Ты падёшь.

«Братские узы — это не то, что было в прошлом. Братские узы — это подставленная рука помощи в переломный момент жизни обоих».

Над семью могилами падших в том бою ворон не находил себе места. Он здоровался хриплым голосом с новоприбывшим мертвецом, заставляя живых поёжиться от крика птицы и невольно оглянуться. Там, где ещё недавно цвели огненно-красным колючие и гордые розы, теперь остались лишь смутные отголоски былой красоты. Теперь там, взмахом чёрного смольного цвета крыла, не приживалось ни одно растение. Оно гибло под магией настолько тёмной, как воды первозданного Хаоса, что есть Ничто и Никто, что есть Ночь и беспросветный День. Что есть Смерть. Там, посреди тьмы и холода, укутанный в былые победы и титулы, мучился с расколотой душой тот, чьё имя не забудет ни один воин адской армии. Там, в водах ночи и льда он ещё дышал, сжимая еле заметно кулаки и всматриваясь в бездну. Они были похожи, ведь она тоже смотрела ему в глаза.

Тёмный Рыцарь. Первый их предводитель. Среди мрака клетки он видел едва различимые очертания натёртых до блеска доспехов. Ангельское воинство, во главе которого теперь встал Рафаил, сновало туда-сюда, бесцельно и по-дурацки, а иногда глазело на их бывшего командира. Не каждый день им дано было увидеть архангела Михаила, скованного ржавыми наручниками, посаженного на цепь, будто дворняга! «Не чувствуешь ничего?» В голове его пробивался голос давно утерянный, казалось бы, стёртый веками войн и слепых приказов, исполненных так, как и подобало бы хорошему божьему сыну. В его голове едва различимым отголоском прошлого отзывался голос брата, павшего самым первым из-за самодурства Отца. «И где теперь твой Бог?» Люцифер касался самых потаённых струн чернеющей души, проводил по расстроенным нитям сознания, вызывая оттуда пьяняще-вязкие моменты, о которых знало только двое. Пара тайных любовников, один из которых не просто повертел в руках запретное яблоко Эдема, он вкушал плоды священного дерева, соблазнялся на красивые речи и возбуждающий шёпот. В полудрёме ускользающего сквозь пальцы сознания Люцифер показывал брату давно известные картины, позволяя почувствовать, как пальцы слишком желанной архистратигу женщины касаются его щеки, проводят вниз по шее, а после обводят контур пухлых губ Михаила. Люцифер издевался. Люцифер наслаждался. Люцифер злился. Выкручивался. Изворачивался. Юлил. Он, вопреки представлениям, нуждался в старшем брате, в его скупом кивке и немом одобрении. Он всегда мертвецки сильно в нём нуждался. «Ты говоришь, что я ошибаюсь, но я прав». Шёпот отбивался от стен черепной коробки, заставляя обессиленного архангела со всей осевшей на стенках сознания злобой сжимать кулаки. Его младший брат трогал темы, слишком болезненные и прикрытые лишь тонкой плёнкой запёкшейся крови. Тронь – закровоточит. «Я бегу в ночь изо дня, но ты со мной. Ты со мной бежишь туда в надежде, что она посмотрит на тебя иначе». Люцифер был серьёзен. Он чувствовал, как по его венам течёт чёрная и вязкая злоба, пускающая корни на стенках сосудов. Он чувствовал, как когти его, грубые и твёрдые, пробивают кожу на ладони. Бордовая жидкость сочилась из плоти, согревая холодное тело. «Ты падёшь, приказ уже подписан». Он был гонцом. Он принёс плохие новости брату, стараясь оправдать это простым «Лучше я, чем другие». Он ненавидел всех и больше всего самого себя за то, что позволил случиться всему тому, что тянуло за собой Михаила грузом вниз, что окрашивало его крылья в тёмный серый, а после и вовсе в чёрный. Он ненавидел себя за то, что хотел предложить. — Неважно, как сильно мы стараемся, в этом слишком много истории. Слишком много фальшивых нот в нашей вековой симфонии. Так пусть оно дышит, пусть летит, пусть продолжается, пусть упадёт, пусть разобьётся, пусть медленно сгорит. И тогда ты прочтёшь молитву мне, — Люцифер появился в темноте клетки, стоя в углу и хмурясь. Он всё ещё ощущал тепло на руках своих, мокрых и липких от засыхающей крови. Блаженной крови мученика, умершего праведника. Его щёки горели огнём ярости, а глаза слезились из-за слишком болезненной картины. Его брат понемногу умирал. — Паду? — еле слышно спросил архистратиг, поднимая уставший и потухший взгляд на императора Ада. Губы его пестрели ранками от отсутствия воды, пересохшие и потрескавшиеся. — Они не посмеют... — Слепой дурак! — тьму камеры разорвал на части низкий голос Люцифера. Та ушла в углы, позволяя зажечь пламя одинокой свечи в сырой келье смертника. — Я слышал своими ушами, потому, поверил в это. Я пришёл не просто так, Михаил, и ты знаешь, зачем. Подумай о том, что Ад не так плох, как ты думал о нём, я не так плох. И она... Она приютит тебя под своим крылом, она позволит тебе больше, чем ты можешь себе вообразить. Люцифер не дождался ответа. Он растворился белым едким дымом с едва уловимым запахом костра. «Я приму тебя. Я помогу тебе». Шёпот послышался, казалось, от самых отсыревших бетонных стен. Марево умирающего сумасшедшего говорило последнее слово. Он всегда по себе оставлял последнее слово.