Mitmekesisus

Мэри не плачет, когда узнаёт о смерти Илоны. Она лишь сочувственно выдыхает, пожимает плечами и переключает с новостей на музыкальный канал. Наверное, это плохо — совершенное безразличие к чужой гибели. Да и не стоит думать так, как думает Керро по этому поводу. Знаете, про то, что Новосёлову предупреждали обо всём: о том, что с Чёрной магией шутки плохи, о том, что не стоит проклинать всех направо и налево. Но Илоне плевать было (теперь только было, а не есть), та открывала свой поганый рот и выплёвывала на собеседника столько грязи, сколько ему не приходилось слышать никогда в жизни. Только уши затыкай да рунами себя обклеивай. Саше, наверное, сейчас больнее всего: его бывшая любовь, нынешний друг просто вывалился из окна. Шестой этаж. Лужа крови на сухом асфальте. И мёртвая Тёмная ведьма. Рыжая встаёт с места, сжимая в руке мобильный телефон, и шагает в сторону кухни. Хочется выпить чаю или большую кружку куриного бульона — согреть замерзшие руки и холодеющие нутро. — Я не хотеть звонить, — говорит самой себе ведьма, а большой палец против воли уже ходит по сенсорному экрану. — Не хотеть… Плечо упирается в ровный, всегда неподвижный косяк коридорной двери. Гудки в телефоне не теряются на фоне попсовой музыки, льющейся из гостиной, а только набатом стучат в голове. Совершенно не в такт ударам сердца. — Привет, Мэри, — на том конце голос у Саши хриплый, будто он спал. Или плакал. — Как ты? — Нет, — Керро качает головой в отрицании, — как ты есть? Шепс молчит долго, а когда говорит, Мэрилин кусает губы от жгучей ревности и обиды: — Мне плохо, очень плохо. Чувствую, будто потерял кусок себя, огромный кусок себя. Понимаешь, Мэри? Взяли и отрезали руки. Она понимает. Понимает, как никто другой. Девочка, до жути боявшаяся отца, мужчин, пережившая суицид подруги и собственную смерть. — Я знать. — Ты… приедешь? У ведьмы нет права на «нет». — Да, приехать.