Минимализм.

Cижу в кресле. Голова трещит как никогда ранее, но чего я хотела? Не спать почти трое суток и ещё удивляться головной боли, которую перебивает тянущий зуд в ногах и спине. Она сидит слева от меня. На подоконнике. Последние 2 месяца всё не так уж и гладко в нашей совместной жизни. Посуда бьётся коробками и уже кажется, что соседи, со всех сторон, перестали удивляться её треску. Её глаза закрыты. Она обижена, но не зла. Как будто бы это её нормальное состояние. Состояние обиженного ребёнка. — Может нам уже пора поговорить? , — вырывается у меня, с нотой необычайной злобы. — А есть о чём? , — голос звучит тихо и с ноткой раздражения. — А ты считаешь, что всё идеально? Молчание. Опять повисло это пустое молчание. Оно угнетает с каждой минутой и хочется биться кулаками об стену, орать, спрашивать у самого себя, почему всё так и как вообще к этому пришло. Встаю уже с продавленного кресла, попутно закрывая крышку ноутбука. Тремя широкими шагами преодолеваю расстояние между нами и жадно впиваюсь в её шею зубами. Не кусаю, скорее, отвлекаю. Носом вдыхая запах чистой шеи, зачесывая волосы назад. Давно не чувствовала этого ванильного аромата. Он дурманит и сводит с ума. Спустя десять минут мы уже лежим в кровати. Она пытается сопротивляться и показать всевозможное отвращение ко мне, однако у неё не очень получается. Или просто меня это не останавливает? Слишком много накопилось: злость, обиды, непонимание. Приходится не прекращая целовать её, лишь бы не слышать, как она ругается на меня и кем называет. По её выгибанием тела не ясно, что она чувствует. Противно ей или же наоборот, как раньше, она готова на всё. Шепчу её имя. Очень тихо, ибо боюсь громче. Из меня, с её именем, выходит не спокойный шепот, а скорее стон, перерастающий в скулеж. Оставляю несколько нечетких меток на её шее и перехожу ниже, к ключицам. Не знаю за что, но я люблю эти ключицы. Они самые обычные, самые нормальные, но я люблю их целовать. Ей это тоже нравится, хоть и сейчас она в ярости от моих действий. Я вижу это по её лицу. Спустя ещё десять минут я раздеваю её. Быстро, не давая даже понять, что происходит. Мне становится тошно от себя. Животное — наилучшее моё описание на тот момент. Дождавшись, когда она чуть остынет и красный румянец сойдет с щек, я прижимаю её к себе и наконец выдавливаю нежный стон. Тот самый, протяжный, который не слышала изрядно давно. Я скучала по нему, скучала по ней. — Я всё изменю, слышишь? Я смогу. Я обещаю.