Sed non satiatus

22 апреля Слезы эйфории, фанатический трепет — все, на что я способен сейчас. Феномен жизни в том, что можно прожить больше трети ее, даже не догадываясь, что смысл еще не появился. Сегодня я вырвал и сжег все предыдущие страницы дневника, они были полнейшим фарсом. Теперь же я счастлив. Счастлив от мысли, что вот-вот настанет тот миг, когда Эдриан Поэль сможет назвать себя творцом; настоящим, великим художником. Впрочем, этот день слишком невероятен, чтобы пытаться обхватить его лишь моими жалкими чувствами. Каждая его деталь теперь для меня поэзия и таинство. Разумеется, я ежеминутно помню этот вечер, но куда надежнее будет упомянуть обо всем в дневнике: С трудом различая путь, я пол дня медленно плелся по узкой тропе. Небо сегодня было великолепной, едва движущейся картиной: на вечерней синеве будто застыли молочно-белые облака, вокруг забытых розовых кустов шумно резвились ласточки, а я то и дело вздыхал от понятной, вероятно, мне одному тоски. К тому же, хоть это место было единственным тихим пристанищем, груз работы никогда не спадал с моих плеч. Подумать только, святая простота…я около часа рассматривал фото этих нелепых натурщиков: умело скрывая недостатки за пеленой макияжа и ретуши, они изо всех сил пытались продемонстрировать мне свое совершенство. Плохо старались, видимо, поскольку в финале получались лишь холеные куклы. Да как эти пустышки могли воплотить хотя бы один достойный замысел? Невозможно. Мое искусство уже несколько лет как переросло такую «красоту». Подобное отчаяние трудно описать, даже эмоционально выразить: недостаточно животное, чтобы взвыть, недостаточно человек, чтобы заплакать. Я помнил, что за живой стеной из кустов боярышника протекал ручей, потому не обращал внимания на, казалось, излишне громкие хлюпающие звуки. Вдруг, боковым зрением я случайно заметил силуэт. Мое последнее убежище было безнадежно утеряно. Вздрогнув, я заранее возненавидел нарушителя покоя, но, господи, если бы я тогда только знал, кого... Бесшумно отодвинув ветки, я вначале не понял того, что увидел. Просто остолбенел. Мои мысли, никогда не скупившиеся на изящные сравнения, умолкли. Умолкли и все изношенные ассоциации с юными лесными фавнами, богами-олимпийцами, Дионисом, Давидом, Адонисом и Персеем, Дорианом, всяческими ангелами и демонами — подумать об этом было бы пошлостью. Странно. Перечитывая, понимаю, что такая идеализация порой меня самого пугает, а вдруг в один день я решу, что преувеличил? Я безмерно несчастен, из-за того, что вижу Его каждый раз, когда закрываю глаза. Лицо получилось увидеть всего раз, когда Он обернулся на неосторожный шорох листвы. Просто невыносимо каждый раз вспоминать эти темные локоны, волнами обрамляющие чистую оливковую кожу: впитав в себя все богоподобное, что можно взять у молодости и искусства, оно было неопровержимым доказательством существования разумного творца. Да, мое сердце трепетало, но я был возмущен, застав Его за таким прозаичным занятием — чисткой грязных, очень старых ботинок. Из-за этого туман перед глазами немного рассеялся, позволив рассмотреть повнимательнее: скромная одежда на, оказалось, совершенно тощем теле, была изношенной, стопы — грязными и исцарапанными. Впрочем, все это кажется сейчас такой глупостью. Я готов осыпа́ть Его самыми редкими цветами, жемчугом, на который мне только хватит состояния. Кажется, скоро придется сознаться в своей одержимости, но что могу я? Всего лишь человек. Нет! Всего лишь художник. Изнеможенная душа кричит об отступлении, но я знаю, что готов пойти даже на убийство, лишь бы в открытую посмотреть на Него. И ведь пойду, я чувствую. Руки дрожат. Первое невозвратимое уже свершилось — я обратился к частному детективу, предоставив ему самый тщательный фотопортрет, на который были способны мои руки и глаза. Осталось только ждать. Впервые за двадцать лет, я упаду на колени и буду молиться всем, кого вспомню…