взгляд на жизнь, какая бы ситуация не приключилась с ним, - всё это было как-то странно и необъяснимо для такого раздолбая и баловня судьбы, как Гил, но, можно сказать, это делало их знакомство более интересным и даже несколько забавным.       Так вот, вернёмся к нашим студентам. Поднимаясь по тропинке в пригорок, Гил, хоть и был в блестящей физической форме, то и дело поправлял лямки тяжеленого рюкзака, коий предоставил ему Брагинский по доброте душевной, но больше пепельноволосого удивляло то, что русский забрал багаж, намного превосходящий тот, что нёс он сам, и даже не запыхался! Через еще минут пятнадцать немец окрестил эту дорожку "Адской тропой", а самого Ивана - маньяком-сатанистом. Он нутром чуял, что если они не остановятся, то он упадёт на землю уже через пять минут, но, к его счастью, Брагинский резко затормозил. - Что-то ты медленно идёшь, Байльшмидт. Может помочь? - Повернув к немцу голову и растягивая губы в добродушной улыбке, осведомился Иван.       Золотой кленовый лист медленно спикировал на платиновые волосы студента, отчего взор Гилберта невольно обратился на него. - Тебе какая-то дрянь на голову упала, отряхнул бы. - Всё так же ворчливо отозвался парень, не желая отвечать соседу насчёт помощи, как-никак это было ниже его достоинства, а его Байльшмидт уж точно не потеряет даже на смертном одре. - Разве это дрянь? - Снимая листочек со своей головы и вертя его в руках, отозвался русский. - Нет, Гил, это чудо. Маленькое чудо. А если его поднести к глазам, то... - Брагинский, не медля поднёс "ладошку клёна" к своему глазу, - ...то мир становится ещё более солнечным и прекрасным. Это своеобразный калейдоскоп природы, не находишь?       Гилберт растерянно вглядывался в своего товарища. Слишком непонятна ему была эта радость в глазах Ивана. - Странный ты. - Наконец отозвался пепельноволосый и, поправив ворот свитера, прошёл мимо удивлённого Ивана. - Так куда дальше? Или мы уже пришли?       Брагинский лишь разочарованно уставился в удаляющуюся белую макушку и, положив листик в нагрудный карман осеннего пальто, пошёл вперёд, постепенно оставляя Байльшмидта позади, ведь для него странным был как раз-таки Гилберт. *** - Мы пришли. - Наконец донеслось до ушей измотанного дорогой немца.       Перед взорами студентов, как на ладони была видна пестреющая осенними красками поляна, посередине которой, словно огромное блестящее на солнце зеркало, расположился пруд, по его краям тихо и печально склонили свои золотые головы чуть облетевшие ивы. Где-то совсем рядом мелькнула яркая красная шапочка дятла. Раздался стук. Ветер, внезапно подувший с севера, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию лесу, кружил в своём сумбурном и легкомысленном танце сорванные им с деревьев листья. Ах, если бы и они, и балагур-ветер были людьми, то первые бы непременно ещё боле зарделись от заигрываний и рассказов романтичного скитальца, чей шёпот всегда заставлял отзываться весь лес. Сын неба... Так когда-то назвал его дедушка Вани, когда сбитая прохладными порывами беретка внука приземлилась на куст боярышника. "Это с тобой, Ваня, сын неба балуется. Приглянулся твой берет ему, вот и забрал. Он, конечно, тот ещё плут, но уж больно красноречив. Порой лежишь в подросшей за лето траве, а он тебе сказанья, да песни нашёптывает, всё норовит спать уложить. Ты не серчай на него, Вань, не серчай. Просто попробуй вслушаться, и он станет твоим лучшим другом, поверь"       Ностальгия полностью завладела разумом русского, и он словно в полудрёме скинул свой рюкзак под одиноко стоящей берёзкой, осев на уже холодную и всё ещё влажную от росы землю. - Хей, Вань, ты чего? - Как-то уж слишком растерянно произнёс Байльшмидт, доставший откуда-то из кармана кусочек хлебушка и кормящий своего пернатого друга им. - Да так, былое вспомнилось. - Немного печально ответил Брагинский, запуская камень по воде. - Я сюда раньше с дедушкой ходил, когда ещё шарф Ольгин, надетый на меня, по земле телепался. Рыбу ловили, по грибы шли, порой даже на охоту он меня брал. Он у меня отставной генерал был. Ты извини, что тебя приплёл, тяжело мне сюда одному ходить. - Так почему же ходишь? - Немного погодя задал вертящийся на языке вопрос Гилберт, садясь рядом с товарищем и смотря задумчиво в водную гладь.       Внезапно, Иван, придвинувшись поближе, указал куда-то перед собой и полушёпотом произнёс: - Видишь вон ту покорёженную осину? - Гилберт задумчиво кивнул, всматриваясь в корявый силуэт дерева, - Там его могила. Тошно мне, Гилушка. Порой он ко мне во снах приходит. Зовёт. Говорит, что забыл я его совсем, бурьяном его могила позаросла.       Что-то глубоко внутри студента похолодело, ему показалось, что кто-то вдалеке позвал его соседа, тихо так и ласково: "Ванюша... Ваня...". Зябко как-то стало, неуютно. - Слышишь? Это он зовёт. - Грустно улыбнувшись, произнёс спокойно Брагинский. - Я к нему схожу и вернусь, а ты пока удочки достань, хорошо?       Немец попытался сдержанно кивнуть, но его словно колотило мелкой дрожью, благо Ваня этого так и не заметил. В голове так и поселился этот тихий шёпот, который так надеялся спутать Байльшмидт с шелестом рядом растущего боярышника... Похоже, он стал не менее странным, нежели Иван... ***       Ближе к вечеру юноши вернулись домой измученные и задумчивые. Рыбы они наловили порядком, да и поговорили по душам, уток, правда, они так и не увидели, чем и упрекнул впоследствии соседа Байльшмидт, но, как ни странно, день для него выдался вполне удачным, отчего о своём упрёке он вскоре и позабыл.       Вот только он уже никогда не забудет, как обернувшись, чтобы ещё раз взглянуть на поляну, он вдалеке приметил сизый прозрачный силуэт старика, по-доброму щурящегося и смотрящего им долго вослед, утопая в золотых бликах солнца и леса. После он растворился столь же внезапно, как и появился. "Наверное, вновь заслушался рассказами сына неба" - Думалось счастливо улыбающемуся Ивану, чей взор также был некогда прикован к силуэту старца. - И как давно он приходит к тебе? - Как бы невзначай спросил Гилберт, всё ещё пытаясь принять всё то, о чём он узнал сегодня. - С пяти лет. - Спокойно сказал Брагинский, отчётливо помня тот самый день, с которого начались его ночные разговоры с дедушкой. - Скажи, как ты всё ещё не сошёл с ума? - Ты же сам говорил, что я странный, вот и приходится соответствовать. - Слегка улыбнувшись, ответил Ваня, на минуту прикрыв свои фиалковые глаза от светящего в них солнца. - Видно не страннее меня. - Весело хмыкнул Байльшмидт и поспешил отвернуться от слепящих лучей светила. - Что ж, мы стоим друг друга. - На лице Ивана вновь расцвела добродушная улыбка.       И он вновь поправил свой длинный бежевый шарф, тот самый, Ольгин, вот только он уже не волочился по земле, как в детстве. Ведь время не властно лишь над тем самым проказником, что некогда так бесхитростно украл его берет, над вечно одиноким скитальцем-ветром.