Здравствуй, одиночество

      Маргарита поднимает бокал — словно бы благодаря мессира. Но он точно знает, что в глубине ее глаз таится усмешка. Такая же горькая, как и яд. Но сладость вина прячет этот привкус, а улыбка королевы скрывает боль.       Она изумленно распахивает глаза, когда видит, как оседает на пол Мастер. И кажется, хочет кричать, плакать, требовать объяснений. Хочет стать, наконец, слабой и обычной. Но не может.       Воланд удерживает ее, не давая шагнуть за грань. Всего несколько секунд — изломанных, невероятно стремительных и убивающих его. Марго обретет покой, выстрадав право на это. А что теперь делать ему? Как найти чертово успокоение, если она — там?       Последний взгляд, последний вдох — и пустота. Все, что ему остается — легкий запах ее духов, разлившийся в воздухе, и выпавший из ослабевших пальцев кубок. Воланд поднимает его и движением руки наполняет до краев.       Он пьет вслед за ними вино.       Она открывает глаза в иной Вселенной. В том мире, где никогда больше не будет его прикосновений, обжигающих и возрождающих. Она не будет ловить на себе взгляд его потемневших глаз. Не будет их.       От осознания этого становится до боли неуютно и холодно. Словно Марго потеряла что-то очень важное, расколола свое сердце на две половины и оставила одну из них рядом с ним. Теплая накидка Мастера не спасает от той стужи, что проходит по ее венам. Но она убеждает себя, что все сделала правильно.       Правильно для нее с Мастером? Или только для Мастера?       Он улыбается ей так нежно и светло, что она задвигает сомнения подальше. В конце концов, выбор она сделала, уже ничего не изменить. Надо делать следующий шаг вперед — в объятия Мастера, в новый мир, в вечный покой.       Марго оглядывается назад и, хотя и не видит ничего, чувствует присутствие Воланда. Протянув руку, надеясь почувствовать его прикосновение, она закусывает губу. Едва уловимое касание — не пальцев, губ. И она, сдерживая слезы, шепчет:       — Прощайте, мессир.       Он хочет забрать ее обратно, нарушить все условности и позволить им случиться, но отчего-то останавливается. Его губы все еще хранят тепло ее ладони, когда он отвечает:       — Прощайте, моя Донна. — И салютуя кубком неизвестно кому, уже громче произносит: — Здравствуй, одиночество!