Калибр 45, цвет алый

      Узкие трёхгранные шпильки пяти дюймов высотой больше похожи на стилеты, чем на каблуки. Они эффектно подчёркивают изящество женской ножки и безотказно пресекают поток чьей-то непомерной заносчивости – главное, небрежно наступить.       Впрочем, не о них сейчас речь.       Франсуаза двумя быстрыми мазками накладывает помаду, на короткое мгновение сжимает губы, доводя душистый слой до идеала, выпрямляется и, прищурясь, оглядывает себя в массивное зеркало над рукомойником. Удовлетворённо кивает, не находя ни малейшего изъяна, и с улыбкой поворачивается к Эмили, завистливо косящейся на яркую француженку исподтишка.       – «Сердце огня», помнишь?       Та поспешно отводит взгляд, сильней расправляет плечи и непокорно встряхивает золотисто-рыжеватыми кудряшками:       – Спасибо, старушка, но я всё ещё способна управляться своими силами!       – Я знаю, – Франсуаза неторопливо оглядывает американку, которая на встречах даже самого высшего уровня всё равно ни в какую не хочет блюсти дресс-код. Поправляет лацкан на короткой оливковой курточке, обеими руками одёргивает края джинсовых шорт, словно перед ней не устоявшаяся сильная нация, а капризная малышка с леденцом на палочке.       Эмили хмурится, перекатывает чупа-чупс за другую щёку, но тут же тушуется, когда глаза француженки, задержавшись на подоле куртки, кажется, силой одного лишь взгляда оторвут пуговицу с разболтавшейся нитки.       – Что? – вызывающе произносит, задирая нос.       – Что ж, в Брюсселе действительно жарко, – улыбаются в ответ и Эмили снова не может отвести глаз от чужого подкрашенного рта. Франсуазе хочется грустно улыбнуться, потому что она знает вопрос.       – Как ты это делаешь?       – Что именно?       – Да вот ... это. Ты говоришь, а они глаз от тебя отвести не могут, и за руку берут, и по перчатке гладят, пальцы подносят ко рту.       – Хочешь, чтобы Иван целовал тебе пальцы? – серьёзно, а про себя искренне посмеиваясь, уточняет француженка и Эмили мгновенно вспыхивает.       – Нет!       – О, значит, не пальцы? – голос заговорщицки понижается, – А что же? Губы?       Эмили мотает головой, но хитрая Фрэн не позволяет себя прервать.       – Плечи?       Пушистые локоны отчаянно трясутся под заколками из крылышек сойки.       – Нет? Тогда ... грудь, может быть?       Напротив полыхает маленький пожар.       – Я не буду красить соски этой дрянью!       Теперь – совершенно искренне – удивляется Франсуаза:       – Почему дрянью? Это твой бывший наставник так выражается? Впрочем, чего ждать от неотёсанного грубияна, который настолько боится прекрасных женщин, что возводит красоту в ранг богохульства и позволяет мужу развод лишь потому, что бедная супруга имела неосторожность хоть как-то подчеркнуть свою привлекательность, подведя губки.       Поднимает бокал и, коварно улыбаясь, пятнает его края алым отпечатком:       – И вот, значит, каковы его сокровенные фантазии... Ах, лицемер!       – Он говорит, что если бы не твои ... сомнительные таланты, – запнувшись, произносит Эмили, – то на политической арене у тебя не было бы шансов.       – Ребёнок, как и большинство мужчин, – француженка машет рукой. – Постоянно ищут оправдание собственным неудачам и пытаются свалить вину на «сопутствующие обстоятельства».       – О каких неудачах ты говоришь? – взгляд американки озадаченный.       Франсуаза, насмешливо фыркнув, покачивает бокал:       – На что спорим – Артур, скорее, откусит себе язык, чем признается, что вновь оказался в моей постели потому, что ему там нравится, а не оттого, что я в который раз тщилась умаслить его на выгодный союз?       – Но ты же и в самом деле норовишь...       – Конечно, ведь одно другому не мешает. Вот только упрямец раз за разом будет опускать деталь, что ему по вкусу смотреть, как движутся мои губы, изрекающие колкости, и нравится тем больше, чем сильнее их цвет, постепенно окрашивающий его собственные зрачки багровым.       Ещё глоток.       – Я выяснила это случайно, а убедилась далеко не сразу – пришлось не одну кочку слегой прощупать, чтобы окончательно увериться – да, он и правда становится сговорчивей. И с завидным постоянством обвиняет в этом исключительно меня.       – То есть, в помаде всё дело? – Эмили напряжённо раздумывает.       – Отчасти. Она с гарантией привлечёт внимание, но сама по себе результата не даст – всё зависит от обладательницы. Кстати, тебе очень пойдёт «Сердце огня».       Но строптивая американка даже босоногой девчонкой могла выслушать и сделать по-своему. Например, с тихим писком спрятаться за тяжёлой гардиной, лишь завидев появившегося в дверях бальной залы Российскую Империю.       – Почему Эмили прячется за занавеской? – удивляется Иван, заметив мелькнувший за складчатыми драпировками украшенный цветами подол.       – Боится, что ты снова начнёшь подшучивать над её веснушками, – безмятежно улыбается Франсуаза.       – Но ведь они ей чертовски идут!       – Как и новое платье, но его ты, похоже, сегодня не увидишь.       – Пожалуй, я должен пойти и исправить ситуацию.       – Не перестарайся, милый. Она достаточно горда, так же, как каждый из нас.       – И также готова на всё, да?       – Возможно, ещё сильнее.       – Ой-ёй, – Иван делает вид, что встревожен, – тогда стоит поторопиться.       Остаток вечера Эмили мечет в обнажённую спину француженки ревнивые взгляды, видимо, надеясь, что рука в белой лайковой перчатке, покоящаяся во время танцев между чужих лопаток, воспламенится и сгорит.       А в 1915 году совершает настоящий косметический бум, выпустив в свет губную помаду в удобном цилиндрическом футлярчике.       Франсуаза в восторге от новшества.       Кроме таланта к интригам, у неё всегда был редкостный вкус, помноженный на чутьё – и это передалось тем её детям, что были способны обратить на себя взор сильнейших мира сего, в любви искусно вели тонкие политические интриги и без промаха разили оружием вкупе со словом.       Каждого она помнила по имени, каждому давала советы, и кто-то, может, и не догадывался, с кем его свели в коридорах Лувра или в грязи парижских трущоб тайные обязательства, но ни один не пренебрёг даже самой незначительной рекомендацией, прислушиваясь к ней с почтительным либо трепетным восхищением: будь то блистательный д’Эон, сумевший склонить своенравную дочь Великого Петра к дипломатическим переменам, или темноглазая де Керуаль, за чьими устами повторял Карл II, не способный отвести восторженных глаз от коралловых губок фаворитки. И, признайте, не одна только ловкость, но и умение быть восхитительной помогли искусительнице Ришар* так глубоко погрузиться в сердце германской разведки.       Противник никогда не бывает глупым, но, несомненно, может быть очарован, очарованность же даёт массу преимуществ. Страшный в безэмоциональной своей ярости Людвиг воздавал Европе за прошлые унижения, но немецкие офицеры продолжали восхищаться ртами улыбающихся парижских куртизанок и шли за яркими анемонами в тёмные переулки, чтобы получить там пулю в голову.       Впрочем, не бывает оружия без осечек.       Невысокую Хао Ле можно обмануть, но Хао Ле сильней мимолётной очарованности. У неё сильные кисти девчонки, привыкшей к тяжёлым полевым работам – огрубелые, но узкие и длинные. Блестящие волосы похожи на гладкий эбонит, а в чёрных глазах спрятано пламя. Франсуаза думает, что Вьетнам могла бы быть настоящей красавицей, если бы хоть ненадолго прекратила так стискивать губы и попыталась улыбнуться. И, кто знает, чего бы она смогла добиться этой улыбкой... Но Хао Ле смотрит колюче, как загнанный зверь, и даже не старается быть бесстрастной, обжигая бывшую хозяйку ненавистью, как крутым кипятком. И лишь когда Иван берёт её за руку и что-то тихо говорит, поглаживая мозолистые ладони девушки самыми кончиками пальцев, Хао Ле поднимает на него глаза, говорящие громче лозунгов и светящиеся ярче солнца.       – Что он нашёл в этой узкожопой гордячке? – цедит Эмили, рассматривая их со стороны. – И что он ей даст кроме сомнительного права сдохнуть от голода по собственному выбору?       Франсуаза качает головой и огорчённо цокает языком:       – Общность утопических интересов. Боюсь, тут я бессильна.       – Боюсь, ты просто стареешь, – Эмили кривит губы и издевательски добавляет: – Кажется, Венгрия как-то раз отходила тебя сковородкой, чтобы ты и думать забыла расточать улыбки её ненаглядному Родериху. Больно было?       Франсуаза молчит, глубоко в душе жалея, что бывшей воспитаннице настолько позволено участвовать в разрешении чужих колониальных трудностей – кажется, с каждым разом всё больше.       А Эмили с грохотом ставит между ног автоматическую винтовку.       – Когда мы закончим, поучишь её краситься.       Обезумевшей от влюблённости девчонке не до политических уловок.       Да она теперь почти никогда и никого не слушает.       – Он тебе отказал? – спрашивает американка, глядя на бывшую наставницу с деланным безразличием, за которым – все это знают – целая буря эмоций.       – А ты опять подглядывала из-за какой-нибудь шторы? – француженка вновь открывает ридикюль и рассеянно копается в нём.       – Вы не очень-то прятались, – Эмили вздёргивает нос ещё выше.       Некоторое время Франсуаза раздумывает, что ответить и нужно ли отвечать. Пожалуй, она и была бы не прочь вернуть то расположение русского, что было у неё ещё пару веков назад, вот только...       Рот идеален – в порядке и линия губ, и ровность тона, можно перестать рассматривать себя в зеркальной панели лифтовой кабины и шагнуть к выходу.       Ухоженная рука мягко ложиться на рукав светлого плаща, ведёт от локтя к плечу, чтобы там шутливо царапнуть жёсткий ремешок, удачно имитирующий погон.       – Проводишь меня?       – Почему бы нет, – Иван удобно берёт её под локоть и ведёт через холл. – До паркинга или хочешь прогуляться?       – Давай прогуляемся.       Странная выходит прогулка – в глубоком молчании среди гула машин и гомона голосов, в которые органично вплетается лишь цокот её каблуков. В какой-то момент Франсуаза вдруг на несколько секунд ощущает себя не просто старой – призраком среди бурлящего жизнью людского водоворота.       Ужасное чувство.       Палец снова царапает складочку ткани на сгибе локтя.       – Знаешь, мне жаль, что так происходит.       – Возможно, ты не поверишь, но мне тоже жаль.       – Артур не поверит, а я... Милый, ты же знаешь, что...       – Что?       Ладошка удобно просунутой под его локоть руки тянет, с едва заметной кошачьей настойчивостью разворачивая к себе, взгляд снизу вверх, максимально близко, так, чтобы отразиться в чужих зрачках, заслоняя всё прочее. Губы шевелятся, выпуская на волю грассирующее, немножечко хриплое и чертовски проникновенное:       – Дорогой, мы могли бы...       Иван смотрит пристально, слушает, не шевелясь, взгляд сконцентрирован на рубиновом, захвачен им разве что не полностью.       Ещё чуть-чуть приподнять лицо. Совсем немного – и он наклонит своё. Ниже, ей навстречу.       ... И действительно наклоняет, усиливая зрительный контакт:       – Не надо, – мягко произносит, покачивая головой. – Право слово, Фрэн, в своё время мы с лихвой наигрались в эти забавы в духе девицы де Бомон. А сейчас довольно того, что энергичная Эмили Джонс укрывается за витриной брассерии.       Выходит, действительно шла за ними по пятам.       Франсуаза, наконец, отыскивает на самом дне золотистый металлический футлярчик, в который заключён удивительный цвет.       – Милая, – твёрдая рука выводит на губах поражённо приоткрывшей рот и выронившей чупа-чупс американки идеальные пламенные контуры, – забавно, не так ли, что диаметр помады точно соответствует сорок пятому калибру?       – Пожалуй, – неуверенно отвечает Эмили, рассматривая себя в зеркало с того места, откуда минуту назад это делала бывшая наставница.       – Считай это не уловкой, а оружием. Полагаю, уж с оружием ты справиться в состоянии.       – Но...       – Этим, – палец указывает на собственные идеальные губы, – мы держим на мушке, притягиваем взгляд, заставляя не отрываться ни на секунду и представлять либо вспоминать вкус.       – Но…       – Секрет лишь в том, что и когда мы ими произносим. Просовываться вперёд и обтаптывать больные мозоли, не позволяя себя игнорировать, недостаточно.       – Я не приму его выходок! – Эмили опять сердито встряхивает головой. – Никогда! И не позволю, чтобы…       – Ребёнок, – Франсуаза захлопывает ридикюль, – это твоё оружие.       – Я не!..       – И тебе решать, как с ним обращаться. Будешь ли ты просто бегать и размахивать им с криком «пиу-пиу» или в подходящий момент сделаешь серию нужных выстрелов либо один – самый точный.       – Он не слушает, – огрызается Эмили. – Вопреки всему, что ты говоришь. Он не слушает никогда!       Француженка сочувственно смотрит на неё, хотя сочувствие – последнее, что надо Америке:       – Нельзя сначала стрелять, а потом целиться. В любом случае помни, что «Сердце огня» не на пустом месте твой цвет.       И, наконец, выходит из дамской комнаты, оставляя за спиной ошеломлённое молчание.       Трёхгранные каблуки-стилеты уверенно выстукивают по гладкой мраморной плитке.       В яблочко?       Осечка?       Узнаем позже.