Маленький принц

      В детстве мама рассказывала Жану истории – много занятных историй. Среди них были и сказки. Мама всегда покупала Жану самые хорошие книжки: с картинками, в плотном переплёте, с самой белой бумагой, и текст в них был набран красивыми-красивыми шрифтами. Книги со сказками Жану нравились больше всего: герои, приключения, добро и правда – разве не здорово? Одна история отчего-то особенно запомнилась ему: это была «аллегорическая повесть» «Маленький принц». Жанр оказался слишком сложным, потому Жан решил, что будет – сказка. Понравилась ему эта сказка потому, что в ней всё было волшебно и красиво, а ещё очень грустно. Сказка эта выгодно отличалась от тех, в которых принц – герой, дракон – мёртв, принцесса – спасена. Это казалось необычным и привлекательным.       В садик Жан ходить любил не очень: местные детишки ему не нравились. Вернее, он не нравился им. Гордый, шумный, а ещё – толстый. Поначалу он, конечно, заявил о своих правах, важно тыча пальчиком себе в грудь, пытался стать кем-то вроде души компании, но быстро понял, что всё бесполезно, когда ребятки, хихикая, разбредались от него по сторонам. Дома он устраивал истерики и просил маму больше не приводить его в это место, но мама, устало вздыхая, объясняла ему, что она работает, папа тоже, и совсем некому «посидеть с тобой, малыш». Жан хоть и дулся, но всё понимал и каждое утро неохотно плёлся, хватаясь за мамину руку, в детсад. Чтобы совсем не скучать, он брал с собой книжки с картинками: читать он ещё не умел.       «Принц» был у малыша всегда с собой. Картинки там были – так себе: линии грубые, силуэты странные, да и прическа у главного героя, мягко говоря, не очень. Переборщил парень. Хотя Жану Маленький принц сильно нравился: хороший, проницательный и чуткий. Этакий борец за любовь и доброту. Эти мелкие из его группы были совсем, как думал Жан, не такими: противный и шумный Эрен, бесчувственная Микаса, грубая задира Имир, Конни, у которого не было чувства меры… В общем, в радиусе ближайшего окружения принцев не существовало – и не предвиделось. Была, правда, принцесска Криста… Но и с ней как-то не срослось.       Но потом Жан всё-таки принца встретил.       Светловолосый мальчик с небесными глазами – ну точно такой, каким являлся сказочный странник в мыслях Жана. Тощенький, но с пухлыми щёчками, тихонький, скромный и очень добрый. Тоже таскающий с собой книжки, но, в отличие от Жана и на радость воспитателям, умеющий читать.       Жан тогда страшно оконфузился перед ним, когда подошёл к новенькому и сказал:       - Привет, принц.       Ну как же, он ведь был убеждён, что этот мальчишка – тот самый. Из книжки. Только причёска нормальная.       Армин тогда даже ответить ничего не смог, только захлопал своими глазами часто-часто. Ну а затем вошла воспитательница и объявила, что в группе пополнение, и представила Армина. Как выяснилось позже, его семья переехала сюда из другого района их обширной провинции. Жили они здесь недолго, и обзавестись друзьями принц ещё не сумел. Наверное, это сыграло Жану на руку.       Тогда с полным карапузом, пухлощёким Жаном, никто не хотел играть, и Армин стал единственным исключением. Конечно, ещё была Саша, которая непременно таскала с собой вкусняшки и часто шёпотом зазывала Жана в укромное местечко, чтобы вместе потрескать. Но Саша делилась вкусняшками со всеми, и Жан совсем не чувствовал себя особенным, уникальным, не ощущал, что у него есть друг. Такой, чтобы настоящий, верный и преданный. Позже, повзрослев, он думал о том, что, наверное, неправильно требовать преданности от человека – как от собаки. Но это чувство, потребность в нужности кому-либо, желание быть для кого-то пламенем свечи в тёмной-тёмной комнате, - оно осталось, как ни старался Жан его от себя отогнать.       В день прибытия принца Жан с полдня глазел на него из-за угла и всё стеснялся подойти, хотя излишней скромностью никогда не страдал. Может, это было оттого, что «мальчик-из-сказки» был не просто ребёнком, а будто бы кем-то иным. Только вот этот иной смотрел на Жана совсем по-человечески, наверняка понимая, что тому хочется познакомиться, и недоумевая от несколько странного поведения, от которого возникала неловкость. В противовес Жану, Армин был стеснителен до безобразия, но под таким пристальным и натужным взглядом сломалась даже его скромность, и Армин пошёл знакомиться сам.       Жан был сконфужен, но горд, что ему (именно ему!) удалось подружиться с принцем. Его заслуги в этом не было совсем, но Жан перестал бы быть Жаном, не будь у него этой нелепой и милой гордости.       Однако по прошествии времени он, к своей радости и к своей печали, убедился, что ни черта это был не принц.       Бесспорно, у них, этих мальчиков, сказочного и реального, было много общего. Оба они имели отношение к звёздам: герой Экзюпери, милый пришелец, был обитателем небесного мира, и ещё на страничках книжки вокруг него всегда кружились кривенькие звёздочки, а Армин, здешний, живой, всё время о звёздах говорил. Слишком, слишком умный для своего возраста. Будучи учеником старшей школы, Жан так и не преуспел в астрономии, накрепко усвоив один лишь факт: Земля вертится вокруг Солнца – и ни наоборот. Это Армин ему объяснил ещё в детском саду, пытаясь в песочнице из мячиков разных размеров соорудить микрокосмос.       Оба почти сакральных блондина питали страсть к растениям. Когда нянечки и воспитатели выводили группу малышей на улицу, Армин и Жан тут же отправлялись покорять невероятный мир детского дворика, казавшийся тогда удивительно огромным. Армин тогда часто присаживался у какого-нибудь цветочка, тыкая в него пальчиком, а Жан подходил к нему и спрашивал, что он может об этом цветочке рассказать. Слова «фотосинтез» Армин тогда, конечно, не знал, но объяснял с почти важным видом то, что «растения через листочки дают нам кислород». Жан в то время не знал и слова «кислород», но после нескольких попыток упорный Армин добился от друга понимания. Да, эти принцы любили растения, но было здесь и различие: Маленький принц любил исключительно свою розу, Армин же любил всё живое.       Однако Жана бесил один факт: в книжке у принца был Лис, у Армина же никакой лисы не было. Как же так! Какое несоответствие! А ведь Лис Жану тоже очень нравился: он ведь был Принцу настоящим другом. И, разумеется, Жан решил исправить ситуацию, дождавшись нужного момента.       День рождения у Армина был в ноябре. Конечно, он пригласил Жана в гости. Мама тогда очень обрадовалась: как же, у её сыночка наконец появился друг! Когда она спросила, что Жан хочет подарить Армину, он абсолютно серьёзно ответил: «Лису». Мама не поняла его и много переспрашивала. А он объяснял, что непременно нужно подарить живую, настоящую, очень рыжую лису. Но мама, вздыхая и улыбаясь, сказала, что лис не дарят и вообще в квартирах не держат, а затем повела Жана в магазин игрушек. Жан сначала дулся, а потом увидел на одной из полочек чудесную, замечательную игрушку. Волшебный лис глядел на него глазами-пуговками, а его шёрстка играла таким приятным золотистым рыжим, что этот цвет хотелось назвать нежным. Мама достала игрушку Жану с высокой полки; наощупь она оказалась ещё приятнее. Жан, повертев лису в руках, насупился и серьёзно посмотрел на маму, кивнув: «Эту».       Заснежило в том году рано, и в белом-белом дворе рыжий лис казался огоньком. Или звездой. Путешествующей звёздочкой, случайно упавшей с неба. Звезду эту Жан крепко сжимал своими ладошками и тащил прямиком к Армину, который, напевая что-то, пытался соорудить снеговичка. Снега было мало, он был сухой, и снеговик, несмотря на все потуги и отчаянное пыхтение Армина, был похож на какую-то кучку неизвестно чего…       На Армина летела рыжая звезда – настолько яркая, что он не мог не отвлечься от работы и не посмотреть на странницу. Со звездой неуклюже топал Жан, краснея на морозце. Армин, конечно, понял, что друг собрался поздравить его с праздником, и покраснел тоже. В тот раз Жан попытался толкнуть очень важную речь – впрочем, ничего не вышло, - и вручил, конфузясь, Армину звезду. Звездой оказалась лисица, которая Армину необычайно понравилась.       Ещё бы.       План был выполнен.       Изредка Жан таскал с собой в садик карандаши, и они с Армином садились рисовать. Бумагу давали так, запросто. Армин очень хвалил его каракули, хотя сам рисовал ничуть не хуже. Может, поэтому, помня те слова, Кирштайн периодически доставал принадлежности для рисования (он вырос и понял, что можно рисовать абсолютно разными материалами и практически на чём угодно) и принимался возить по ним рукой в угоду вдохновению или в его поисках. Когда становилось совсем грустно, он рисовал тот самый образ из детства – Маленького принца, кудрявого, со звёздами в волосах и развевающемся шарфе, с полупечальной улыбкой. Рисунки, наброски, эскизы принца он никогда не выбрасывал, и к семнадцати годам их накопилось сотни с две. Жан тогда пересчитал их и удивился: он никогда и не подумал бы, что воплощал этот образ в жизнь столько раз.       Вот так они дружили. Детский сад и начальная школа – не разлей вода, хоть и вздорили часто, но так, несерьёзно.       А потом Армин уехал.       Ерунда, с каждым бывает – семейные неурядицы. Не то родители развелись, не то ещё что. Ходило множество разных слухов, но факт оставался фактом: вчера Армин пришёл на занятия, а сегодня уже нет. Всё произошло слишком быстро и стремительно, даже настораживающее споро, и самым ужасным было то, что Армин не оставил контактов. Жан не знал, зачем, куда и надолго ли он пропал. Ещё более отвратительным стало то, что Армин не пытался выйти на связь.       Это ранило.       С Армином было здорово и весело. Жан не понимал, что такое настоящая дружба. Это крайняя степень дружбы или что? То есть существует дружба ненастоящая – или как? Жану это понятие казалось странным и глупым. Либо ты друг, либо нет - третьего не дано. Но если всё-таки такая дружба существовала, то Армин был настоящим другом. А ещё – примером: добрый, умный и целеустремлённый. Каждый раз, когда Жан видел его, хотелось творить (и совершенно не глупости) и созидать, стать Армину ровней. Быть лучше для себя и своего друга – разве это не здорово? Но когда Армин пропал, огонь угас. Его отсутствие мучило. Нет, мир не потерял краски, но как-то все потускнело, будто лапочку в люстре заменили на менее мощную, покрылось какой-то серой тенью. И Жан продолжал делать то же, чем всегда занимался, по инерции, просто так, без желания. Мир не потерял краски, просто нечто изменилось – и взгляд на него стал другим.       Время шло, Армин из головы не уходил (почему-то). Жан переходил улицы, игнорируя нервные подмигивания светофоров, теряясь в толпе. Мимо него проплывали десятки и сотни светловолосых макушек, но даже издалека было понятно, что ни одна из них не принадлежит Армину. То ли форма головы у того была уникальная, то ли Жан пригляделся к другу уже настолько, что знал, какая прядь и в какую сторону лежит.       Потом, уже в старшей школе, Жан стал часто слышать о нём. В газетах мелькали – всегда без фото – заметки о чрезвычайно одарённом старшекласснике, который успел что-то разработать, что-то выдумать, что-то реализовать. Жан читал, что многие вузы мечтают о таком студенте и готовы предоставить льготы на обучение, стипендии, всё, что угодно, - лишь бы привлечь работоспособные мозги. Жан с тоской вспоминал о приятеле и – радовался за него. В конце концов, замечательно, когда кто-то, кто дорог тебе, достигает того, что хотел, развивается, творит добро и растет. Сам же он не добился ничего, переползая из класса в класс, лениво выполняя проекты, зевая от скуки во время письма конспектов… не хуже всех, в конце концов, но и не лучше. Было обидно за себя, но он знал, что, в конце концов, не всем быть гениями, да и вообще…       А потом они встретились. Наверное, Армин всё-таки повлиял на Жана тогда, в детстве, и тот выбрал благородную специальность – спасатель. В конце концов, физкультура стала именно тем предметом, оценками за который Жан мог гордиться. Да и вуз был близко: пешком можно дойти. Всё равно образование получать было надо, и Жан решил: «Почему бы и нет?»       И по воле судьбы (хотя скорее фатума или лучше рока) они поступили в один университет. Жан, посредственность и серость, и он, свет науки и просто свет. Будущий биолог-серпентолог*. Вот ведь ирония: один поступил, потому что надо, второй – потому что серпентологии обучали именно здесь. Жан никогда бы не подумал, что мерзкие гады смогут заинтересовать такого мальчишку.       Жан понял, почему газеты не печатали фото юного гения: за ним бегали бы все девчонки города, слишком красивый. Такой же худенький, но ладный и осанистый, с открытым взглядом, с тонкими, изящными чертами лица. Такого даже не в кино показывать надо, а в диснеевских мультиках: он бы и с Золушкой, светловолосой красавицей, в обаянии легко поспорил. В уме – и подавно.       В день, когда они увиделись вновь, Жан снова вытащил альбом и пастель, и через полчаса – час перед ним лежал уже готовый рисунок. Оценив его критическим взглядом, Жан решил, что этот, новый принц – лучший в его коллекции.       Всё вышло банально и просто: встретились взглядом в толпе студентов, постояли с минуту, поглазели друг на друга. Узнали сразу, но – следует быть осторожным! – время идёт, и глаза могут обманывать. Всё-таки они уже не мальчишки и изменились сильно. Аккуратные вопросы с обеих сторон: «Армин?» «Жан?»       Ну а потом – по накатанной. Жан не знал, что чувствует Армин, но он сам был искренне рад, что встретил друга детства вновь. Дальше были прогулки (исключительно после пар), посиделки за чаем и истории из детства, вызывающие бурный смех. Армин много говорил о своей специальности и даже, впервые пригласив к себе, показал Жану террариум со своими змейками. Жан тогда разворчался, что это мерзость и гадость, что как можно этих тварей вообще любить, что вот выползут вдруг они – и что делать? Он не хотел даже смотреть на «этих милашек». Тогда Армин открыл крышку и вытащил оттуда змеёныша бирюзового оттенка. Жан был твёрд и крепок, камень, скала, но всё равно вздохнул судорожно и попятился назад от улыбающегося Армина со змеёй в руке. Эти двое, млекопитающее и рептилия, были страшной картиной, особенно когда Арлерт обворожительно улыбался, а змей открывал свою мерзкую пасть.       - Да на, потрогай, он не ядовитый.       Сердце Жана совершило двойной удар, когда рука Армина с Куро, так звали змею, вытянулась в его сторону. Жан навсегда запомнил взгляд маленьких черных глазок, тонкое гремучее шипение и раздвоенный язычок, на секунды показавшийся из пасти. Бесстрашие Жана было бы ложью. Но он посмотрел на улыбающегося товарища – и коснулся змеиной головы. Потрогал и чуть не умер, отдёрнув руку, как от беспощадного пламени, и стараясь не смотреть на Куро. Потом он прикусывал губы и гладил Куро по спине ли, животу ли, телу, хвосту? Армин настоял и показывал, рассказывал, как правильно это делать. А Жану хотелось обратно в детсад – и спрятаться за юбку нянечки (в детстве он и гусениц боялся).       Когда Армин прятал Куро обратно в террариум, он тихо и, наверное, улыбаясь, сказал:       - А с виду ты не такой трус.       Когда Жан переспросил, Армин произнёс лишь «ничего-ничего» и вышел из комнаты.       Рад Жан был несказанно. Настолько, что успел привыкнуть к змейкам друга и выучить их всех поимённо, а их было целых шесть штук. И, конечно, внимательно разглядеть его скромное, в пару комнат, жилище. Ничего особенного, только самое нужное. Шкаф, комод, стол и компьютер, диван и средних размеров кровать, небольшая кухня. Чисто и аккуратно, но книги – везде: на столе, на полу, на подоконнике и на диване, на полках и у зеркала в прихожей… Странное дело: разбросанные, казалось бы, хаотично, они создавали впечатление необычной, тонкой гармонии. Именно они вкупе с террариумом выделяли квартирку Армина из тысяч подобных. Правда, была ещё одна деталь, которая грела душу Жана особенно.       Лиса.       Рыжий игрушечный лисёнок, вечно сидящий на спинке дивана. Тот самый. Потрепанный, местами любовно заштопанный, с разными глазами (один, видимо, он потерял в игрушечном бою) и с пооблезшей шёрсткой. Для Армина он стал неотъемлемой частью интерьера: вот лисёнок, вот он сидит, что не так? А не так было то, что Жан при взгляде на рыжую игрушку чувствовал себя лисом – тем самым, из сказки. Глупое, глупое ощущение, но Жану казалось, что в этого плюшевого братца зашили часть него самого, и Жан ощущал чуть ли не кровное родство с лисёнком в минуты особого восторга и умиления. Которые, впрочем, накатывали нередко, но ведь Жан научился держать марку, лицо и никоим образом не выказывал своего трогательного восторга.       Армин тоже заходил к Жану. В один из таких визитов, который Жану запомнился навсегда, он обнаружил картонную папку, по глупости забытую Жаном на диване. И, улучив момент, хотя и зная, что не очень хорошо поступает, Армин открыл её, положив к себе на колени.       Перед ним развернулся мир красок, цветов и линий. Армин неловко дёрнул рукой, и листки посыпались прямо на пол, но собирать обратно он их не стал. Армин сидел на диване и разглядывал развернувшиеся перед ним миры: леса, моря и океаны, мифические существа, цветы и городские пейзажи, просто наброски… Выглядело очень красиво. И странно: грубоватый Жан с несколько развязной моделью поведения, который ругался по любому поводу и не всегда пристойно, прагматик – и вот. Армин, конечно, знал, что его друг мягче, чем кажется, но даже не подозревал в нём такой способности к рисованию.       Медитацию над рисунками прервал Жан, вошедший в комнату с двумя чашками ароматного кофе и мучительно покрасневший от вида развернувшейся ситуации. Он поставил кофе на стол и с тихим «Ну зачем?» принялся собирать рисунки. Армин так и сидел, не смея пошевелиться от стыда, и наблюдал, как папка съедает разбросанные листы. Когда Жан закончил и присел рядом, Армин только и смог, что сказать:       - Ты прекрасно рисуешь.       - Нет, - Жан до сих пор был красным. Он не мог принимать и воспринимать такие слова в свой адрес.       - Ты же знаешь, я не умею врать.       - Всё ты умеешь.       - Хорошо-хорошо, но только не друзьям, - Армин тряхнул головой и посмотрел на друга. – Скажи, ты никогда не думал о том, чтобы стать художником?       - А ты? – совершенно невпопад ответил Жан. – Ты же тоже рисовал?       - Да мне это дело не по душе, я завязал, - Армин улыбнулся. – Сейчас даже домика – ну, знаешь, которые в детских садиках рисуют, с окошком, дымом из трубы и забором, - не нарисую.       - Ты способный. Тебе научиться – раз плюнуть, - буркнул Жан.       - Не путай навык и талант. Ты талантлив, Жан, - Армин пихнул его локтём, - и я это вижу.       Жан усмехнулся.       - И что мне делать с этим талантом?       - Развивать? – вопросом на вопрос. – Такое не каждому дано.       - На что он мне?       - Как это на что? – с удивлением спросил Армин. – Ты же любишь это дело. Почему бы не выучиться на художника?       Жан усмехнулся вновь.       - Я уже учусь. Я спасатель, - Жан сурово смотрел вперёд.       - Тебе же не нравится, я вижу, - со вздохом ответил Армин.       Жан промолчал. Армин добрый, очень добрый и чуткий, оттого его стрелы попадают в цель, в самое сердце. А когда ранят близкие люди, боль чувствуется острее. Талант там или нет – а Армин говорил правду. Жан отрицал это разумом, но ощущал нутром. Он прервал молчание:       - И кем бы я тогда стал?       И Армин ответил совершенно просто, абсолютно не вкладывая никакого глубинного смысла в свой ответ:       - Собой.       Всё-таки да, было у Армина с Маленьким принцем что-то общее: мудрость не по годам.       Разговора о тех годах, что они не виделись, не заходило практически никогда. Жан был осторожен: а стоит ли лезть в чужое прошлое, даже если это прошлое хорошего друга? Армин этой темы сам никогда не поднимал, а значит, заглядывать туда точно не стоило. Хотя Жану, конечно, было очень обидно оттого, что долгое время никоим образом товарищ не давал о себе знать. Эта белоснежная простыня длинною в несколько лет не кутала его чувства, а стискивала их до болезненных судорог удушья. Иногда. С другой стороны, Жан понимал, что честный Армин если и не рассказывает чего-то, то на это есть причины, и здесь этот трюк тоже срабатывал. Поэтому Жан молчал; главное – сейчас друг здесь.       Но было кое-что, что настораживало Жана. В их многочисленных разговорах и встречах, в беседах на чрезвычайно разнообразные темы порой мелькало на лице блондина что-то ужасное. Удручающее. Какая-то грусть, тоска, боль. Жан не мог уловить связи между тем, что он сам говорит и как Армин на это реагирует, но доходило до прикушенных губ, болезненных гримас и неестественных вздрогов. Армин был слишком быстр: только Жан хотел поинтересоваться, что же не так, почему с Армином произошла перемена, - и на лице друга уже красовалась безмятежная улыбка. Будто и не было ничего. А Жан всё-таки был трусом и боялся, страшно боялся продолжить разговор, разузнать и, может, помочь. Он не хотел потревожить в душе Армина то, что, вероятно, тревожить не стоило. Но наблюдать за всем этим порою было невыносимо.       Иногда Жан не хотел быть таким наблюдательным.       И вот тогда он понимал, что не хочет, чтобы Армин был принцем. Или хотя бы принцем тем самым, «маленьким» (слишком, слишком много совпадений). Потому что страшно не хотелось, чтобы Армина ждал такой же конец. Страшно не хотелось, чтобы он чувствовал дикое одиночество. Страшно не хотелось, чтобы, в конце концов, одна из его змеек-подопечных в один прекрасный момент укусила его, отравив его кровь. И когда в ясных, лучистых глазах Армина на миг, одно короткое мгновение проскальзывала дикая, неизбывная, стеклянная тоска, у Жана пальцы холодели. Что успел узнать этот юноша, чтобы носить в себе такие ужасные чувства? Жан не знал, и от этого становилось ещё более страшно.       Но Жан был трусом, пусть и наблюдательным.       В один из визитов к Армину он порядком подзадержался: только у друга были нужные Кирштайну книги. Он занимался в кухне, а Армин писал конспекты у себя. Задерживаться до полной темноты – в порядке вещей, но настолько долго Жан у Армина ещё не гостил. Оторвав глаза от строчек, которые уже начинали плыть перед глазами, Жан отвлёкся на часы: поздно, и стрелки состроили уже опасный угол. Всё то время, что он занимался, из соседней комнаты не доносилось ни звука. Оттого прибрав книги и тревожась, Жан вошёл к Армину.       Темнота за окном и жёлтый, напряжённый свет настольной лампы. Армин, работавший над конспектом и заснувший, видимо, прямо так, в очках, на тетрадке, неуклюже плюхнувшись на стол. Остывший кофе на самом краю – упадёт же! Тихо, чтобы не будить друга, Жан убрал его и отставил в сторону. Бесшумно стянул с него очки и положил их на ближайшую полку. Встал рядом.       Спал Армин мирно, тихо сопел, и веки подрагивали. Не было на его лице того приятного и обаятельного выражения, которое он всегда носил с собой. Он свёл брови, и это придавало Армину тревожный, несколько напряжённый вид. Зато так он казался живее и ближе – хотя куда уже ближе? Жан, не удержавшись, потрогал его волосы: мягкие, чистый шёлк. И он снова отчего-то вспомнил свои размышления, понимая, что знает о друге совсем немногое, и порадовался тому, что может наблюдать его спокойный сон – как таинство. Армин спит, значит, он жив, значит, он здесь. Значит, Жан всё-таки присматривает за ним своим цепким взором. И если что (хотя и что может быть разным) – он поможет.       Прошлое – боль, но они-то сейчас здесь, в настоящем. Рядом. И он, Жан, как собака, готов по первому свисту прийти на помощь.       Прошлое – боль, его можно попытаться стереть, но забыть всё равно не получится. Но его, Жана, задача в том, чтобы вот с этого, настоящего момента отчаянной боли во взгляде этого принца было как можно меньше. Чтобы совсем уж не было – ну так не получится.       И к чёрту красавицу-розу. Она зачахнет, облетит, она будет красива и мила, но прихотлива, горда и болезненна. Она, вероятно, никогда Армину и не достанется. Но в мире так много чудесных, огромных полей, на которых растут сотни и тысячи трав… И ромашки, у которых лепестки-реснички такие же длинные, как у Армина. И так же мило дрожат.       Армин кашлянул во сне.       «Простудится же».       Жан накрыл его толстовкой, висевшей на ручке кресла.       - Спи.