Петербург

Этот город чокнулся. Особенно летом, да на такой жаре. Кажется, что воздух начинает плавиться, стекая вниз, к асфальту, отчего последний начинал таять, как мороженое. И ноги вязли в таком асфальте, и идти было тяжело, будто бы мешок картошки на плечах несешь. Нет, определенно, это лето какое-то… Странное. Почти полностью безоблачное небо светилось синевой, и только где-то на краю горизонта, куда не доставал человеческий взгляд из-за слишком яркого солнца, летело маленькое облако. Оно казалось настолько легким, что хоть сейчас лови его руками, а то вот-вот улетит на край света, и тогда все. Больше никто его не будет пытаться ловить или разглядеть. Тополиный пух, кучковавшийся по краям дорог, тоже был чем-то похож на маленькие облака, которые зачем-то спустились на землю, а теперь взлететь обратно уже не могут. Вот к чему приводит излишнее любопытство. Все этот же тополиный пух проклинали прохожие, спешащие куда-то. Но особенной ненавистью отличались аллергики, у которых слезились глаза, был заложен нос, а сами они поминутно чихали, если забывали выпить таблетку или прикрыть лицо чем-нибудь. Среди всего этого безобразия выделялось открытое настежь окно, на подоконнике которого орало во всю глотку радио. И то ли хозяева так любили музыку, что не замечали уже совсем не случайных стуков соседей по батарее, то ли они сами ушли, а технику выключить забыли. Но все это смешивалось в одну какофонию, которую можно было почувствовать только летом. Звуки эти стали настолько привычными и родными, что люди уже ничему не удивлялись. Зато туристы, случайно забредшие на такие улицы, пялились во все глаза, так и не решаясь спросить у кого-нибудь: а что здесь происходит? Среди всего этого летного привычного безобразия, позвякивая серьгой в ухе, шел парень лет семнадцати. Светлые, выгоревшие на солнце, а потому почти белые волосы и ярко-зеленые нечеловеческие глаза создавали контраст, а еще намекали, что парень-то далеко не простой смертный, как казалось. С Невского до Садовой, вроде, не так уж и долго идти, если мысли заняты постоянной переработкой ненужной информации, то есть повседневной философией. Это Егор умел делать, кажется, лучше всех, потому что его гениальные фразы останутся навсегда в истории Тайного мира, как самые несуразные, но тут же, как и самые точные. Егор любил создавать абстрактное и также говорить. Особенно, в минуты грусти и печали, которые в последнее время у него участились. Единственное, что радовало парня, так это город — сам Петербург был наполнен людьми, которые куда-то спешили, с кем-то говорили, решали какие-то дела. А Бертилов шел среди них, наверное, вечность, и никто его за это время ни о чем не спросил, ни дотронулся до плеча в дружеском жесте, даже не улыбнулся. Это и расстраивало. Егор Бертилов не так давно понял, что обещанной Тьмы для него не будет. Есть этот мир, в котором нет ни нечисти, ни магов, ни сильных мира сего. И его в этом мире тоже нет. А еще здесь вечное лето. Егор иногда просчитывал в уме, сколько времени уже прошло со дня его геройской гибели. Кажется, месяцев пять или шесть, а может и больше. Это было уже неважно, потому что Бертилов потерял то, что называется «ориентиром жизни». И им была не Влада Огнева, не друзья-приятели, даже не любовь наводить морок просто ради прикола. Ориентиром было осознание того, что он в мире не один, что у него есть ради кого носить маски то глупого и веселого тролля, то влюбленную собачку или преданного друга. А теперь среди обычных темноглазых лиц парень потихоньку начинал сходить с ума. Даже долбанные фантомы не помогали. А он их создавал. И много, и часто, потому что никак не хотел мириться с этим. В голове представлял чей-нибудь образ, а потом, сплетая невесомые зеленые нити воедино, создавал кого-то. Первой, конечно же, стала Влада Огнева, возникшая именно такой, какой он хотел ее видеть: улыбающейся, счастливой, с бесконечной любовью к нему, к Бертилову. Они гуляли по Петербургу и днем, и ночью, болтая и целуясь. Но, когда тролль касался своими губами ее, он чувствовал только холод и ничего больше. Он ненавидел и обожал эти моменты. В одно и то же время целовать любимую девушку, но тут же осознавать, что это всего лишь морок, сделанный тобой же. Это больно, очень больно. И когда фантом Огневой вдруг сам потянулся за новым поцелуем, Бертилов не выдержал. Он оттолкнул девушку от себя, отчего хрупкая оболочка морока слегка рассеялась, но тут же встала на место. Егор вдруг понял, что сейчас готов убить ее. Задушить, воткнуть в псевдо-сердце псевдо-кол, чтобы увидеть, как худенькое тело девушки не оседает на землю, а просто рассеивается в воздухе, не оставляя после себя уже ничего. Но он просто взмахнул рукой, и Влада Огнева исчезла. Быстро и стремительно. Потому что Егор Бертилов больше не мог смотреть на весь этот фарс, который сам и устроил. Он - тролль. И тяга к обману должна быть у него в крови, но что же сейчас пошло не так? Возможно, любовь к Огневой была настолько велика, что даже после собственной смерти он не может ее вот так просто целовать, потому что помнит и знает, что предназначена она для другого. Для его лучшего друга. Через некоторое время Егор опять попытался сделать фантом Влады. Время в этом мире тянулось мучительно долго, особенно в моменты плохого настроения парня. И чувство одиночества заполняло все внутри, и тошнота подкатывала к горлу, когда родной город пробуждал картины из его жизни, теперь похожие на вымышленный фильм. И тогда эта нежная и чуткая, но ненастоящая Влада спасала его. Пока он вновь не целовал ее. А не целовать не получалось, потому что, опять же, чувства. А вот сейчас Егор идет по Невскому, сквозь толпу людей, смотря себе под ноги. Его цель - Садовая улица, которая стала для него оплотом глупых надежд и веры. Если честно, то за все пребывание в этом мире, он впервые решается ступить на Садовую. Троллю кажется, что эта улица будет немного отличаться от всех остальных, хотя бы потому, что раньше здесь жила она. Настоящая Влада, а не глупый фантом с искусственной любовью в стеклянных глазах. Тролль поднимает голову вверх, щурясь от яркого солнца, заливающего своим светом весь город. Глазам становится больно, и парень поспешно отворачивается, часто-часто моргая, чтобы вернуть на секунду потерянное зрение. Вместе с глазами начинает болеть и что-то в груди, когда Егор видит вход во двор дома. Воспоминания ослепляют не хуже ярких лучей, на секунду превращая эту странную иллюзию Петербурга в то время, когда Бертилов ходил по настоящим вымощенным улочкам, настоящему Невскому проспекту и настоящей Садовой улице. И знакомые дворы, которые парень достал с задворок своего сознания кажутся намного роднее и приятнее того города, в котором он сейчас находится. Егор просто уверен, если он действительно захочет - сбежит. Исчезнет из этой золотой клетки, а вместо нарисованного Питера окажется простая трясина, засасывающая его все глубже. Только вот в одном создатели этого места просчитались: он никогда не сможет забыть свою настоящую жизнь и поверить в дешевую подделку. Бертилов садится на лавочку, всматриваясь в окна тринадцатого дома, пытаясь найти среди них то, что ведет в ее комнату. В этом мире нет Влады Огневой, нет Гильса Муранова, наверное, даже он сам начинает исчезать, потому что трясина все сильнее засасывает. Прохожих, кстати, здесь тоже нет, как будто иллюзорные жители такого же иллюзорного Петербурга стараются обходить это место стороной, чувствуя, что сейчас все пространство занимает бесконечная тоска тролля. Да и он сам не смог бы видеть, как какие-о люди, нарисованные чьей-то невидимой рукой, ходят по тем же местам, где ходила она, качаются на тех же качелях, что и она. Он бы не смог, он бы разорвал любого в клочья, чтобы больше никто не смел сюда приходить. Для парня неприятно само понимания того, что он здесь есть, а ее нет. Парень поднимается и, шатаясь, словно пьяный, идет в тот самый подъезд. Внутри темно и пахнет кошками, видно, что сюда давно никто не заходил, а лампочку, наверное, какие-то хулиганы разбили. Тролль медленно поднимается по ступенькам, считая их, чтобы хоть как-то успокоить нечто внутри себя, которое вдруг начало стучаться и пытаться выбраться наружу. Бертилов толкает дверь, и та легко поддается, словно только и ждала того, чтобы именно он открыл ее. В квартире пыльно и холодно. Взгляд зеленых глаз невольно потянулся к счетчику, в котором обычно сидел Жужжик, но сейчас никого там не оказалось. Значит, все-таки правда эта его идея о том, что из города пропали все темные и светлые, даже такие мелкие существа, как шаровые молнии или водяные. Все исчезли. Все, кроме него. Для Егора Бертилова создали персональный ад, в котором он будет вспоминать свою настоящую жизнь и страдать от бессилия. Поверхность тумбочки, стоящей в прихожей, покрыта толстым слоем пыли. Часы, висящие на стене, давно не ходят, и никто не слышал уже много времени тихие "таки", которые успокаивающе влияют на внутреннюю обстановку дома. Все эти мелкие детали, что канули в лету, были слишком родными, чтобы вот так резко отбирать их. Егор идет дальше, все больше волнуясь, словно какой-то нашкодивший мальчишка. У него внутри все переворачивается, когда он видит дверь в ее комнату. Такая привычная и обыкновенная, словно ничего и не было. Даже пыль на ручке не скопилась, что странно. Но это нисколько не настораживает тролля, который медленными шагами идет к комнате Влады. Сейчас самое главное не сорваться, не пнуть дверь со всей дури, не забить кулаками по гладкой поверхности. Надо сдержать себя. Но когда рука парня ложится на ручку, та никак не реагирует и отказывается открывать дверь. Замок где-то в недрах механизма молчит и не щелкает, будто назло троллю, который все сильнее начинает сердиться. Егор все-таки пинает злосчастную дверь, а потом еще раз и еще, и еще... Пока ногу не сводит от боли. Но в ход тут же идут загорелые руки, и кулаки, ударяющие со всего маху. Боль в костяшках пальцев медленно, но верно становится невыносимой, но Бертилов не думает останавливаться. Для него смыслом жизни стало одно - открыть чертову дверь. Парень вдруг осознает, что по ту сторону находится нечто, что он так долго искал. И глаза загораются бешеным огнем, становятся безумно-зеленым цветом, как два изумруда. Егор кричит, кажется, кого-то проклинает, но дверь все еще не поддается. Это бесит и выводит из себя. Тролль снова начинает дергать ручку, но та просто отваливается под натиском тролля. И только тогда Бертилов останавливается и понимает, что действовать нужно по-другому. Тролль садится перед самой дверью, с твердым намерением остаться здесь до тех пор, пока загадочная сила самостоятельно не откроет ему путь вперед. Его всего колотит, словно от лихорадки. Но парень знает, что этот мир начинает ему сопротивляться, когда понимает, что Бертилов просто так не сдастся. Нет, он больше не сможет просто так взять и отпустить еще один шанс на счастье и любовь. Он ведь до сих пор ее любит? Конечно, даже думать не надо. Но признаться себе, что, возможно, это не любовь, а привязанность, страшно. Как говорят ученые, любовь - это всего лишь химия, какие-то там процессы, происходящие в нашем мозгу? Такое понятие вроде и коробит, но с другой стороны, а если это правда? Ведь хоть что-то в этом мире очень трудно доказать. И сейчас Бертилов говорит не только о том мире, где находится, но и тот, где осталась вся его жизнь. Руки тролля дрожат, а в ногах странная легкость, как будто он только что проснулся. Такое бывает либо при сильном волнении, либо при истерике. Наверное, все же первое. Потому что он еще не скатился до того, чтобы биться в слезах, как какая-нибудь среднестатистическая девчонка. Значит, просто волнуется. Ну да, еще бы, ведь за этой дверью находится, возможно, нечто очень ему дорогое. Вся его жизнь. Вдруг из-за двери парень слышит голос. Да-да, обычный голос. И в первые секунды никак не получается понять кому он принадлежит: мужчине или женщине. Но потом, стоит чуточку прислушаться, Егор понимает, что голос все же женский. И не просто женский, а как будто юный, девичий. Надежда тут же начинает волнами обдавать сердце изнутри, разливая в душе что-то теплое и привычное. Бертилов знает, что, скорее всего, это всего лишь создатели этого мира играют и смеются над ним. Что ж, даже если это игра, иллюзия, морок, он пойдет до конца, чтобы еще раз увидеть серые глаза, переливающиеся волосы и вечно задумчивое лицо, которые редко озаряется улыбкой, еще реже смехом. Парень, на секунду ощутив небывалый подъем сил, вскакивает на ноги, разворачиваясь лицом к двери. То, что за ней станет для него новым богом, новой религией. Но, все еще чувствуя какой-то подвох, тролль сжимает кулаки, и зеленые глаза на мгновение наполняются неверием и настороженностью. Но лишь на мгновение, потому что из-за двери чей-то высокий голос вновь что-то говорит. Кажется, это совсем другой язык, не русский, но Бертилов просто не верит своим ушам, поэтому не понимает о чем говорит загадочная гостья. Фиксатор, оставшийся после поломанной ручки, медленно, будто нехотя, начинает поворачиваться из стороны в сторону, хотя парень к нему даже не притрагивался. Значит, кто-то с той стороны пытается открыть дверь. Сердце Егора вот-вот должно остановиться от бешеного ритма, его должен хватить удар, хотя это он постоянно говорил своей старой преподавательнице Лине Кимовне, что "нечисть от инфаркта умереть не может". Кажется, Егор Бертилов начинает взрослеть. Дверь слегка приоткрывается, и изнутри комнаты в созданный каким-то сумасшедшим демиургом мир вторгается настоящая Тьма. Та самая, которая изначально приняла Егора, в которой он должен был остаться. И кто-то из этой Тьмы начинает рваться вперед, словно из тягучей массы, сквозь миры, сквозь гранит времени, и Бертилов на инстинктивном уровне на несколько шагов отходит назад, чтобы не попасться прямо в руки гостю. Или гостье. Но когда из черной массы появляется чья-та бледная тонкая рука, у Бертилова не остается сомнений, и он тут же хватается за нее, как за спасательный круг. Тонкие, чужие пальцы слишком холодные. Егор помнил, что у прежней Влады было теплое тело, хотя кожа и казалась присыпанной снегом. Он тянет из липкой черноты свою Огневу, которая утонула там без него. В параллельном мире, слишком жестоком и злобном для нее. Он подарит ей вечно-зеленый Петербург, в котором никто не сможет помешать им. Когда вся рука оказывается на свободе, появляется тело. И Егор видит нежную кожу, обтянутую темно-синей футболкой, из-за чего контраст еще сильней, а кожа белей. Бертилову хочется целовать Огневу, ее бледную кожу, по которой даже страшно проводить рукой - кажется любое прикосновение превратит чисто-белый цвет в грязно-серый.Егор даже не замечает, что осталось вытянуть из Тьмы только ноги девушки, и она останется навсегда с ним. Последнее усилие - самое тяжелое, кажется, невозможное. Но тролль слишком долго бродил по улицам города в одиночестве, слишком долго видел Владу в своих снах, не имея возможности прикоснуться. Поэтому стоит именно сейчас истратить все силы, чтобы потом вместе валяться на полу в этой самой комнате, обняв друг друга. Но Влада почему-то не падает ему в руки. Она будто парит воздуха, не собираясь приземляться на землю. Это беспокоит Егора, но вот уже и ноги Огневой выпутываются из черноты, и вся она теперь с ним. Дверь сама собой захлопывается, закрывая проход в Тьму. Закрывая проход в реальный мир. А Влада все также парит в воздухе, как будто она под водой. Ее распущенные волосы переплетаются между собой, как это часто бывает в воде. Тело девушки кажется совсем легким, и от этого его тянет куда-то вверх, но Егор теперь уже точно не отпустит ее. Бертилов хватает Огневу за вторую руку, притягивая к себе. Если обнять Владу за талию и прижать к теплой мальчишеской груди, то она может почти стоять. Это немного ободряет Бертилова, но неясное беспокойство в душе все еще не уходит. У Влады закрыты глаза. Наверное, она спит. Егор не сразу замечает, что квартира, в которой они находятся, начинает разрушаться, будто тая в воздухе, как сахар в чае - по песчинке растворяясь в реальности тролля. Бертилов понимает это слишком поздно, когда потолок старой квартиры открывает ему чистое светло-голубое небо, а солнечные лучи неожиданно слепят глаза. Зеленые омуты раздраженно закрываются, руки на автомате пытаются прикрыться от солнца, а страшная мысль стреляет в голову с опозданием. Но тело Огневой уже высоко поднялось в воздух, навстречу этому безоблачному светло-голубому небу, где совсем скоро исчезнет в небытие, как исчезает воздушный шарик, случайно отпущенный ребенком. Егор - и есть тот малыш, который не удержал подарок, и в наказание следит за тем, как тот удаляется от него. В глазах тролля полыхнула ярость вперемешку с неверием. Бертилов кричит, одновременно создавая лестницу-морок, по которой бежит вверх. Бежит так, как не бегал никогда в своей жизни. Потому что его цель, его прекрасная Влада, ускользает, теряется где-то наверху. Лестница все выше и выше, вот уже и с высоты, на которую забрался тролль, можно рассмотреть весь Питер. Но ни высота, ни собственное безумие не пугает парня. Он почти хватает за щиколотку Владу, но та, вдруг поддавшись какому-то неясному небесному порыву, поднимает еще выше, еще быстрее. Егор тяжело дышит, а в глазах вдруг появляются цветные пятна. Нет, он - нечисть, он не сможет потерять сознание. Где-то в мозгу стучалась совсем другая мысль - очень даже может. Он уже его теряет. Бертилов съезжает по фазе. Все его мысли занимает только удаляющийся силуэт Влады, которая становится все меньше и меньше, а через несколько секунд девушка совсем исчезает в синеве. Все. Теперь можно даже не бежать. Можно вообще упасть прямо на ступеньки и биться головой, желательно до смерти. Можно сделать всего один шаг, ступив в пустоту, а секунд через десять валяться кровавым шарфом на асфальте. Есть еще один выход - продолжить подниматься вверх. Егор верил, что рано или поздно он сумеет догнать Владу, спуститься с ней на землю, а уж тогда тролль ни за что ее не отпустит. Привяжет к себе, к фонарному столбу, хоть к чему-нибудь... Бертилов чувствует, как по спине стекают капельки пота. Он, как Икар, поднимается к самому Солнцу, но еще чуть-чуть, и Солнце сожжет его, а перья разлетятся по всему городу. Возможно, Влада тоже уже сгорела, растаяв так и не сказав Егору ни слова. - Вернись, - тихо, еле слышно шепчет парень, опускаясь на колени и наклоняя голову вниз, чтобы не видеть проклятое небо, которым еще совсем недавно любовался. - Вернись!!! Крик слетает с губ сам собой, потому что Бертилову кажется невозможным как-то еще выразить свои чувства, свои эмоции. Тролль извивается, как уж на сковороде, заламывает руки, на шее и руках проступили бледно-синие вены из-за перенапряжения. Еще немного и кровь брызнет во все стороны. Он взорвется, оглушительно лопнет. Маленький мальчик, не способный прожить без любимого шарика, слишком уязвим, слишком поломан. Егор поднимает голову наверх, не закрывая глаз, когда солнце снова ослепляет его. Черт побери, почему он сам не может взлететь точно также, как она? Одно движение - тело тролля летит. Только не вверх, а вниз, готовясь распластаться на асфальте. А в зеленых глазах все еще отражается небо, среди пустоты которого Бертилов вдруг замечает чью-то маленькую фигурку. Тролль сам не понимает, что это - иллюзия, которую создал его воспаленный мозг, или Влада действительно была не так уж и далеко?.. Но Бертилов каким-то шестым чувством ощущает, что они с Огневой еще встретятся. При других обстоятельствах, возможно, связанные с другими событиями. Только его любовь к ней никогда не поменяется. И дело совсем не в том, что тролли любят по-настоящему только один раз в жизни. Дело в том, что Влада Огнева была для него предназначенной. На всю жизнь. Это ли не причина, чтобы любить? Тролль улыбается, понимая, что не умрет. Будет что-то другое, пугающее и неизвестное. Перед таким стоит подумать о чем-нибудь светлом и теплом.