Калейдоскоп

      Стайлз любит поговорить.       Он говорит о погоде, которая этой осенью плавит мозг непривычной жарой и о том, что несколько минут на улице выматывают как хорошая часовая тренировка. Ленивый ветер приносит с реки лишь духоту, температура держится на +30 и не думает спадать. Его джип в таких условиях перегревается каждые пять минут, и дорога до школы растягивается во времени: приходится часто останавливаться, чтобы залить охлаждающую двигатель жидкость — расширительный бачок сильно протекает.       Стайлз говорит о лакроссе, о новом сезоне, который только предстоит, но который уже не вызывает прежних эмоций. Стайлз признаёт, что в этой игре он откровенно хуже других. Сидеть на скамейке запасных ему, конечно, не в напряг, но всё-таки надоело, он думает: не лучше было бы уйти из команды и потратить свободное время на более путёвые дела — онлайн игры, например, или интернет-сообщества.       Стайлз говорит о тренере. Он любит размышлять, какой сюрприз на Хеллоуин Финсток получит в этом году. Не то чтобы тренер ему не нравился, но школьные традиции — дело святое. И в этот раз главной звездой розыгрыша Стайлз намерен сделать Гринберга.       Скотт шагает рядом, и Стайлз говорит о нём, и о том, что если его друг и дальше будет надевать эти нелепые штаны с истёртым задом и растянутыми коленками — девушки ему в ближайшем будущем точно не видать. Про запах псины — следствие вечерней, а порой и утренней подработки Скотта в ветеринарной клинике — Стайлз умалчивает.       Поймав подходящий момент, Стайлз заговаривает об отце. О нападениях диких зверей на жителей города, об участившихся жертвах, разодранных трупах и мимолётно о том, что отец теперь сутками пропадает на работе. Стайлз не договаривает, что ему грустно приходить в пустой дом, включать свет в сонных комнатах, разогревать застывшую еду в одиночестве. Он предлагает Скотту сходить в лес на выходных — якобы самим проверить слухи.       Солнце выжигает редкую траву на школьном дворе, земля плавит подошвы кед и плавится сама, школьные автобусы, проезжая мимо, обдают Стайлза горячим выхлопом, режут глаза искряще-жёлтым. На парковке из автобусов вываливаются взмокшие одноклассники и группа новеньких. Над главным зданием воздух рябит, волнуется — школа, словно мираж над пустыней.       На входе Стайлз оступается, новые коридоры — паршивые, они намного у́же, чем в прошлом году из-за нового расположения шкафчиков. Пол очень скользкий, а в холле пахнет ремонтом. Директор и родительский совет отвалили кучу денег на материал и зарплаты рабочим, но шкафчики всё равно отстой, и если постараться, замок на них взломать — раз плюнуть. «Не то чтобы я собирался», — отмахивается Стайлз в ответ на вопросительный взгляд Скотта.       Остановившись у двери класса истории, Стайлз переводит разговор на учёбу. Он любит учиться, но не любит зубрить. Он говорит о предстоящем годе, о предметах, которые ему нужны, чтобы пойти по стопам отца. Ненавязчиво упоминает о том, что Лидия Мартин, как и прежде, будет с ними в одном классе. Стайлз рад этому, и рад, что может рассказать об этом Скотту — тот всегда поймёт.       Толпа школьников постепенно наводняет коридор, среди них мелькает и Лидия, её нельзя не узнать, особенно, если думал о ней всё лето: густая рыжая шевелюра, прямая осанка, стройные ноги под короткой юбкой. Стайлза, несомненно, привлекают её ноги, но больше всё-таки ум. Лидия не такая дурочка, как все думают, но разве это кому-то докажешь? Она сосредоточенно вынимает учебники из своей ячейки — огромную кипу, и Стайлз готов ринуться к ней, помочь донести книги до класса, но из-за угла выруливает Джексон. Её образ мгновенно теряется, и Лидия — уже совершенно другая — бесхитростная, с глупой улыбкой на лице, откладывает учебники и доверчиво льнёт к своему парню, обвивая руками его шею, даря глубокие горячие поцелуи. И когда под конец этой бесконечно затянувшейся для Стайлза сцены, Джексон по-хозяйски притягивает Лидию к себе, шепчет ей что-то недвусмысленно пошлое, прикусывая зубами розовую мочку её уха... Когда он спускается влажными поцелуями вниз по её шее… Стайлзу впервые в жизни нечего сказать.