То, что скрыто

Радзивилл всегда встречал Элизабет с неожиданным размахом. Когда ее карета впервые остановилась перед парадным его загородного дома, поляк бросился целовать красавице руки. На Доманского он не обратил совершенно никакого внимания, словно тот был для него пустым местом. - Просим, просим, - улыбался князь, энергично кивая. – Огромная и страшная честь принимать у себя внучку самого Петра Великого. Елизавета благодарно улыбалась. Как и любая женщина, она ничего не имела против комплиментов и довольно легко попадала в их власть, так что ей Радзивилл сразу понравился. Доманский же, хоть и не подал виду, начал ненавидеть польского князя с первых минут их знакомства. Эти люди были настолько разными, что иначе случиться и не могло. Радзивилл пыхтел трубкой, закинув ногу на ногу, а Доманский думал, что этот человек – воплощение разврата. Как ему противен был вечный исходящий от него запах табака, как не нравились его подчеркнуто дорогие одежды. Ужасно становилось, когда этот поляк смахивал пепел себе на колени, а потом по-хозяйски, по-свойски улыбался Елизавете, а она еще и отвечала тем же. Доманский скорбно молчал, и лишь изредка Карл Радзивилл сверлил его глазами, словно спрашивал: «А вы здесь, собственно, к чему?» Слуги Радзивилла называли Доманского «незнакомцем из Мосбаха» и шутили, что он ни на шаг от Элизабет не отходит, словно бы от матери или же любовницы своей. Эти слова оскорбляли его. Как они не доходили до всеслышащей Елизаветы – он понятия не имел. - А могу я, - спросила Елизавета, - Узнать, что привлекательного вы находите в курении трубки, князь? Радзивилл улыбнулся, показав свои ровные белые зубы. От этого его усы чуть приподнялись, и все его лицо приобрело невероятную слащавость. - А того не понять даме, ни разу не бравшей трубки в руки. - Мне попробовать? – хихикнула Елизавета, точно лучезарный ребеночек, которому все неймется. Доманский нахмурился. Не хватало еще Елизавете, юной даме… Но Радзивилл уже протянул ей трубку, широко улыбаясь, точно желая напакостить. Эта слащавая улыбка, поднимавшая вверх его и без того круглые щеки, делала его похожим на самого дьявола. Елизавете, впрочем, она казалась премилой. - Благодарю, - кивнула она, вертя трубку в руках и явно не зная, что с нею делать. – Но если я сделаю что-то не так, то будет ваша вина… - Вы царица, - ухмыльнулся Радзивилл. – Вы не можете делать что-либо не так. Правильность в вашу кровь заложена, не сомневайтесь в этом. Доманский отвел глаза. Что было заложено в кровь Елизаветы – не знал никто, и даже он, самый приближенный к ней человек, порою сомневался в правах девушки на царский престол. В конце концов, он был с нею уже не из-за этого престола, а из-за своих чувств, из-за веры в нее как в женщину… Радзивилл принялся показывать Елизавете наилучший способ курить трубку. - Однажды, - добавил он, - Я вам покажу, как курится настоящий кальян. - Я видела кальяны у турков, - задумчиво произнесла Елизавета. – Это все очень любопытно, очень… Доманский бросил на нее умоляющий взгляд. - Возможно, вам не так понравится этот кальян на вкус, как на вид, - пожал плечами он. Голос должен был прозвучать прохладно, чтобы не вызвать ее гнева. Он не решает за нее, а только советует. Елизавета пропустила мимо ушей – слишком уж хорошее у нее было настроение, а вот Радзивилл заметил. Его глаза, менявшие цвет в зависимости от освещения и одежд, зло сощурились. Сейчас они были цвета стали. - Государыня сама решит, -сказал он. - Ее воля не на вашей совести, Доманский. Елизавета засмеялась. Ей невероятно нравилось, когда ее величали царицей, хоть в глубине ее глаз всегда светилось волнение. Она и сама не до конца верила в свое монаршество – вот так штучка! Но сейчас ее смешило нечто иное; эта искра, вспыхнувшая между Доманским и Радзивиллом, эта взаимная ненависть с первого взгляда – вот что удивляло и радовало ее. Что в этом было такого замечательного, Доманский не знал, но реакция красавицы обидела его. Радзивилл же криво усмехнулся, тоже найдя в этом свой резон. - Нынче многие торопятся вставить свое слово туда, где ему не место, - заявил он вдруг, явно надеясь вывести Доманского из себя. – Идемте, моя милая, я покажу вам свой потрясающий сад. Я смею верить, что вы ничего прекраснее в жизни еще не видели… Елизавета приняла его руку, энергично кивая. Когда она поднялась, зашуршали ее пышные юбки. - Почту за честь, мой доблестный Радзивилл! - В конце концов, я всего лишь ваш верный рыцарь… - А я – ваша королева. - Всенепременно. Доманскому, все так же сидевшему на диване (а Елизавета дала ему знак оставаться на месте), сделалось неприятно. К чему мог привести его госпожу этот Радзивилл, помешанный на западной моде, человек не обладающий русской душой, хитрый, пропащий… «Признайся, это зовется ревностью». Он покачал головой. Вовсе нет, здесь не ревность, здесь желание спасти госпожу от ошибок, уберечь от всех падений, чтобы в жизни ее были одни лишь взлеты. «Да кого ты обманываешь?» Радзивилл – злой гений. Его знают во всех злачных местах, он может только испортить Елизавету своим влиянием. Не хватало, чтобы ей понравился этот человек… Доманский осторожно поднялся с дивана и пошел по коридору, где на стенах висели портреты, изображающие Радзивилла в разные периоды его жизни. Доманский с неприязнью смотрел на все эти изображения Карла. А в особенности на те, где ему было лет двадцать, не больше. Эта цветущая юность… Перед распахнутыми дверьми, ведущими в сам сад, он остановился, прижался спиною к стене и стал слушать. Обрывки речи легко долетали до его ушей. - Эти розы! Ах, а эти…эти цветы, я их так люблю, но мне не довелось спросить, как они называются… - Ирисы, моя дорогая Элизабет. Лилия с мечом, как о них говорят. Доманский почти представил себе, как глаза Елизаветы загорелись. - О, это как будто про меня! - Вашим именем еще не назван какой-нибудь нежный цветок? Какая жалость, вы для меня очень похожи на белую розу, которой однажды суждено стать бархатно-красной, раскрыться. Доманский вздохнул и сжал голову обеими руками. Он не хотел этого слышать, но зачем-то стоял здесь. Вдруг подле него послышалось вежливое покашливание. Подняв глаза, он увидел одного из приближенных Радзивилла, юношу лет семнадцати, такого же безликого, как и все слуги в этом доме. - Здесь письмо для леди Элизабет, - пробубнил он, хмуро глядя на Доманского. Выпрямившись и одернув рукава, Доманский с самым холодным видом взял из его рук запечатанный конверт. Развернувшись, он прошел вглубь сада. С каждым шагом его сердце отдавалось в груди все громче. Где-то слышался смех. Где-то там, за розовой изгородью. Легкий, кристальной смех Элизабет. Елизавета стояла, прижавшись спиной к стволу дуба, и ее маленькая белая ладонь покоилась на груди Радзивилла. Его же пальцы накрывали ее личико. Она улыбалась, ожидая какого-то разрешения этой маленькой, но очень опасной игры. Чуть ухмыльнувшись мысли о победе, Радзивилл наклонился и поцеловал ее в шею. Елизавета закрыла глаза, ее красиво очерченные губы чуть приоткрылись, а ресницы задрожали. Доманский не мог смотреть на это. Он начал было комкать письмо, но вовремя одумался. Отвернувшись, он еще несколько мгновений пытался прийти в себя. Ах, эта страшная картина… он знал, он предвещал, что ее дружба с Карлом ни к чему хорошему не приведет. Бедная Елизавета. Письмо подождет до вечера, как решил Доманский. Он поспешил покинуть сад, пока Елизавета, скользящая губами по щеке Радзивилла, не заметила нежеланного наблюдателя. Когда этот польский черт обманет ее, думалось Доманскому, я окажусь прав, и за утешением она вновь обратится к своему старому другу. А до тех пор – будь что будет. И это была первая и самая значимая его причина ненависти к Радзивиллу.