***
Восемь лет назад. Занзас всё чаще ловил себя на том, что задерживает взгляд на Цуне. Его необычная, нетипичная внешность, его обманчиво хрупкое сложение, густые волосы, светлая кожа, стремительная манера двигаться и общая показная неагрессивность притягивали. Цуна нравился просто тем, что был: ходил, стоял, всегда прислонившись к чему-нибудь, по-особенному поворачивал голову. Тем, что во взгляде, когда он смотрел на Занзаса, вспыхивали любопытство, интерес и иногда страх. Страха становилось всё меньше и меньше, а интереса всё больше, и непонятно было, во что это выльется, пока в один замечательный день Цуна не пришёл на «семейный ужин» в особняке старика весь взбудораженный и взмокший, а Занзасу стало казаться, что тот одуряюще вкусно пахнет. Первая мысль: не может быть, такой маленький альфа! Занзаса никогда не привлекали похожие на быков и массой, и мозгами, и повадками мужики — туповатые, самоуверенные, некрасиво массивные. Или красиво массивные, на них всё равно не стояло. Но Цуна — другое дело. Когда начала размываться его подростковая угловатость, а тело — наполняться силой, Занзасу стало казаться, что Цуна приобрёл некоторое внутреннее свечение (когда злился — точно светился). А ещё стало интересно, если нюх не подводит и это и правда альфа, как будет выглядеть, если его раздеть. Обычно у огромных альф был огромный же член и тяжеленные яйца. Видимо, в противовес куриным мозгам, насквозь проштампованным общественной моралью: с Занзасом они пытались обращаться как с маленькой девочкой, неразумной и бесправной. За что было выбито немало зубов, переломано немало рук и свернута пара шей. Не одному Занзасу нравился шлейф запаха, оставляемый Цуной в коридорах: более яркий, более законченный, чем у других в Вонголе. На выплывшего из далёкой Японии потомка Примо заглядывались. К нему, всего лишь первокурснику, гостящему у «любимого дедушки», тянулись, ему делали комплименты, жали руки усерднее и дольше положенного, спрашивали мнения и назойливо приглашали в гости, некоторые даже пытались заигрывать, чем смущали мальчишку неимоверно. Цуна тоже подозревал неладное: в присутствии Занзаса у него расширялись зрачки, и он начинал водить носом. Вонгольское Небо явно обостряло нюх: почуять Занзаса без его желания могли лишь единицы. Поэтому он перестал появляться на приёмах и сборищах один, без членов своей команды, притаскивал как минимум двоих. А Цуна смотрел на них каждый раз всё с большим непониманием, разочарованно, и на лице его читалось искреннее недоумение. Иногда ему удавалось придумать предлог и отозвать в сторонку кого-нибудь из варийцев, но тогда Занзас сваливал, прихватив своих олухов. В конце концов, не так уж много мероприятий в Вонголе требовали его личного присутствия, все привыкли, что босс Варии «эгоцентричный хам», как выражался старый зануда Койот. Занзас понимал, что вечно эта уловка срабатывать не будет, но пока прокатывало. Сквало видел части картины и ощутимо напрягался, видимо, из-за того, что это Савада, даже спросил однажды: «Босс, ты уверен?» Занзас не знал, что ответить. Время от времени, хотя ему было совсем не по пути, он проходил мимо комнаты Цуны или кабинета отца и позволял своему запаху стать резче, сильнее, направленнее — он умел и не такие фокусы, это было сродни управлению Пламенем. И, спрятавшись в нише или за тяжёлой шторой, наблюдал, как вскоре из-за двери выскакивает Цуна с ошарашенным лицом, взволнованный, задыхающийся, и нервно мечется по коридору в поисках источника раздражения. Так могло продолжаться неопределённо долго, Занзасу всё нравилось и развлекало, если бы не один случай, определивший многое. В тот день Занзас увидел, как в ворота Вонголы въезжает цепочка лимузинов, встал к окну и закурил, наблюдая. Из лимузинов не торопясь выгружались гости. Ворота не закрывались, подъезжали новые машины. Слетелись, стервятники. Значит, игра началась. Он поморщился, открыл окно, выкинул окурок, и его обдало волной запахов. Омеги и альфы, много альф и омег, запах почти сшибал с ног. Занзас захлопнул окно и поклялся самыми страшными клятвами, что ни за что не выйдет из тренировочного зала. Ему полагалось быть у кровати «больного» старика, но вряд ли кто-то удивится, не увидев Занзаса там. С самого начала он не собирался участвовать в предстоящем фарсе. Происходящее злило. Припёрлись-таки, развонялись, сбили рабочий настрой, ещё неделю весь особняк будет разить бугаями и их цыпочками. Омерзительно. Ещё эти игры старых маразматиков. Хотя надо отдать должное плану Реборна: если всё получится, они дожмут пацана. Занзас, узнай он, как им пытаются манипулировать, сжег бы все к хренам собачьим. Но то он. На месте Цуны, отказывающегося от Вонголы, Занзас себя представлял плохо. Пламя бурлило под кожей и едва не сыпало искрами, так что боксёрская груша стала самым лучшим обществом. Уйдя с головой в тренировку, Занзас увлёкся, по крайней мере, ярость не захлёстывала его. Он взмок, костяшки саднило, а запястья ныли, но о времени вспомнил, только когда раздался щелчок открываемой двери. В зал почти вполз Цуна, держась за стенку одной рукой. Бледный, с лихорадочными пятнами румянца, вид у него был такой, как будто он сейчас проблюётся или разрыдается. — Занзас, ты тренируешься?.. Я тогда пойду… — Савада, позвать прислугу? — Нет-нет, всё хорошо, я пойду. Быстрее, чем Цуна успел повернуться, Занзас уже стоял перед ним. Встряхнул хорошенько. И увидел дурные глаза, затем дрожащие руки, вцепившиеся в его рубашку, и в довершение всего ощутил чудовищный стояк, упирающийся ему в бедро. Цуне было очень плохо, но он не был жалок. Он был ошеломляюще прекрасен. — Занзас, — Цуна уткнулся в него носом, — так это ты! Всё это время ты меня дразнил! Занзас чертыхнулся. Так по-глупому спалиться! Но его притянуло к Цуне быстрее, чем он успел об этом подумать. Плохо, у него нет никаких путей отхода, и самое паршивое — он, кажется, рад, что теперь не надо скрываться от мелкого Савады. — Там дедушка... — Цуна всхлипнул. — Я думал, ему плохо. Приехал от Дино, как только узнал... узнал об инфаркте. — Он судорожно раскашлялся, глубоко вдохнул и затараторил: — Дон Тимотео, как он мог со мной так! А отец! Или это всё Реборн, да? Он придумал? Он? — Глаза Цуны налились злым пламенем, вызвав у Занзаса живой отклик — восхищение и понимание — и тут же потухли, а во взгляде мелькнула паника. — Ещё эти, все, ходят, п…па-ахнут, чего-то хотят, за руки хватают! — А, понятно. — И Занзас задал ему ещё один вполне резонный вопрос. — Хочешь? Где-то между «отец» и «Реборн» Цуна привалился к нему. Теплое жесткое тело с горячим членом через четыре слоя одежды. Видимо, ответом было «да», но Занзас услышать этого не успел. Он уже сдирал с Цуны рубашку, ремень, кажется, просто порвал, штаны умудрился как-то расстегнуть, выпуская из трусов крепкий член с розовой головкой, набухшей и подтекающей. В рот Занзас его запихивать целиком не решился. Цуна всхлипнул, вцепился в него, лихорадочно шаря то по плечам, то в волосах, и начал толкаться. Занзас накрепко ухватил его за задницу, не давая вбиться слишком глубоко. Запоздало мелькнула мысль, а что же делать дальше? Занзас трахался с альфами по физиологической необходимости и сверх обязательной программы редко чего хотел и позволял. Но сейчас омежья сущность знать ничего не знала и получала кайф от малейшего прикосновения, звука или запаха. Удержаться оказалось… сложно. Член был восхитительным: небольшой, не очень длинный и очень пахучий, почти сладкий, с нежной головкой — она мягко касалась нёба. Цуна подвывал в голос, если Занзас вынимал её изо рта и принимался облизывать широкими мокрыми движениями. Он неловко заглатывал член, едва сдерживая подкатывающую к горлу желчь, а потом начинал неумело, но старательно сосать, игнорируя ноющую челюсть, и хлопал Цуну по заднице. Хотелось сделать ему хорошо, и самому Занзасу было хорошо, именно ему, а не только той части, что скулила и рычала внутри, требуя ещё, хотя липкое зудящее раздражение просачивалось сквозь это удовольствие отравой и ярко фонило на заднем плане. Он отсасывал альфе! Занзас едва не выплюнул член, заставил себя дышать ровнее, сосредоточиться на том, что это Савада, который ему нравится. Который приглянулся ему ещё до того, как выяснилось, что тот альфа. Может, Занзас это предчувствовал. А может… а чёрт его знает! Через несколько минут челюсть почти заклинило, а Цуна тихо выл на одной ноте, переходя на громкий стон, но вдруг замолк и забился, толкаясь так, что Занзас не смог его удержать. Цуна кончал, вздрагивая всем телом. Из него лилось и лилось, Занзас едва не захлебнулся, чувствуя, как член дергается у него во рту. А когда Цуна стал заваливаться, подхватил его на руки и уволок в свою комнату.***
Когда Цуна проснулся, он был очень удивлен, обнаружив себя абсолютно голым, со стоящим членом и с Занзасом в одних плавках рядом. Пожалуй, даже разозлился: что за шутки?! Дёрнул шнур ночника и только хотел было слезть с кровати, потребовать объяснений, как Занзас, не открывая глаз, сгрёб его в охапку со словами «дай поспать». Цуна пристально и ошеломлённо разглядывал обычно хмурое лицо: оно казалось мягче, моложе и выглядело почти открытым — пока Занзас не открыл глаза и не спросил: — Что ты помнишь? Цуна всё-таки высвободился из плена рук, испытывая необъяснимое сожаление, сел, подтянул к себе колени и задумался, восстанавливая в памяти прошедший — или уже вчерашний? — день. По сумеркам за окном было не понять, утро или вечер. И что-то навязчиво отвлекало, незнакомое и тревожащее. Цуна бездумно призвал Пламя — мысли немного прояснились и упорядочились, а неуместное возбуждение практически сошло на нет. — Я был у Дино в гостях, когда позвонил Реборн и сообщил, что у дедушки инфаркт… — По затылку плеснуло чёрным холодом от вспоминания, какой ужас охватил Цуну при этом известии. — Я сразу же вылетел сюда. Меня встретил отец, сказал, что дела Вонголы теперь моя обязанность, к дедушке не пустил, сказал, чтобы я занялся гостями... Господи, Занзас, да они стервятники, почти им всем плевать на дона Тимотео! Зачем он их позвал? Посмотреть, как они будут лицемерно ему сочувствовать? — Нервный смех рвался из горла, хотелось заорать, как в детстве. — Знаешь, многие нервничали и волновались, кто-то злился — и все очень воняли. — Цуна помассировал виски, морщась от накатившей головной боли. Занзас рядом как-то понимающе хмыкнул, и до него нестерпимо захотелось дотронуться. — А потом я случайно подслушал разговор Реборна и Дино. Всё это было разыграно для меня, чтобы я наконец занялся делами Семьи и принял роль будущего Вонголы. — Грудь тисками сдавили обида и злость. Они затмили отвлекающий внимание, знакомый и одуряющий запах. Внезапно осенило: — Блин, а ведь Дино просил держать себя в руках и не принимать никаких поспешных решений, что бы я ни увидел и ни услышал по приезде! И ты... — Цуна расстроенно, но с вызовом повернулся к Занзасу, — ты тоже был в курсе всего этого... фарса? — Да. — То, как просто и брезгливо произнёс это Занзас, почему-то моментально успокоило. Цуна кивнул, запустил руку в волосы и закусил губу. — Дальше... не помню. Что произошло? — Я у тебя отсосал, — лениво ответил Занзас, потягиваясь на простынях. А потом опрокинул его навзничь и навис сверху. Втянул носом воздух и коротко облизнулся. Цуна замер, уставившись в расширенные зрачки напротив. Сердце забилось громко, отчаянно, на всю округу. Свет вдруг стал ярче и резче, своё и чужое дыхание оглушали, а ещё запах — красный, ядрёный, острый, как край листа, и гуще смолы — ударил по мозгам. Цуна вяз в нём, захлёбывался — и осознавал. — Ты… омега? — Склеротик, ты уже это выяснил. — Точно, — губы плохо слушались, тело наливалось незнакомой тяжестью. Это моментально напрягло, но неведомым шестым чувством Цуна чуял, что это нормально и скоро пройдёт, если... Что? Он нахмурился, бездумно пропустил смоляные волосы сквозь пальцы, потрогал перья, подбородок, очертил губы — Занзас прихватил зубами подушечки, скользнул по ним кончиком языка. Цуна дёрнулся: в паху сладко и болезненно потянуло. Неуверенно тронул тяжело вздымающуюся грудь, колеблясь. То ли оттолкнуть — происходящее смущало и немного пугало, то ли обнять — очень тянуло, почти до судорог. — Ты пахнешь сильнее обычного. — У меня из-за тебя началась течка. Несколько секунд Цуна осознавал сказанное, жадно вдыхая. Его повело ещё сильнее. Неумолимо, непреодолимо, размывая волю и сознание. Колени ослабели, если бы он не лежал, то точно бы грохнулся. Глаза напротив были дикие и шальные, а кожа — влажная от испарины. Цуна положил руку на вибрирующее горло Занзаса, у самого в груди зарождался рык. Цуна горел и каждой клеточкой тела чувствовал перед собой омегу, желал омегу и... Он мог остановиться, если бы пожелал. Если... Но останавливаться не хотелось. Хотелось ухнуть в Занзаса с головой. Ни один из маленьких принаряженных омег не вызывал таких желаний. Только брезгливый интерес. Занзас — омега, с ума сойти! Цуна и не подозревал, что такие в природе существуют. — Ты тоже не очень на альфу смахиваешь. Хриплый, насмешливый голос неожиданно отрезвил. Или дело в плясавших на коже искрах чужого Пламени? — Извини. — Цуна смутился. Он и не заметил, что высказал свои мысли вслух. Он вообще, кажется, был на грани потери контроля. Себя. Похолодевшие пальцы с трудом сжались в кулаки. Этого больше не повторится! Прищурившись, Занзас снисходительно на него смотрел. — Расслабься. Если бы я сам не хотел всего этого, ты бы проснулся в другом месте. «А мог бы не захотеть? Ты же омега...» — подумал Цуна. Одобряемая многими в обществе безотказность омег всегда его пугала. Правда, до сих пор ситуацией владел Занзас: столько времени водил его за нос, дал отоспаться, несмотря на течку, и сейчас явно сохранял определённую ясность сознания. Хотя дышал сорванно, иногда морщился или кривился, словно от неприятных ощущений, и мелко, едва заметно вздрагивал. Сдерживался. И Цуна ему поверил. «Но я бы тебя всё равно нашёл». А вслух сказал: — Спасибо. Занзас фыркнул и как будто даже немного расслабился. — У меня позднее развитие из-за Колыбели. Выяснилось, что я омега, только в восемнадцать. До этого меня много гоняли и тренировали, иначе вырос бы типичным омегой... — Ну не совсем типичной... но изнеженным дрыщом — да, — Цуна хихикнул. Занзас нахмурился было, но потом согласно дёрнул уголком рта. — К тому же Пламя Ярости слишком сильное, разрушающее и агрессивное, слабый сосуд ему не нужен, оно лепит хозяина под себя. Занзас лёг рядом, на бок. Большой, ухмыляющийся, весь в тёмных неровных шрамах и с поплывшим взглядом. Цуна слегка отодвинулся, сопротивляясь желанию уткнуться в грудь носом и обхватить, завалить и оттрахать до изнеможения. Возбуждение вновь накатывало жаркими волнами, дыхание перехватывало, член вновь стоял и ныл узел, а Цуна вдруг отчётливо понял: он не хочет просто случайного перепихона. Тело готово, а он не хочет. Не с первым своим омегой. Не… с Занзасом! — Я… Хочу тебя, — щеки у Цуны ощутимо потеплели. — Но… — он запнулся, не зная, как выразить сумбурные чувства. — Давай пожрём для начала. Самое время завтрака. Занзас встал, накинул халат. Цуна приподнялся на локтях. Он чувствовал себя неловко. — Занзас? — У тебя отменная интуиция, Савада. Этим часто пренебрегают и альфы, и омеги, но омег нельзя вязать сразу, как у них начинается течка. Вряд ли ты знал об этом. — Нет… — пробормотал Цуна и застонал сквозь зубы. Трахаться хотелось так, что в голове мутилось от желания. Но как-то надо справиться с собой, сдержаться, пока не станет «можно». Он обхватил себя под взглядом Занзаса, двинул рукой пару раз — от копчика до макушки словно электрический разряд прошёл. Никакого смущения не осталось, только желание разрядки, помноженное на желание обладать Занзасом. Цуна плавился под его взглядом, кусал губу, жмурился, дрочил и балансировал на грани, не в силах её перепрыгнуть. Это было больно. Запах омеги стал невыносимым, облепил кожу, свернулся горячим шаром в лёгких. Цуна распахнул глаза — перед ним стоял Занзас, глядя как-то странно и жадно, и он потянулся к нему, уже ничего не соображая. Занзас погладил его по лицу, по горлу, по груди, горячие шершавые руки скользили по коже, всё ниже и ниже, и Цуна вскрикнул и кончил, вздрагивая всем телом. Откинулся на подушку, стараясь восстановить дыхание. И замирая от того, как Занзас поднёс испачканную в его сперме ладонь к лицу, обнюхал, а потом медленно её лизнул. Член Цуны дёрнулся, выдавливая ещё пару мутных капель, а разнеженные оргазмом мышцы потянуло новым витком возбуждения. «Я смогу», — Цуна выдохнул, мысленно коснулся Неба, тихо поющего внутри, закрепляя состояние относительного спокойствия. Вытерся краем простыни, старательно не глядя на отошедшего к окну Занзаса, и спустил ноги с кровати. Пошарил ступнями по полу в поисках тапочек, не нашёл и плюнул на них. Бегло осмотрелся. — А где мои вещи? — Отдал в стирку. Они провоняли насквозь. Цуна заторможенно кивнул и завернулся в простыню. Занзас усмехнулся, взял с подоконника пачку, выбил из неё сигарету и открыл окно. Ворвались звуки извне: далёкие редкие голоса, шорохи, птичье пение. Потянуло удушливым ароматом роз. Запах табака смешивался с запахом самого Занзаса, с запахом его Пламени, более жгучим и отчётливым, но мягче, чем обычно, почти ласковым, как дикий игривый зверь. Цуна подошёл к Занзасу, взял наполовину выкуренную сигарету, повертел в пальцах и поддался внезапному порыву — глубоко затянулся. Как-то раз Цуна попросил Гокудеру научить его курить. Просто так, из любопытства. Тогда это не впечатлило, сейчас же ощущения оказались совсем другими: фильтр приятно было обхватывать губами — может, потому что на них остался вкус Занзаса? — а табак не казался гадким и едким. Так что он не раскашлялся, не подавился дымом, а встал на цыпочки, положил руку Занзасу на затылок, погладил большим пальцем ямку под ухом — Занзас даже, кажется, что-то мурлыкнул, — а потом, когда между ними остались считаные сантиметры, выдохнул. Дым не рассеялся. Занзас втянул его губами, они почему-то казались мягкими. Цуна надавил на затылок, вынуждая Занзаса нагнуться ниже — да, впечатление не обмануло. Это всё течка и гон. Запахи. Пламя — своё и чужое. Неуместная, тянущая нежность, от которой стало трудно дышать — тоже они. Остаток сигареты Цуна выкурил в три затяжки, глядя в глаза Занзасу. Тот смотрел тяжело, немигающе, и это только сильнее заводило. Затушив окурок, Цуна огляделся. Комната Занзаса. Вещи Занзаса. Сплошная обонятельная пытка. Он прочистил горло и спросил. — Завтрак где? — Скоро будет. — Занзас одёрнул занавесь и снова закурил. Кивнул на пачку. — Если хочешь… — Нет, спасибо. Язык пощипывало — табак был крепкий. Цуна хотел перебить запах Занзаса, и может быть, Занзас тоже пытался заглушить его запах, но теперь он только стал ассоциироваться с течкой. От этих мыслей его отвлёк стук в дверь. Служанка принесла завтрак. Вышколенная прислуга семьи Вонгола ни о чём не спрашивала, ничему не удивлялась и ничего никому не рассказывала. — Что топчешься, садись, — Занзас взял салфетку и указал на стул напротив себя. Цуна кивнул и сел. Им принесли блинчики с маскарпоне, апельсином и политые шоколадом. Цуна ел и не чувствовал вкуса, пил крепкий чёрный кофе, а словно слизывал с Занзаса пот и смазку. — Расскажи что-нибудь о себе, — попросил он, отставляя чашку. — Ты ведь хотел, — он повертел в руках вилку, — стать Десятым Вонголой, а сейчас? Что ты думаешь о… обо мне? Для всех я теперь будущий босс. — Горло вновь сдавило от обиды. — И ты им станешь. Цуна протестующе вскинул голову, но его перебили. — Но если облажаешься, я отберу Вонголу, — серьёзно заявил Занзас, утирая рот салфеткой. Цуна засмотрелся на него, но поймав насмешливый взгляд, усилием воли заставил себя сосредоточиться на словах. — И прибью тебя, если пустишь Вонголу под откос. Так что советую быть в тонусе и заботиться о Семье. — Глубокий тихий голос Занзаса и мерцающие кармином глаза ничего хорошего не предвещали. Цуна поёжился, но не отвёл взгляда. Вопрос выскочил на язык раньше, чем он его осознал. — Ты же омега. — В Вонголе об этом знает только офицерский состав Варии, старик и ты. Мои не проговорятся. Ты тоже. — Это походило на угрозу. Цуна отодвинул тарелку и сцепил пальцы в замок перед собой. — А мой отец? Лицо Занзаса помрачнело, линия челюсти стала жёстче, а щека дёрнулась. Он скрестил руки на груди и процедил: — Иемицу не знает, но догадывается. Наверняка втихомолку копает под меня. Твой папочка, знаешь ли, очень о тебе заботится, — язвительное замечание больно задело. Хотелось сказать, что отец не такой, но последние события говорили об обратном, и Цуна промолчал. Наверное, Занзас мог попытаться ещё раз устроить переворот, взять место Десятого силой, но, видимо, понимал, что другие Семьи его не воспримут: никто не пойдёт против сложившихся стереотипов, если узнают, что он омега. А дон Тимотео или отец не постесняются предать это огласке, теперь Цуна понимал. Непонятно только, почему дон Тимотео до сих пор не поступил так. Держал информацию как козырную карту, чтобы Занзас даже думать не пытался? Или же оставил Занзаса как «запасной вариант», если Цуна так и не согласится?.. На миг кольнула надежда, что вот он, выход! Но... Но всю жизнь бояться разоблачения? Интуиция и то, что Цуна успел узнать про Занзаса, твердили, что тот скорее откажется от титула дона сам, чем согласится получить его на таких условиях. К тому же, судя по всему, ему нравилось быть боссом Варии. Кажется, это называлось «найти своё место». Цуна завистливо вздохнул. — А Реборн? — Реборн не знает. Цуна кивнул: — И не узнает. Занзас довольно откинулся на спинку стула, задумчиво комкая салфетку в руке. — Расскажи о себе ещё что-нибудь. Что-нибудь… не связанное с Вонголой. Меня вот в детстве напугала вусмерть чихуахуа. До сих пор их недолюбливаю, — Цуна виновато улыбнулся. — Ты на неё сел, что ли? Они же мелкие как пиздец, чего там бояться? — Она на меня нарычала, — едва сдерживая смех, признался Цуна. Занзас молчал почти вечность. — У меня в память о матери осталось только лоскутное одеяло, в которое она заворачивала меня совсем мелким. Сейчас я могу накрыть им половину своей ноги. Цуна от неожиданности растерянно моргнул и открыл рот. Потом прыснул в кулак и рассмеялся, звонко, от души, давясь привычными и ненужными извинениями. — У тебя красивый смех, — огорошил его Занзас. Слова осели на коже теплом. Цуна утёр невольные слёзы и признался: — А от твоего хохота продирает ознобом. Занзас рассмеялся: опасно, мягко, обволакивающе. Завораживающе. Цуну обдало жаром Пламени, идущим от него. И запахом. Прекрасным, густым, терпким запахом. Он спросил: — Уже можно? Занзас к чему-то словно прислушался. Кивнул, встал и скинул халат прямо на пол. Когда Цуна посмотрел на Занзаса, лежащего ничком и раздвинувшего для него колени, на всё это великолепное загорелое тело, на подтекающую крупными густыми каплями задницу, у него потемнело в глазах, и он позорно спустил на кровать. Просто не смог сдержаться. Это было слишком. — Ну и где ты там? — спросил Занзас. — Черт, мальчишка, иди сюда. — Он подгреб Цуну к себе в объятья и начал вылизывать его лицо, прикусывать уши и шею. Цуна довольно быстро расслабился, через какое-то время начал отвечать и вскоре понял, что у него опять стоит. Яйца поджимались, а член пытался упираться то в живот, то в Занзаса. У Занзаса тоже стояло: длинный, не очень толстый, но очень красивый член, так и тянуло ощутить его в ладони. Пока не хватало смелости, но мозги вновь стремительно отключались, а вместе с ними и неловкость. Занзас вытащил салфетку, обтёр Цуну, обтёр его член, раскатал по нему презерватив. Откинулся на спину и поманил. Цуна неуверенно провёл ладонью по животу, за яйцами на ощупь нашёл дырку, влажную и открытую — при прикосновении к ней Занзаса подбросило, он задышал чаще и прикрыл глаза, облизнув губы. Цуне захотелось потрогать ещё, реакция ему нравилась, как и ощущения. Набухшие складки мышц пульсировали, пахло ошеломляюще: густой и тяжёлый, древесный, немного сладкий животный запах, и он едва опять не кончил, попробовав смазку на вкус — терпкую, остро-пряную. В итоге не выдержал: казалось, сейчас взорвётся, как фейерверк, поэтому обнял Занзаса, полез целоваться; тот жадно и неумело ответил. Ощущения были нереальные. Занзас под ним, тёплый, жёсткий, подавался навстречу, говорил: «Ну, Савада, давай» — и Цуна глупо ухмылялся от гордости, пока тот не подхватил себя под колени, раскрываясь. От этого вида повело голову, и он порывисто двинул бёдрами. Внутри — скользко и мокро, горячо обхватило по всей длине, стиснуло так, что Цуна задохнулся; уткнулся носом в грудь, бездумно укусил упрямо торчавший сосок, поддевая его языком, замирая от своей наглости, от вседозволенности. Смуглая шрамированная кожа будто льнула к губам, к пальцам, языку. Занзас ухватил его за задницу, больно оттягивая ягодицу цепкими пальцами, зарычал: «Сильнее», — и Цуна, захлёбываясь воздухом и желанием, повиновался, так что кровать тряслась и билась спинкой о стену, а Занзас хватал его раскалёнными руками то за плечи, то за бока, то за бёдра, словно выжигал на нём своё тавро. Цуна мечтал, чтобы это продолжалось вечность. Мечтал, но не надеялся.***
Через неделю, когда у Занзаса выдался выходной и он позвал Цуну к себе, тот сначала не понял даже. Это расстроило, навалилось едкой обидой. А потом дошло, что Цуна не поверил, что — как он потом признался — такой роскошный мужик хочет с ним спать или даже встречаться. Занзас хохотал от души. А потом поймал побледневшего Цуну за ворот и со словами «а ты меньше думай» схватил за волосы и впился в рот. На следующее свидание будущий Вонгола притащился с охапкой красных маков — и где только достал? Но намёк был совершенно очевидный. Даже костюм нацепил. Вот придурок. Занзас поймал себя на том, что думает о нём снисходительно-ласково, с непривычной теплотой, и удивился. В каком-то смысле он с Цуной оказался в равных условиях: Занзас был у него первым омегой, а Цуна — первым таким альфой. Не пытающимся поставить на нём метку, заявить права на него самого, не заикающемся о браке и детях. И прочих подобных глупостях. Он не пытался ограничивать свободу. И Занзас это ценил. Может даже, в этом был некий высший смысл. Странный омега и странный альфа нашли друг друга. Через несколько лет откинулся старик — от инфаркта. Чуял, что ли, как помрёт, или просто накликал на себя, но дошло до смешного: Цуна опять был у Дино, и звонил ему Реборн. Цуна даже перезвонил Занзасу, уточнить, так ли это. К тому моменту он уже готов был стать преемником, и немало в этом поспособствовал Каваллоне, проводивший с ним долгие задушевные беседы. Цуна вообще подозрительно часто к нему мотался. А через год Занзас застал Цуну в комнате с чемоданом девчачьих цветных платьишек. Крохотных, на девочек лет трёх, насколько Занзас вообще мог об этом судить. Странное чувство полыхнуло в груди. Чувство, подозрительно похожее на ревность. — У тебя есть ребёнок? — Нет, — Цуна смущённо почесал нос, — я просто их собираю. — Что за странный фетишизм? — Занзас разозлился. — Зачем тебе эти тряпки? — Я хочу девочку, — прошептал Цуна, распрямляя плечи и тут же сникая. — Я знаю, ты не хочешь детей, я и не настаиваю. Но это не значит, что их не хочу я. Занзас иногда думал об этом. Он не собирался рожать. У него были женщины-беты, и, как сказал врач, он мог вполне завести с ними ребёнка. Так он и собирался когда-нибудь поступить. Но признание Цуны — как рукоятью пистолета по голове. — Я не собираюсь извиняться за то, что я такой, — резко ответил он, и это, дьявол всех раздери, именно на извинения и было похоже. В кулаках забилось рвущееся наружу пламя. Хотелось спалить чемодан. — Я знаю, — мягко проговорил Цуна и погладил кружево на одной из тряпок. — Считай это увлечением. Ты собираешь пистолеты, я — детскую одежду. Я не хотел, чтобы ты знал. Но Занзас теперь знал. Знал, почему иногда Цуна смотрел на него с сожалением и тоскливой надеждой, почему, обнимая со спины, задумчиво поглаживал живот и почему во время сцепок становился молчаливым и по-особенному нежным. А ещё стало ясно, зачем Цуна так часто таскается к Каваллоне без дела. У того была мелкая дочь. Чтобы удостовериться в своих подозрениях, Занзас решил наконец согласиться на «заезжай как-нибудь в гости» и поехал вслед за Цуной. Первые полчаса тот почти не спускал девчонку с рук, потом катал её на качелях, водил на горшок и запускал воздушного змея, расчёсывал, резал фрукты, читал сказки и выглядел при этом совершенно счастливым. Занзас понимал, что Вонголе нужен будет наследник: об этом ещё при жизни заговаривал старик, о внуках намекал Иемицу, некоторые из Семей понаглее даже пытались сватать Десятому боссу своих дочерей и омег. Но предполагал — вскользь, смутно и умозрительно, — что Цуна обойдётся услугами какой-нибудь левой омеги, которая за деньги родит ему ребёнка и свалит в туман. Так что в теории всё было просто, решаемо и удобно. На практике же, глядя, как Цуна возится с малявкой, Занзас бесился и ревновал. Большинство омежьих инстинктов у него было отбито сапогами давным-давно, и это радовало. Слишком он любил независимость и не любил делиться. Оказалось, делить Цуну с чужими детьми ему тоже претило.***
Достав из злополучного чемодана платьице, Занзас прислушался к себе. Ничего. Никаких телячьих нежностей, глупых мыслей, опасных желаний его не посетило. Это вызвало облегчение и одновременно почему-то раздосадовало. Занзас затолкал платье обратно в чемодан, потёр лицо ладонями, нащупал беретты в кобурах и решил: пусть его успокаивает Цуна, раз тот, пусть и косвенно, виноват в его дурном настроении. Цуна, насколько знал Занзас, сейчас был в своём кабинете и учил подчинённых уму-разуму. После всего произошедшего за последний месяц зудело послушать, что он на самом деле думает об омегах, метках, потомстве и прочем. Теоретически Цуна мог попросить его выйти, мол, разговор частный. Но учитывая, что Ламбо покусился на одну из омег-посыльных Варии, Занзас имел право присутствовать. Пройдя до кабинета Цуны, он взялся за ручку двери, почти дёрнул её на себя и замер, вслушиваясь в строгий, усталый и немного возмущённый голос. — ...нельзя кому попало ставить метку! И без согласия на то омеги — нельзя! Они не вещь, не чья-то собственность, кто бы что бы на эту тему не думал. К тому же метка — истинная метка — работает в обе стороны. Это ответственность. И союз. Занзас распахнул дверь. Ламбо подпрыгнул на стуле, одиноко стоявшем напротив стола, сжался, видимо, осознав, кто перед ним, и покосился на Цуну. Тот успокаивающе кивнул ему, затем посмотрел на Занзаса со скрытой досадой. — Я и один справлюсь, Ламбо всё-таки мой... — Именно. Раньше надо было лекции проводить, это твой проёб. И я хочу быть уверен, что ты его исправишь, — Занзас оскалился, прошёл к окну, сел на подоконник и махнул рукой. — Продолжай. Цуна прочистил горло и сплёл пальцы перед собой — жест, означающий, что он предельно собран: — Как я уже сказал, это ответственность. И союз. Занзас, упершись в раму затылком, рассматривал профиль Цуны, немного напряжённые плечи и всегда идеально прямую спину. И, ведомый чутьём, максимально закрылся, чтобы ни запах, ни отголоски Пламени — ничего не фонило. Надолго его не хватит, но на разговор — вполне. Теперь его присутствие почти нельзя было ощутить, и эти двое, занятые проблемой, быстро выкинут его из головы. И, может, Цуна сболтнёт что интересное: любопытство своё Занзас привык удовлетворять. С тем же успехом он мог подслушивать под дверью, но уподобляться хранителям Десятого Вонголы? Спалил он их как-то раз, занятное было зрелище. — Ламбо, ты понимаешь, о чём я? Телёнок моментально расслабился, растекся по стулу, закачал ногой. — Э-эй, красотка, я без ума от тебя, давай поженимся? Цуна вздохнул. — Понимаешь, любить и уважать друг друга можно и без штампа в паспорте. И без метки. Тут будут всякие юридические сложности о праве наследования, возможности быть рядом, если супруг попал в больницу, и принимать за него решение, если тот не в состоянии. Ну и так далее. Но пойми, Ламбо, брак не равен любви. Так и с меткой. Занзас хмыкнул. В петлю брака совать голову он не видел смысла. Вария независимая организация, но является частью Вонголы, он сам Вонгола, они с Цуной уже всё давно поделили. А общих детей не собирались заводить. Занзас не собирался. Почти забытое ощущение детского платья в руках вспыхнуло с новой силой. — Зачем тогда нужна метка? — капризно протянул несносный телёнок. — О, Ламбо... — Цуна почти оглянулся на Занзаса, встал с кресла и подошёл к гравюре между двумя книжными шкафами. На ней диковинным образом переплетались обнажёнными телами альфы и омеги. Жутковатое и завораживающее зрелище. — Узаконить отношения перед общественностью, в основном. Чтобы на чужого омегу не покушались другие альфы. Испытание... Почти никто не помнит о мистической составляющей, — произнёс он грустно, очерчивая кончиками пальцев линии рисунка. — Чувствовать эмоции и физическое состояние друг друга даже на огромных расстояниях, идти следом, как по красной нити, где бы не находилась вторая половина, даже воздействовать на неё некоторым образом... — Цуна тяжело замолчал. Нихера себе. Занзаса никогда не интересовала связь между альфой и омегой, он не хотел себя ею обременять. Раскрывать всему миру, кто он такой? Нафиг. Защита? Бред. Да он кого хочешь сам сотрёт в порошок! — И много... таких? — обычно томный голос рогатого был неуверенным и восхищённым одновременно. Занзас скривился. Очевидно же, что Цуна воспринимал всерьёз всю эту метафизическую фигню, иначе бы не стал рассказывать... — Не знаю, но думаю — немного. Я так понял, эти возможности часто пугают. Ещё бы. Занзас бы застрелился ещё вчера от таких сияющих перспектив. Быть как на ладони. Знать, что «некоторым образом» на него могут «воздействовать». Пиздец вообще. Однако это работало — если работало — в обе стороны, так? Нести за других ответственность Занзас умел. У него была целая Вария. Правда, это были его люди, а не кто-то там. Но абстрактным кем-то там не был и Цуна, иначе бы Занзас его не подпустил к себе. Это новость была не нова, но потянула за собой мысли и чувства, о которых он обычно предпочитал не размышлять. — Цуна, а почему тогда нас так тянет кусаться? Ну-у, когда до пелены в глазах и всё такое, но без обязательств. И не со всех омег потом сходит метка? — Потому что альфы и омеги — противоположности, но часть единого целого. Это инстинктивная тяга к законченности своей сущности. Просто кто-то зависим от инстинктов, так как у них в жизни нет чего-то сопоставимого по ценности с этой связью: работы, увлечения, семьи, а кто-то обходится и так. Хотя, по-моему, всё совместимо при желании... Цуна ещё о чём-то говорил с теленком, Занзас не стал дослушивать, он вышел наружу, ощущая, как пол и потолок качаются, завернул за угол и привалился к стене. Невероятное напряжение пронизало все его существо и теперь требовало выхода, заставляя тело вибрировать. «Совместимо при желании». Ну уж нет. Думать он будет на трезвую голову. И не один день!***
Вечер, после собрания Занзас метался под ним, вскидывал бёдра, мучительно стонал сквозь закушенную губу, комкал пальцами простыни. Жмурился и сжимал руку Цуны внутри себя, силясь не то вытолкнуть её, такую нахальную, прочь, не то затянуть глубже, туда, где всё гладкое и наверняка тёмно-розовое, будто облитое горячей карамелью. Цуна неторопливо, с удовольствием сосал, заглатывая глубоко и выпуская головку изо рта, когда чувствовал — Занзас на грани. В последнее время тот вёл себя странно. Иногда неделями где-то пропадал. Слишком пристально, цепко, даже изучающе разглядывал во время приёмов, совещаний и общих завтраков или ужинов — и всё больше тяжело молчал, когда они уединялись в библиотеке с бутылкой виски. Словно прислушивался к чему-то внутри себя. Словно на что-то решался. И отдавался с каждым разом всё более откровенно. Чистый сгусток Пламени Ярости, в котором так неожиданно стало много Неба. Цуна осторожно провернул запястье: Занзас обнимал его собой со всех сторон, такой тугой, такой горячий, и кажется, будто вот-вот порвется — слизистая натянулась болезненно-красным ободком, чуть вывернулась наружу. Но Цуна знал, что Занзас может вместить и больше. И не только физически. Обычно замкнутый и не склонный к откровенным разговорам, он позволял иногда видеть себя разным: беззаботно-весёлым, увлечённым, даже меланхоличным, даже ребячливым и немного сентиментальным. Неприкрыто демонстрировал обиду, раздражение по пустякам, нежность, а мог и ревновать, громко и безудержно, так, что мебель летала. Занзас был смесью сильных и глубоких чувств, смесью опасной, но прекрасной. И Цуна ощущал их сейчас как никогда ясно, объёмно и мощно. Испытывал щемящую благодарность и стремился её выразить хоть как-то. Отблагодарить за доверие. Цуна подул на головку, пощекотал её кончиком языка и мягко обхватил член губами, почти упираясь носом в лобок. Чёрные волоски защекотали, Цуна прикрыл глаза, двинул рукой и сглотнул. Жидкая, почти прозрачная сперма полилась в горло. Он мечтал об этом с момента, как любовался Занзасом на балконе. Если бы кто-нибудь узнал, что босс Вонголы отсасывает омеге! Это веселило: многие альфы, как он понял из разговоров, считали минет омегам ниже своего достоинства. Цуна не видел в этом ничего унизительного. Он даже иногда давал Занзасу, когда слишком уставал от дел Вонголы и хотел сбросить хоть на время личину босса. Цуна подождал, пока мышцы не перестанут сокращаться, вздрагивать вокруг его руки, разжал кулак и аккуратно вынул. Ладонь чуть потемнела; горячая, она блестела от смазки. Он облизал пальцы, наслаждаясь вкусом Занзаса. Тот продолжал иногда вздрагивать — Цуна вытянулся рядом с ним на кровати и целовал мокрую от пота шею, — а потом хрипло проговорил: — Укуси меня. — Что? — Цуна приподнялся на локтях. Ему казалось, он ослышался. — Ты уверен? — Да, — Занзас развернулся, подставляя загривок и пригибая голову. — Ну, пока я не передумал. Цуна прижался щекой, повёл носом по шее. Внутри всё вскипало, как пена шампанского, от восторга и неверия. Так вот о чём тот думал эти недели? — Может, ты ещё и на детей согласишься? — усмехнулся в шутку. Медленно лизнул и прокусил смуглую кожу. На языке свернулся привкус крови, запах смазки, запах омеги. Занзас вздрогнул, застонал сквозь зубы, крепко сжал пальцами бедро Цуны. И выдохнул: — Посмотрим.