История Калеба.

«Фракция главнее крови». Эти слова колоколом стучат в моих висках, живот скручивает узлом и кружится голова. - Черт! – Я шиплю. Порезался. Странно, но это мне помогает. Промывая руку от крови под краном, я успеваю нацепить на лицо благопристойное выражение. Как раз вовремя. В кухню заходит отец, спросить меня, через сколько все будет готово. - Десять минут. - Я краток. Кивнув, он выходит. Я отворачиваюсь назад к нарезке огурцов соломкой. Мне не нужно смотреть, куда он направляется. Через короткий коридор, на улицу, к почтовому ящику за утренней газетой. Он так делает всегда. Я готовлю завтрак. Моя очередь готовить его наступает раз в четыре дня, что подтверждается висящим на шкафу расписанием. На самом деле, я не знаю зачем эта бумага тут висит. На моей памяти ни разу никто на него не смотрел, чтобы узнать, когда его очередь. Дело в том, что мы никогда не меняемся очередностью ради собственных желаний или каких-то наших собственных дел. Исключением могут стать родители, если они задержатся на работе. Такое случается не чаще наверное раза несколько лет. В таких случаях мы с Беатрис добровольно берем на себя их работу по приготовлению еды. В общем заведенный порядок настолько регулярен, что наверное мог бы напомнить ритмический ритуальный танец, человеку умеющему танцевать. Но в нашей фракции это тоже не принято. Ровно через 5 минут после вопроса отца, я снимаю с огня жидкую рисовую кашу и скидываю последние кусочки огурца в салатницу. Теперь у меня есть ровно 5 минут, чтобы разложить еду по тарелкам и сервировать стол. Дело в том, что я хочу положить последнюю ложку на обеденный стол ровно через 10 минут после отцовского вопроса. Это такая моя собственная маленькая игра, не через 9 минут 30 секунд и не через 10 минут 20 секунд. Ровно 10 минут. Я часто сам с собой играю в такие игры. Прогнозирую, сколько займет времени домашнее задание или протирание пыли, а потом стараюсь с точностью до секунды уложиться в указанный интервал. Догадываюсь, что это глупо, но этот и еще пара похожих приемчиков хоть как-то скрашивает мои будни, наполненные серыми и скучными испытаниями воли, при которых еще и нужно делать вид, что все происходящее тебе действительно нравится. И самое приятное, что, так как все происходит в моей собственной голове, фракция не может мне запретить их. *** Я стою в проходе автобуса и держусь за поручень над головой. Здесь воняет выхлопными газами и на каждой яме или повороте нас настолько знатно трясет, что я боюсь не удержаться. Беатрис удалось сесть, и это меня радует, поскольку не приходится думать о том, как бы еще и она не навернулась. И поддерживать ее, как полагается хорошему отреченному брату. Свое место я уступил пожилому искреннему с крайне хмурым выражением лица. Это еще одна игра, в которую я играю с самим собой. Раз уж мне в моей фракции столь необходимо вести себя, как святоша, я стараюсь делать это действительно хорошо. Ну или хотя бы не допускать, чтобы у моей младшей сестренки Беатрис это получалось лучше, чем у меня. Я, конечно, не хвастаюсь, но я хорош. Ни разу с моих девяти лет, когда я придумал эту игру, Беатрис не удалось меня обыграть. Хотя она о ней даже и не знает. Наверное, думает, что я и есть настоящий отреченный. Выглядываю в окно. Все те же пейзажи, что и каждый день. Дорога явно становится ровнее. Дело в том, что пару лет назад силами отречения было отремонтировано столько дорог, насколько хватило материалов. Конечно же, на наш собственный район их не хватило. И дороги у нас до сих пор хуже некуда. Когда наш отец шутит про то, что «это не страшно, у нас все равно нет машин», а Беатрис с мамой улыбаются этой шутке, меня охватывает злость настолько, что шумит в ушах. К счастью, я очень хорошо умею сдерживаться. Но что бы Беатрис ни думала про меня, я абсолютно точно не идеальный отреченный. Сама она со своим искренним желанием действительно соответствовать самым глупым и жестким требованиям нашей фракции, намного больше подходит под эту роль. Хоть сестра и не сидит ко мне лицом, и я могу видеть только ее профиль, но я все равно ее рассматриваю. Она выглядит слишком юной для своего возраста. У нее тонкое лицо, тонкий нос, большие глаза и выразительные брови. В другой жизни ее лицо, особенно когда она улыбается, могло бы выглядеть даже дерзким, но не у нас. Сейчас, как и обычно, на ее лице написано стремление быть благовоспитанной и скромной. Я ей завидую. Перехватываю поручень. Чтобы чем-то себя занять, разглядываю окружающих. Черно-белые костюмы искренних, сине-голубые эрудитов, разноцветные, но натуральных цветов, одеяния дружелюбия. Кое-где мелькают серые балахоны нашей фракции. Интересно, скольким из этих людей приходится притворяться так же много, как и мне? Уж точно не искренним. Пока я смеюсь про себя над этой мыслью, автобус останавливается перед школой. Беатрис догоняет меня и, как будто боясь упасть, вцепляется в мой рукав. Хотя может это и на самом деле так. Ее брюки слишком длинны, и пожалуй ни в одной фракции, кроме нашей, ей не пришлось бы носить такие. Да и мне тоже, в общем-то. Здание Верхних ступеней. Нам сюда. Мой желудок снова начинает крутить. – Сегодня проверка склонностей, – говорит мне Беатрис. Сестренка младше меня меньше чем на год, поэтому мы учимся в одном классе. У меня хватает сил только кивнуть ей в ответ. Мы входим внутрь. Это наш последний день в этих коридорах и аудиториях. После церемонии выбора образованием студента занимается его фракция. Уроки урезаны вдвое, поскольку после обеда начнется наша проверка склонностей. Я ждал этого дня все последние годы. – Тебя ничуть не волнует, что покажет проверка? – слышу я справа. Оборачиваюсь. Конечно, это Беатрис. Я так напуган, что и забыл, что она идет рядом со мной. Мы останавливаемся на развилке, откуда я пойду на углубленный курс математики, а она на историю фракций. – А тебя? Из-за собственных эмоций я почти не могу сконцентрироваться на ее лице, но вроде она улыбается: – Не очень. Кажется, что я только кривлюсь в ответ. Но надеюсь, что со стороны это все же можно было принять за улыбку. – Что ж… приятного дня. Разворачиваюсь и ухожу. Хочется вообще сбежать, но этого я себе не позволяю. Живот крутит, в ушах шумит. Кажется, еще и начинает подташнивать. Ускоряясь, дохожу до мужского туалета. Запираюсь в кабинку, пытаюсь отдышаться и успокоить трясущиеся руки. И тут меня рвет. Я уже даже не удивляюсь. За последние недели такое происходит далеко не первый раз. Неделю назад я даже обращался к школьному доктору, но тот только посоветовал меньше нервничать. Выхожу из кабинки, привожу себя в порядок насколько это возможно. Смотрю на часы. Возможно, я еще успею совершить свой ежедневный ритуал. Каждое утро, я стараюсь пройти мимо хотя бы одного стеклянного звуконепроницаемого холла, в которых обычно пережидают перемены эрудиты. Удобные мягкие кресла, стеллажи с книгами из красного дерева, несколько компьютеров и кофе-машин. Я даже не знаю, что меня больше всего в этом зрелище привлекает. Эти все удобства, которых никогда не светит нашей фракции или то, что когда ты уткнулся в книгу, тебе не нужно притворяться. Ты можешь быть собой, каким бы ты ни был. Я постоянно думаю, какие они? А еще о том, каким же нужно быть, чтобы не уставать постоянно что-то изучать. Интересно, смог ли бы я так же? Еще раз смотрю на часы. Нет, сегодня уже не успею. Лучше прийти в класс чуть раньше, чтобы успеть занять место хотя бы не на последнем ряду. С этими мыслями ускоряю шаг.