Лес живет и дышит

Между ними пара-тройка метров, ее оскал и пропахший мертвечиной воздух. Она не может вспомнить, видела ли кого-то подобного раньше, ведь этот пошатывающийся силуэт никогда не встречался на ее пути. Он определенно не человек, ведь Вэнди видела много людей, как маленьких, так и больших по размерам. Охотящихся, срывающих ягоды с поломанных кустов, гогочущих дико, пугающих зверей и разоряющих лес. От них пахло совсем по-другому — от кого-то мерзкими, безвкусными спреями, от кого-то ягодами и сырой землей, от кого-то — сладковатой кровью. Но у него резкий и приторный гнилостный запах, забивающийся в ноздри и заставляющий слезиться глаза. О его имени ей ведает русалка, сладко смеющаяся и плескающаяся в мутном озерце. Заплетает волнистые каштановые волосы в косы и делится с заинтересованной волчицей житием-бытием, совсем не ожидая ответа. В Лесу мало кого волнует факт, что многие обитатели, хоть и понимают друг друга, но не могут ответить, а те остатки, что способны — так и вовсе не ладят. Вот феи, например, очень не любят общество гномов, а эльфы ненавидят кентавров. Каждый последующий раз она вновь встречает его не виляющим хвостом, — упаси Господи рыжей волчице такое сотворить — а белесыми клыками, взлохмаченной шерстью на загривке и пронзительным взглядом изумрудных тонких глаз. Не доверяет. Робби бы следовало об этом подумать, прежде чем опять появляться около ствола упавшего древесного гиганта, но Вэнди порой сомневается, может ли он вообще думать. Он с каждым разом доказывает, что может. На самом деле, Робби долго обо всем произошедшем размышляет по вечерам, сидя около покинутой кем-то норы и глядя слеповатым мутным взглядом на звезды. Вспоминает что-то, перебирает остатками не до конца источенных опарышами мозгов, мечтает об окончании ночи, чтобы вновь поплестись к ней. Зомби не спят, попусту не могут, и поэтому время для него тянется очень долго. Робби однажды приносит в руке, которая состоит только из одних пожелтевших костей и нескольких жалких лоскутков мышечной ткани, цветок с лужайки около Таверны Гномов. Мычит что-то нецелесообразное и несвязное, протягивая его вперед и не к месту кивая головой. Вэнди, если бы могла улыбаться, как обитающая неподалеку озерная русалка, непременно сделала бы это. Они часто сидят около уютной хижины — жилища местного охотника Билла. Вэнди рычит Робби что-то на своем, зверином, совершенно забывая о том, что если бы он даже был человеком, то все равно не понял бы ее речи. Но он совершенно не против, выдавая урчащие звуки в ответ и едва слышно вдыхая тягучий лесной воздух, растворяющийся в районе оголенных ребер, спрятанных за рваной черной толстовкой. Они продолжают общаться, совсем не понимая друг друга, и он принимает этот невеселый факт в свои мертвецки холодные объятия. Им комфортно молчать вдвоем. Насколько может быть комфортно почти мертвому созданию? Кентавры посмеиваются в кустах, когда замечают эту парочку, но Вэнди в принципе плевать. Она знает, что ее когти способны разорвать глотку любому, что ее силы вполне хватит, чтобы одолеть взрослую особь, и что Робби это совсем не понравится. В голове раздается стеклянный смех русалки, в нос забивается золотистая пыльца с диких цветов, и волчица идет рядом с зомби. Неспешно, стараясь не уходить вперед, дабы не смутить своего медлительного спутника. Он вообще умеет смущаться? Лапы, массивные, когтистые, проваливаются в рыхлую землю, оставляя глубокие следы. За Робби тянется борозда вялых кривых шагов, помятые ряды трав и шлейф запаха могил. Навязчивый, который проникнет во все дыры и заполнит собой все помещения. Билл, конечно, терпеть не может, когда они сидят около его дома, но все же не прогоняет их. Порой даже пытается наблюдать. У Билла красивая улыбка, шкуры убитых медведей над дверью и заряженное старое ружье. От него пахнет травяным чаем, который он пьет на крыльце по вечерам, когда первые звезды осыпают собой небосвод и когда все сверчки, дремавшие по трухлявым пням, собирают концерты для немых слушателей. Робби любит слушать сверчков в глухих сумерках и не доверяет светловолосому охотнику. Вэнди не доверяет никому в принципе. Даже русалке с малиновым хвостом. Русалка рассказывает ей о лесных эльфах, пьющих из чашечек розовых роз и играющих ночью на флейтах перед алыми языками голодного пламени. У них есть короли и королевы, они живут дольше всех и знают больше, чем все обитатели дремучего леса. Они любят бледноликую луну и восхваляют мерцание звезд, глядят на восток с тоской и скучают по морю, далекому и настолько родному, поют тоскливо, и русалка порой роняет слезы в озеро вместе с ними. Эльфы прекрасны, и нет равных их красоте. Вэнди смотрит на терпеливо ждущего неподалеку Робби, который пытается повернуться, и скалится. Она не знает, откуда он взялся и что продолжает здесь делать, зачем он вообще ходит за ней хвостом и заставляет нервничать. У него нет родичей, нет больше ему подобных. А остроухие эльфы прекрасны. Затягивает серенаду патлатый щенок цвета коры дуба, скулит и жалуется. Шебаршат в траве стаи гномов, шепчут что-то, замышляют, ищут себе еду и путаются под лапами. Вэнди терпеть их не может, рычит и огрызается на их незнакомый шелестящий говор. Лес принимает всех входящих и много кому не позволяет выйти. Они остаются, либо навеки прикованные к его красоте, либо познавшие ужасы целиком. Дикарям в их Лесу совсем не место, и Робби тоже дикарь, неприспособленный к такой жизни, и Вэнди не любит его за это. За его непохожесть на все окружающее, за отчужденность и неумение есть так, как едят другие. Лес полон того, чего не понять даже древним выдуманным эльфам. Никто не знает его истинных размеров, никто не старался приблизиться к разгадке. Лишь рыжая волчица порой блуждает около окраин, тянет мокрым угольным носом воздух и дичится любого постороннего звука. Никто не выходил за его пределы. Лес не терпит ссор, Лес воспринимает охоту как что-то необходимое и пресекает попытки пустого кровопролития. Лес живет и дышит, пьет из струящихся вен-ручейков, открывает глаза слепящему солнцу и меняет наряды на праздники. Вихры листьев, цвета паленых лучей огненного светила, служат одеялом его питомцам. Лес любит и не требует ничего взамен. Лес суров и могущественен, но не каждый поймет это настолько глубоко, чтобы перестать носить чужой запах. Вэнди не ценит его, Вэнди скалится на каждый кривой лысый куст, она не Мэйбл — не умеет сравнивать диких обитателей со звездами. Она не смыслит ничего в великолепии, она просто любит сидеть на поваленном дереве, наблюдать за Биллом и выискивать зоркими глазами Робби. Она, по сути, тоже не своя в этом месте. Наверное, поэтому это их сблизило. Вэнди вскоре прекращает морщиться от запаха, исходящего от испачканного землей гниющего тела. Привыкает, даже не отворачивается, когда он достает копошащихся личинок из ног и отбрасывает подальше, кажется, пытаясь как-то усмехнуться. Кладет ему голову на колени, воет по ночам что-то заунывное луне и подставляет рыжий загривок его рукам, которые касаются неумело и осторожно. Ближе к рассвету она тихо сопит, дергая беспокойно острыми ушами и устраиваясь поудобнее. Робби смотрит в одну точку в глубине чащи и не мигает, инстинктивно продолжая гладить макушку волчицы и боясь отстранить пальцы. Зарывается глубоко в шерсть и водит кончиками по розоватой коже, прижимая подрагивающее от утреннего холода тело к себе. Мало чем поможет, ведь его температура немногим отличается от куска айсберга, но где-то на подсознательном уровне Робби думает, что так обычно и происходит. Даже с такими, как они.