Паутинка

Ненавижу. С того дня, как эта бессердечная сука меня отвергла, вошло в привычку с утра встать и с тихой яростью произнести: «Не-на-ви-жу…» Себя, когда захожу на её страничку в соцсети. Ненавижу её парня, довольно скалящегося на их совместных фотографиях, словно дразнящегося: «Смотри, эта шалава теперь со мной». И она… Такая белокурая, с кучеряшками, как ангелок, и счастливая. Аж тошно. В тот день мне впервые захотелось её ударить, чтоб выбить всю эту дурь. Видите ли, нет ко мне любви. И это за шесть прожитых совместно лет! Не было, как сказала она, и нет. Стабильность, мои планы насчет свадьбы, ребёнка и ипотеки — скучные. Ску-у-учные! А ей хотелось книжных эмоций, бури страстей и чистой любви! Овца. Я сидел на кровати, уставившись сонным взглядом на ноющий будильник, показывающий 6:30 утра. Чёртова работа. Ударив по нему еле слушающейся рукой, онемевшей после долгого сна в одном положении, я поспешил встать. Старая пружинистая кровать скрипнула. Этот звук всегда невольно напоминал мне о сладостном голом теле этой потаскушки, её тоненьких пальцах, цепляющихся за металлическое изголовье, её мягком розовом заде. До съёма нашей первой квартиры мы нахально занимались сексом у меня дома, пока мать спала. Поначалу моя девочка старалась вести себя тихо, ну, а потом… Потом она просто не могла себе этого позволить. Что-что, а секс у нас был хороший. Ей нравилось пожёстче. А теперь она захотела кончать от нежности, ласковых слов, сказанных на ухо, поцелуев… и не со мной. Застегнув штаны, я посмотрел на себя в зеркало. Всклоченные непослушные чёрные волосы, синяки под запавшими глазами и гримаса отвращения, приросшая к лицу. Красавец. Хоть сейчас на первую полосу газеты с заголовком о розыске маньяка. На кухонном столе меня ждала кружка горячего кофе со стекающими на клеёнчатую скатерть каплями воды. Старуха всегда ополаскивала посуду перед использованием, даже если та была до этого чисто вымыта. Проще мыть, чем попытаться вывести тараканов. Дура. Сев на расшатанный табурет, я взял обеими руками тёплую влажную кружку и сделал глоток кофе. Странно, сегодня он был отвратней, чем обычно. Залпом влив в себя чёрную жидкость, я без интереса оглядел бардак на кухне, в которой со времён Хрущёва, наверное, не делали ремонт. Помещение было под стать кофе — такое же премерзкое. И под стать свыкшейся с этим хозяйке. Я же в этой халупе делать ничего не хотел, зная, что бабка всё загадит снова через несколько месяцев. Было, проходили. Чашку за собой помыл, и то хорошо. Выйдя в небольшую прихожую, я надел вычищенные мной до блеска ботинки и поспешил уйти вон из этой — пока ещё не своей — квартиры. Каждое утро по пути в офис я мечтал, чтоб моя бабка побыстрей померла, с трепетом представляя, как буду сидеть у постели и наблюдать за её предсмертным выражением лица. Я решил, что потом его нарисую. На память. На кисточках уже начала оседать пыль, но, кажется, я не поторопился с покупками. Благо жил я рядом с работой, что давало мне хорошую возможность насладиться фантазиями о почти осязаемом будущем и сэкономить на проезде. Одно в этой дороге я не любил — живой тоннель. Шесть метров кустов с их противными, постоянно трущимися об меня листьями. Но другого пути не было. В очередной раз пройдя сквозь заросли, я почувствовал, как что-то щекочет правую руку. Ну вот, я задел паутину. Не хватало ещё приютить на себе паука. От этого ощущения я хотел содрать с себя кожу, насколько оно было противным. Попытки избавиться от паутины, стерев о штаны, оказались тщетными. Взяв портфель подмышку, я старательно пытался стряхнуть ладонью это недоразумение. Не выходит. По виску пробежала капля пота. То ли от неимоверной жары на улице, то ли от натуги. Спина уже покрылась влажной испариной, заставляя синтетическую белую рубашку липнуть к коже. Я остановился посреди оживлённой улицы и скреб пальцами по руке. Мои ноздри наверняка раздулись, а губы сложились в незаметную ниточку на лице. Заметив на себе недоумевающие взгляды прохожих, я так и хотел сказать: «Чего уставились?» Любопытные твари. Неприятно-то как. Не люблю, когда что-то ко мне прикасается, тем более то, что толком нельзя увидеть! Мазнув взглядом по циферблату наручных часов, стрелки которых вот-вот должны были показать моё опоздание, я заставил себя сделать шаг, затем ещё один. Идя к главному зданию, я не переставал царапать кожу обгрызенными ногтями в попытках смахнуть паутину, но она, будто назло, ещё больше опутывала конечность. На секунду остановившись у входа в офис, я поднес руку к лицу — солнце заиграло бликами на паутине, так что я смог внимательно разглядеть: тоненькая нить обхватывала моё предплечье в несколько мотков. Итак, сейчас я сделаю это! Приноровившись, я подцепил её, но резкий удар по плечу вывел меня из состояния полного сосредоточения. — Привет, ты чего опаздываешь, про собрание забыл, что ли?! Сдерживаясь, чтобы не узнать у своего босса, почему же этот мудак сам опаздывает, я скривил губы в улыбке и молча пропустил его в проем двери вперед себя. Рука невольно потянулась к раздражающему фактору, и я чуть не уронил портфель, едва успев стиснуть его вспотевшей подмышкой. Мои огрубевшие подушечки пальцев елозили по коже — вот-вот, и я сниму её! Но чувство было такое, что, вместо того чтобы убраться в преисподнюю, эта чёртова паутина всё больше опутывала руку — прямо пропорционально усилию её снять. Я поднимался по лестнице вслед за боссом, непрерывно смотря ему в спину. В голове пронеслась картина, как вместо своей кожи я рву его самодовольное ебало. Тело сразу охватила волна возбуждения от этих фантазий и от приятной боли, которую я причинял «лицу босса», представляя его вопли. Приятную боль сменила жгучая, но более пикантная. Закусив губу, я наконец посмотрел на раскрасневшуюся, в кровоподтёках руку. Она была лихорадочно исполосована глубокими бордовыми царапинами и горела, будто её только что вынули из печи. «Наконец-то избавился?» — подумал я, любопытно водя взглядом по изуродованной конечности. Избавился… Теперь я шёл по коридору с видимым удовлетворением и даже перекинулся парой миролюбивых фраз с коллегой. Подойдя к кабинету начальника, я достал из брюк платок и смахнул пот со лба. Но едва я коснулся ручки двери, как меня словно током дёрнуло, и я ошарашенно замер. Рука неистово горела и пульсировала, но даже это пламя не могло заглушить лёгкого щекотания, разошедшегося от локтя до кисти. Я впился широко раскрытыми от ужаса глазами в свою руку, и среди багровых царапин я увидел ЕЁ, эту чёртову паутину, которая всё больше опутывала мою конечность, дойдя уже до запястья. Да как так?! Во мне вдруг взбурлило настолько много ненависти к этой паутинке, что я дал себе слово во что бы то ни стало от неё избавиться. Откинув портфель на кожаное кресло в приёмной, я пошёл, содрогаясь всем телом, на нашу местную кухню. Никого из коллег, к счастью (причём их), я там не обнаружил. С секунду я стоял растерянно посреди помещения, но затем решительность охватила меня снова. Я распотрошил шкафчик в поисках нужной мне вещи и, найдя её, ликующе оскалился. Ну, сейчас я тебе покажу, паутинка. Нож плавно опустился на руку, обжигая холодной сталью мою горящую плоть. Я попробовал провести сначала медленно, наслаждаясь прохладным прикосновением лезвия, но увидев, что паутинка не поддалась и ему, я стиснул рукоять и нажал сильнее. Это было уже делом принципа — убрать это с руки. Я снова провёл ножом, так, что маленькие кусочки кожи остались на острие. И снова фиаско. Паутина выглядела нетронутой. Меня ещё больше затрясло. Так бывает, когда не даешь излиться переполняющей тебя ярости. Стиснув зубы, я с размаху вонзил нож в кожу и, чуть наклонив лезвие, пилящими движениями углубился в мягкую плоть. Боль приносила радостное чувство приближающейся свободы от паутины. Я срезал куски кожи вместе с мясом. Сначала по чуть-чуть, будто стесняясь, а потом мне понравилось. Кровь растекалась по столу, а я с упоением замечал, что щекотание сходит на нет. Я резал ещё и ещё, изредка выдавая радостные крики освобождения, перемешанные со смехом от скорого облегчения… И ещё кусок, он толще остальных. Надо поставить чайник, хочу выпить нормального чаю. Я снова и снова замахивался и резал, как повар, который обрезает курицу на буритто с вертела, пока не увидел в просвете на предплечье свою кость. Вокруг руки, на столе, валялись куски меня в собственном соку. Несмотря на обжигающую, даже адскую боль, я чувствовал успокоение — теперь точно убрал паутину с руки. Я решил всё же подогреть чаю. Открыв воду, я поднёс к бешено бьющей струе ледяной воды чайник. Его металлическое дно начало заполняться, как вдруг я почувствовал лёгкое щекотание, упорно пробирающееся через боль. В ужасе воскликнув, я выбросил хлипкий Филлипс в угол и снова схватился за близлежащий нож. Ну теперь точно я от тебя избавлюсь, проклятая тварь! Из моих выпученных в бешенстве глаз, наверное, сыпались искры. Сердце неистово колотилось о рёбра, отдавая глухими ударами в виски. Заложило уши. Я с безумной активностью отделял куски мяса, истошно вопя от боли и ярости. Запястье, кисть, всё лишалось своей плоти моей дрожащей от нетерпения рукой. Перед глазами пробежали чёрные точки, я поскользнулся на густой крови и упал на холодный кафель. Мой взгляд блуждал по белому в жёлтых разводах потолку. Дыхание было сбивчивым, тело устало и размякло. Всё. Я убрал её. Точно-точно. Громко выдохнув, я засмеялся, когда увидел в проеме двери изумлённую секретаршу, у которой из уст уже был готов сорваться крик. Я через смех пытался сказать ей, что со мной всё в порядке, ведь я отделался от этого щекотания. Пусть она не беспокоится, а весь этот бардак я уберу. Но она не успела расслышать мои слова и, прислонившись к дверному косяку, съехала по нему вниз, закатив глаза. Я ещё громче загоготал, смахивая выступившие слёзы, но появившееся ощущение на другой, целой руке заставило меня замолкнуть. Я замер, прислушиваясь, не показалось ли. Нет, не показалось. Не веря, что такое возможно, я повернул голову и посмотрел на руку. Приглядевшись, я увидел на ней паутину, висевшую витками. Это невероятно! Это невозможно! Я, закричав от ярости, пытался подобрать нож правой рукой, но та, раскромсанная, не хотела меня слушаться. Левой рукой взяв нож, я положил его меж колен. — Всё, теперь точно всё! Я вижу тебя, я сниму тебя! — кричал я, чередуя слова с приступами дикого смеха. Положив локоть поперёк лезвия, я начал с усердием пилить свою руку, внимательно всматриваясь в разбегающиеся струйки крови, переходящие в брызги. Я сидел в луже крови, среди своих ошмётков, как маленький ребёнок, играющий среди игрушек. Я тоже играл, вернее, со мной играла паутинка, но мы ещё посмотрим, кто кого!

***

При входе на кухню столпились сотрудники, ошарашенно следя за движениями безумца, лицо которого застыло в предсмертной маске, выражающей всю злобу этого существа, терзающего самого себя и зверски орущего про какую-то чёртову паутину.