Nuclear winter

Я открываю глаза. Тебя нет. Тебя нет в этой кровати, в этой комнате и даже в соседней квартире 4D. Скоро хозяин твоей квартиры найдет других жильцов. Какую-нибудь молодую пару, сбежавшую из Детройта. Он, конечно, им не расскажет, что девушка, которая здесь жила, была найдена мертвой в машине брата одного из местных наркоторговцев - Айзека Веры. Ты была найдена с перерезанным горлом. Конечно, он им ничего не расскажет, а я, кажется, уже ненавижу этих людей. Я открываю глаза. Тебя нет. Тебя нет уже сорок два дня. Я знаю это потому, что это первое, о чем я думаю, проснувшись. Я Эллиот Алдерсон, моя девушка умерла сорок два дня назад. Ты все еще снишься мне. В моих снах ты улыбаешься, пьешь черный кофе без сахара, сама стрижешь волосы, запершись в ванной, а иногда после работы забываешь переодеться и приходишь домой в своей клетчатой рубашке и джинсовой юбке. Вот только я всегда знаю, что это сон. Я знаю, что на самом деле на твоей гребаной рубашке засохли пятна твоей крови. *** Прошло девять дней после конца света. На улицах теперь всегда либо очень много людей, либо совсем никого. Тайрелла Веллика я больше не видел. Сегодня я понимаю, что был слишком наивным придурком, полагая, что смогу отправить мир к чертовой матери, всего лишь уничтожив Корпорацию Зла. Те, кто стоял во главе корпорации, были всего лишь марионетками в руках куда более могущественной элиты. С каждым днем я все больше убеждаюсь, что скоро эти люди все приведут в порядок. Притчи, а не люди. Наверное, совсем не похожи на нас, на тех, кто умеет бояться, на родителей маленьких детей, которые по-прежнему молятся перед ужином, но никак не могут объяснить своим детям, хорошо или плохо то, что сейчас происходит вокруг, на сошедших с ума, танцующих на пустых улицах среди обрывков газет и пластиковых стаканчиков. Да, они не похожи на нас и поэтому скоро все возьмут под контроль. Даже если случится третья мировая война и облака ядерной зимы затянут небо, в СМИ об этом не скажут ни слова, в СМИ продолжат вещать о генетически модифицированном счастье и выдавать попсу за искусство. Эти люди все возьмут под контроль. Они наконец найдут меня и линчуют прямо на Таймс-сквер, на глазах тысяч жителей Нью-Йорка и миллионов телезрителей. Для большинства из них я буду последним ублюдком. Честно говоря, это странно, прошло уже девять дней после конца света, а я все еще жив. Наша демократия такого не прощает – не может простить, но людям-богам пока просто некогда на меня охотиться. Да, скорее всего, так. Зато если теперь и есть человек, у которого куча свободного времени, то это Дарлин. Я все еще успешно скрываюсь от "Нахрен общества", Дарлин и даже мистера Робота, хотя, конечно, это он прячется от меня. Но Дарлин приходит сюда каждый день и каждый день взламывает чертов замок на двери. Она, конечно, зря это делает, еще ни разу мы с ней не пересеклись. Это неудивительно, я почти не появляюсь дома. Я просыпаюсь в парках, в чьих-то домах, где все курят крэк, в Бруклине, в Куинсе. Я знаю, что всего за девять дней после конца света закрылась половина станций метро – иногда я просыпаюсь и там, чаще всего на Хьюстон стрит. Мало кто знает, но теперь это самые тихие места в городе, настолько тихие, что, просидев на станции полчаса под мигающей лампой, можно сойти с ума или оглохнуть. Наверное, поэтому я бываю там так часто. Позавчера я был в церкви. Службы в этом храме не проводились всего неделю, но атмосфера уже подобающая – можно запросто снять очередной триллер. Если сейчас вы спросите меня, где находится эта церковь, я скажу, что не знаю. Я и правда понятия не имею. Я помню, как смотрел на луну сквозь цветные витражи и думал, что скоро стены храма будут исписаны ругательствами или самыми скандальными произведениями самого неоднозначного искусства, например, в стиле Эгона Шиле. Я лично ставлю на ругательства. Я закрываю глаза, прячась от Дарлин, ФБР и самого дьявола. Я засыпаю в Бруклине и в Куинсе. *** Я открываю глаза. Тебя нет. Вокруг очень светло – в этой комнате белые стены, белая постель и косой потолок, как на чердаке. Это точно не моя квартира, которая больше похожа на место, вобравшее в себя печаль всех людей на планете. Рядом нет никого, кто курил бы крэк. Рядом вообще нет никого. Я выхожу из комнаты и спускаюсь по лакированной лестнице, накрытой багрового цвета ковром. С первого этажа доносится очень знакомая музыка. Это Radiohead, конечно. Альбом, в который включена эта песня, есть в моей коллекции CD и это, кстати, единственный диск, на котором все файлы в mp3-формате. Самый обычный диск, не содержащий полжизни какого-то человека, кроме, пожалуй, Тома Йорка. Кто-то есть на кухне. Я спускаюсь с последней ступени и вижу тебя. Ясно, теперь все ясно, я все еще сплю. - Привет, - говорю я. Ты не вздрагиваешь, не оборачиваешься. Продолжая рыться на нижней полке навесного шкафа, ты протягиваешь: - До-оброе-е у-утро. Я прохожу к обеденному столу, отодвигаю стул, чтобы сесть. Не припомню, чтобы был в этом доме раньше. На стенах светло-зеленые обои с цветами, а вся мебель темно-коричневого цвета. - Что ты готовишь? Ты перестаешь рыться в шкафу и оборачиваешься ко мне: - Лазанью. То есть пока это не похоже на лазанью и вообще на еду, но я что-нибудь придумаю. Ты убеждающе приподнимаешь брови, усмехаешься и снова отворачиваешься, чтобы докрошить что-то на разделочной доске. Ты продолжаешь, уже стоя ко мне спиной: - В магазине у Бека не осталось мяса от слова совсем, но нам ли жаловаться, правда? – я слышу, как ты улыбаешься, - знаешь, вроде, уже в третий раз так хожу, но до сих пор не могу привыкнуть. - К чему привыкнуть? Ты смотришь на меня через плечо, хмуришь брови. - Ну, ходить в магазин без денег. Без денег? Ну, без денег, так без денег. Похоже, этот мистер Бек разорился из-за того, что я натворил, и теперь раздает все, что осталось в лавке. Я смотрю в окно, оно высокое, не такое, как в той спальне, где я проснулся. Я определенно никогда раньше не был в этом доме. - А где это мы? – спрашиваю я. Ты перестаешь резать овощи. Ты оборачиваешься. - Что? - Ну, где мы сейчас? Типа, сбежали от ФБР? Ты смотришь на меня десять секунд, тридцать, две минуты. Ты заправляешь волосы за ухо, глубоко вдыхаешь и подходишь к столу. Ты говоришь: - Да. Да, сбежали. Эллиот, что… ты в порядке? В правой руке ты все еще держишь нож. Отличная графика, сказал бы я, будь этот дом компьютерной игрой. Ты сама тоже выглядишь очень настоящей. - Мы у моей сестры, в Клифтоне. Ты встречаешься с моим непонимающим взглядом. - Нью-Джерси, Эллиот, - нотки беспокойства в твоем голосе. Я киваю, как бы говоря «оу, теперь понятно, ФБР нас здесь точно не найдут». Ты садишься рядом и неотрывно смотришь на меня. Ты напряжена. - Эллиот, какой сегодня день? - Десятый день после конца света. - Хорошо, и как давно мы здесь? Что это значит? - Тебе лучше знать, - отвечаю я. Это даже не напряженность, это страх, чего ты боишься? Что, черт возьми, происходит? В твоих глазах плещется ужас. - Эллиот, как давно мы здесь? – ты медленно вдавливаешь каждое слово в мою голову. Я не понимаю, почему ты это спрашиваешь. - Ты постриглась? – я вдруг совершенно неумело пытаюсь перевести тему разговора. Ты снова хмуришься: - Нет, нет, я не стриглась. Ты видел меня сегодня ночью, за это время я бы просто не успела. Ночью. Сегодня ночью. Ты снилась мне много ночей подряд, Шейла, но не сегодня. Зачем ты это делаешь? Я не видел тебя полтора гребаных месяца. И если у тебя там на небе есть знакомый парикмахер, то так и скажи. Зачем ты это делаешь? - Я тебя не видел полтора месяца. Ты снова непонимающе смотришь на меня. Десять секунд, тридцать, две минуты. Потом ты закрываешь глаза рукой и говоришь: - Эллиот, ты пьешь свои таблетки? - Какие еще таблетки? - Клозапин, - ты резко повышаешь голос, - свой долбаный клозапин, ты его пьешь? Какой еще клозапин? - Какой еще клозапин? – растерянно спрашиваю я. Ты сидишь, сложив руки на груди, и внимательно смотришь куда-то перед собой. - Что последнее ты помнишь обо мне? Вот оно. Я и правда тебя ненавижу. То есть, нет конечно. Не тебя - нас, Фернандо, Айзека, морфин, сабоксон, старуху-негритянку из кафе за то, что так и не вызвала полицию, и еще того, кто убедил тебя переехать в соседнюю квартиру 4D. Шейла, зачем ты это делаешь? Думаю, мне пора просыпаться. Сейчас я открою глаза, и тебя не будет. Я проснусь в каком-нибудь прокуренном полуподвальном помещении или, например, на Хьюстон-стрит. Я открываю глаза. Ты здесь. Ты сидишь, сложив руки на груди, и ждешь моего ответа. - Эллиот, что ты помнишь? - Ты умерла. Ты умерла, Шейла, ясно тебе? – я кричу. Что еще ты хотела услышать? В твоих глазах больше не плещется ужас, только злость. - Ты нашел меня в машине? - Да. - С перерезанным горлом. - Блять, да. Ты молчишь. Я буду вспоминать этот сон, как самый страшный кошмар в моей жизни. Ты умерла, ты такая настоящая и ты молчишь. А когда я открываю глаза, ты все еще здесь. -Эллиот, ты… ты сейчас не спишь, это не сон, мы у Мэгги в Клифтоне и скрываемся от властей. Ты не вытаскивал Фернандо из тюрьмы, - ты не кричишь, но говоришь очень уверенно, - меня не убивали, ты не находил меня мертвой в багажнике машины… черт, у Веры даже нет брата по имени Айзек. Ты все это придумал. Что? Что за бред ты несешь? Ты умерла, тебя нет. Я говорю это вслух. - Тебя нет. - Эллиот, послуш… - Тебя нет, замолчи, – я мотаю головой. Тебя-нет-тебя-нет-тебя-нет. Я хочу опрокинуть этот стол, чтобы проснуться. - Эллиот, смотри на меня, я есть, я жива. У тебя проблемы с головой, Эллиот! – вот теперь ты кричишь. Теперь это еще больше похоже на кошмар, на пьяные россказни дедули-бездомного, который сыплет тебе проклятия вслед. На кошмар, где мы с тобой вдвоем в целом городе и где твой голос заглушает все вокруг. - Ты все это придумал, - продолжаешь твердить ты, - ты не пил свои таблетки и все это придумал. Снова. - Нет, нет, - повторяю я, - заткнись, заткнись, заткнись сейчас же! Ты резко встаешь и подходишь ко мне. Ты обхватываешь мое лицо руками, ты рвано дышишь. - Смотри на меня! Посмотри на меня, я есть, я рядом. Смотри на меня. Я сейчас не захлебываюсь слезами только потому, что не верю тебе. Оставь мне это право, потому что, когда я проснусь, тебя не будет, как и все сорок три дня до этого. Когда я открою глаза, тебя не будет. Я, пожалуй, пойду и застрелюсь в тот же самый день. - Ты видишь? Нет. Я ничего не вижу. Сейчас я успокоюсь. Расскажу про себя считалочку про десять негритят. Девять негритят. Чур, я буду девятым – тем, который не смог проснуться. Потому что, когда я открою глаза, тебя не будет, как и все сорок три дня до этого. - Ты видишь? *** Когда я открываю глаза, тебя нет. Вокруг очень светло – в этой комнате белые стены, белая постель и косой потолок, как на чердаке. Потому что, блять, это та же самая комната. На прикроватной тумбе стоит белый бутылек с зеленой этикеткой. Клозапин, 100 мг. Это все еще не повод тебе верить. Я не успеваю решить, нужно ли мне выпить эти таблетки прямо сейчас, чтобы проснуться или чтобы все вспомнить или чтобы сдохнуть от удушения, когда таблетка попадет в дыхательные пути. Я не успеваю, потому что дверь в комнату открывается и входишь ты. - Привет, - ты осторожно улыбаешься. Я бы многое отдал за то, чтобы твое «привет» было настоящим, и звучало не только в моей голове. Прости, на самом деле, я верю тебе с первой секунды, но не могу себе в этом признаться. - Где ты была? Ты кидаешь сумку на кресло в углу комнаты. - Угадай, в который раз я ходила в магазин без денег. Я внимательно смотрю на тебя. Ты проходишь мимо – к трюмо, садишься и снимаешь свои большие черно-золотые серьги. - В четвертый, - отвечаю я. Ты улыбаешься уголками губ. - Ага, была в том супермаркете на Монро-стрит, - ты кладешь серьги в верхний выдвижной ящик, - там еще недалеко храм, в котором мы были пару дней назад, помнишь? Ты спрашиваешь это очень спокойно, но я знаю, ты почти не дышишь в ожидании ответа. Помню ли я? Помню ли я, как ты сидела рядом, на скамье и смотрела на луну сквозь цветные витражи? Как ты говорила о том, что мы теперь самые святые люди? Я точно помню, что ты тоже ставила на ругательства.