Сервис с улыбкой

Профессор Галстук Боло прибывает в 10:55, в очереди стоит совершенно неподвижно, склонив голову к телефону, и заказывает одно и то же каждый божий день. Он протягивает согнутую десятидолларовую купюру, говорит «Сдачи не надо», и уходит со своей медвежьей лапой и обезжиренным лате со льдом, не произнеся больше ни слова. Последовательный и рациональный: Ривай считает, что каждый должен быть похож на него. В частности, эта растрепанная студентка антропологии с двойной специализацией, которая настаивает на том, что два основных направления – это пустая трата времени. Она приходит дважды в день, и ей постоянно приходится придерживать норовящую соскользнуть коричневую оправу очков, когда она вытягивает шею к меню. – М-м, я просто не могу решить, – вздыхает она, придавливая толстую дужку моста к носу. – А что посоветуешь сегодня? Ривай всегда узнаёт Ханджи Зоэ по покорёженному студенческому, которым она расплачивается, и по изобилию потных отпечатков ладоней, которые она оставляет на столешнице. Ее левая носовая упора отскочила где-то в прошлом октябре, а правая пропала без вести еще на втором курсе. Он подозревает, что ее дневной рацион сводится к разнообразию количеств кофеина и килограммам сахара, и, несмотря на фасад спонтанности, она всегда заказывает две булочки с корицей и какую-то мокко-смесь. – Что посоветую сегодня? – повторяет он: как будто они у Марии на углу Колледж-стрит, а не в этой дыре – кафе, втиснутом за журнальной секцией университетской библиотеки. – Что бы они там не напекли, они заморозили и отправили это из Троста во вторник. – Следи за выражением, – упрекает его Ханджи, шутливо продавливая ямочки на щеках, пока кленовые глаза сканируют коктейльное меню. – Или плакали твои двадцать процентов. – О, я все еще улыбаюсь, – говорит Ривай, по крайней мере, он так думает. Щеки изнутри дрожат, а это хороший знак. В отличие от знака, висящего позади: «Сервис с улыбкой или скидка 20%», и огромное желтое счастливое лицо, пример для подражания, с его мертвым, чугунным взглядом пустых глазниц и зубастым оскалом. Ривай не любит улыбки, но зубы… зубы он находит особенно тревожными. – Что, правда? – дразнит Ханджи, щурясь на него сверху вниз. – По-моему, больше похоже на выстраданную гримасу… Ее прерывает дверной колокольчик – не иначе, целый хор Аллилуйя во плоти отпевающий 10:55, когда Профессор Боло входит внутрь. Глаза прикованы к телефону, когда он перемещается в конец очереди. Благословите этого человека. Флуоресцентная лампа освещает особо блестящий потный отпечаток на столешнице, и зеленый фартук стискивает горло Ривая. Он нетерпеливо постукивает одноразовой ручкой. – Слушай, четырехглазая, сегодня четверг. Ты и я – мы оба – знаем, что ты собираешься заказать маленький мятный мокко и две булочки с корицей. Ты заплатишь мне, уйдешь, а потом вернешься за три минуты до закрытия, чтобы заказать большой мокко со льдом, сразу после того, как я запер холодильник и спрятал все сиропы. Ее очки соскальзывают на кончик носа, и она надувает щеки. – Ладно. Но дай мне одну булочку и одну медвежью лапу в этот раз, – Ханджи лучезарно улыбается и передает ему обеденную карточку. Края шелушатся так, что половина ее лица исчезла с фото. Что-то липкое и хрустящее прилипло к одной из сторон, чего, определенно, не было там вчера, и углы рта Ривая начинают подрагивать, когда он пробивает карту. Он протягивает ее обратно и шагает к варочной стойке, разумеется, только после того, как наспех спускает помпу-дозатор впечатляющей бутылки дезинфицирующего средства для рук, скрытой под прилавком. Одному богу известно к чему или к кому он только что прикасался. Пока греется молоко, Ривай маркером вписывает четыре маленьких «i» на крышке пластикового стаканчика. Он берет взбитые сливки и глазами проводит черту, отгораживая суетливого первокурсника от находящегося на безопасном расстоянии Профессора Боло. Последние крупицы снега, присыпавшие его плечи, начинают таять, и он, как цивилизованный человек, позволяет пропитаться черной ткани, а не стряхивает его на Риваев чудесный чистый пол как остальные животные. Да, привет, сэр, думает он, наливая напиток с несколькими кусками измельченной перечной мяты, ты мой лучший друг и я даже не знаю, как тебя зовут. Он берет салфетку для выпечки. Это может стать начальной строкой, думает он, открывая витрину. Стружка корицы просыпается с булки, когда он пихает ее в пакет, и Ривай хмурится. Вероятно, чересчур банально. Ханджи, удерживая маслянистыми руками щеки, локтями упирается в стойку, пока ее глаза следуют за передвижениями Ривая. – Все еще не уверена, что не заслуживаю свои двадцать процентов, – она хихикает. – У тебя лицо треснет от напряжения. – …какая наблюдательность, – бормочет он, шлепая пакет со стаканом перед ней. – Булка с корицей, медвежья лапа и мятный мокко для четырехглазой, – объявляет он, отрывая чек. – Забери еду и свои жирные локти с моей стойки и проваливай: у тебя три минуты до начала пары. – Вот черт! – она вылавливает медвежью лапу и сует пакет подмышку. – Увидимся вечером, – подмигивает Ханджи, поворачиваясь так быстро, что из раскрытой сумки вылетают смятые бумажки, приземляясь где-то в углу. Парень из компании первокурсников кричит ей вслед, но она вприпрыжку покидает кафе, с половиной булки, торчащей изо рта. Драгоценные секунды, пока первогодка хлопает губами, Ривай тратит на то, чтобы сбрызнуть и протереть столешницу. Он полирует ее, пока большинство отпечатков ладоней не исчезает, теперь он может рассмотреть темные очертания своих волос и измученный взгляд, уставившийся на него с серого мрамора. Кошмары стоили ему сна. Ривай затыкает тряпку в задний карман. – Следующий клиент, пожалуйста, – растягивает он, но на мгновенье все же отвлекается, чтобы набросать на обороте невостребованного чека Ханджи: «кафе, которое продает полусырые булки второсортным людям за полную стоимость». Дешевые чернила размазываются и он хмурится. Чересчур китчево? Выглядит так, будто он слишком сильно пытается быть умным? Возможно. Он добавляет чек в растущую стопку полусырых начальных параграфов и недоделанных драбблов, под держатель салфеток на стойке. Он дает себе обещание, что закончит этот. Когда-нибудь. Но к тому времени, как Ривай отрывается от своего словесного клада, ни один из студентов, таращащихся в меню, не подходит. – Следующий. Клиент. Пожалуйста. – В этот раз он говорит отчетливо и медленно, чтобы мог понять даже годовалый ребенок. Девушка с короткими темными волосами и красным шарфом, намотанным во всю длину вплоть до самого носа, начинает двигаться вперед, но один из ее друзей тянет ее назад за руку. – Подождите секунду, – говорит он, поднимая указательный палец вверх. Зеленые глаза устремляются на третьего компаньона. – Армин почти выбрал. Самый мелкий из них, с мягкими чертами лица, морщится на меню на манер засаленной четырехглазой. – Нет… В смысле, я имею в виду, что я сузил выбор до двух, но мы не должны задерживать людей. Бариста скрипит молярами, чтобы сохранить улыбку. По крайней мере, этот парень просто подтвердил свою позицию самого умного идиота троицы. Ривай разглядывает их тупые малолетние лица, и вешает на всех них ярлычок любителей фраппе: молочный коктейль, замаскированный под кофе – идеальный напиток для детей, претендующих на взрослую жизнь. Несколькими шагами дальше их широко открытых глаз, он ловит охлажденный блюз глаз Профессора и застывает. Черт, зрительный контакт не должен был возникнуть, пока Ривай не вручит ему лате. Он концентрируется на кассе, а не на том, каким образом светлые волосы, выскользнувшие из пробора, умудряются выглядеть безупречно и нарочито. Проходит пара секунд, прежде чем Ривай понимает, что рот мужчины изогнулся в уголках и… вот дерьмо, он улыбается ему. Мурашки пробегают по шее Ривая; потому что, как он, по-вашему, должен реагировать на кого-то, кто улыбается ему, когда он уже улыбается? Улыбаться шире? Кивнуть? Нет, кивать кому-то крайне жутко; кивок – это соглашение. Будто бы он соглашается на пересечение пределов нормы их общения: десять долларов за обезжиренный лате и… Медвежья лапа. Его серые глаза пробегают по полке и, между процветающими рядами круассанов и черничных кексов, он находит жалкую пустыню бесполезных крошек и присохшей пудры. Четырехглазая заказала последнюю медвежью лапу. Жизнь, какой ее знает Ривай, полностью кончена. Он, однако, справляется с полным уничтожением одной константы и контролирует социальное взаимодействие с профессиональной учтивостью и изяществом. Извлеченный звук являет собой раздраженную октаву чуть пониже рычания, и этого достаточно, чтобы хотя бы один из троицы первогодок подступился к стойке. – Эй, привет! – совершенно внезапно по-приятельски говорит темноволосый сопляк. Он выкапывает пластиковую карточку из своего спортивного пиджака и протягивает ее на чистую стойку Ривая. – Я надеялся, что могу расплатиться этим. Обеденная карточка такая же, как когда-то была у Ханджи Зоэ: прочное чистое изображение с четкими буквами, без опоясывающей середину линии скотча. Йегер, Эрен: Незадекларированная специализация; 1 курс, группа 104. Студент-спортсмен, предполагает Ривай, и скорее всего со скамейки запасных. Девушка рядом с ним… совсем другая история: хорошие колледжи отдадут чертову кучу денег, чтоб ее заполучить. Она укутана в тяжелое зимнее пальто, однако, ее поза разоблачает развитые, спрятанные под ним мышцы. Волейбол, теннис, баскетбол; черт, она могла бы быть даже гребаным квотербеком футбольной команды. Низкий блондин – полная противоположность, стоит только посмотреть на рюкзак с книгами, который выглядит так, словно весит почти столько же, сколько он сам. Академическая стипендия; возможно, двойная специализация, как у четырехглазой, но с лучшими привычками в области гигиены. Пока что. Ривай поднимает карту. – Всё вместе считать? – А, да, – подтверждает Незадекларированный Эрен. – На практике проиграл пари. Мы пытались узнать, кто мог… Захватывающая история! Ривай, за неимением выбора, неохотно смотрит мимо троицы на Профессора. Его голова опущена, и он роется в сумке. Ривай чувствует себя… огорченным? Как если бы он мог послать сигнал SOS этому парню: «Спаси меня от этого лепета своим привычным заказом и красной раскритикованной стопкой литературных эссе». Если подумать, Ривай точно не знает, что именно Профессор Боло преподает. Скорее всего, что-то из области социологии или политики. Возможно, история; может быть даже английский. Не так уж и важно, напоминает он себе, с учетом того, в какой близости от крушения находятся крупицы этих совершенных, выдержанных отношений. Он упустил возможность между клиентами крикнуть Ауруо, что нужно пополнить запасы выпечки. Элд мог бы это сделать, но это потребовало бы от него прийти на смену вовремя. Хотя, если бы он мог заставить этого ребенка заткнуться на пару секунд, он смог бы сделать это сам. – Как насчет пробника? – Ривай прерывает какую-то потрясающую эскападу об избиении то ли лошади, то ли парня с лошадиным лицом. Йегер мог выбрать даже битву с кентавром, без разницы. – Клюквенный кекс. Для всех троих. С собой. Мальчик сразу же перестает щебетать, потому что ничто не способно так действенно заткнуть студента колледжа, как обещание бесплатной еды. Он по очереди смотрит на своих удивленных товарищей и кивает. – Д-да, конечно. Спасибо, парень. Пакет для выпечки уже у него в руке, и он открывает витрину до того, как Йегер соглашается. Ривай достает последний кекс и останавливается у двойной вращающейся двери в кладовую. – Ауруо! Обнови медвежьи лапы и клюквенные кексы, – приказывает он, дверь скрипит за ним, когда он возвращается к стойке. По крайней мере, один из троицы предпринимает попытку еще раз выразить некую степень благодарности, и он говорит что-то действительно никуда не годное, вроде «его благодарите» или что-то подобное. Он еще может спасти эти отношения. Тем временем, Йегер смотрит на него так, будто он только что поставил ему сотню за экзамен. – Это так круто, чувак! В любом случае, я склонялся к черничному кексу и среднему карамельному фраппе. – Сделайте два, – выдыхает блондин, все еще щурясь в меню. – Да-с-сэр, – говорит Ривай. Он должен написать это на их стаканах: ребенок, пьющий фраппе номер раз, и ребенок, пьющий фраппе номер два. – Что насчет тебя? – спрашивает он, указывая ручкой на девушку. Она тянет красный шарф вниз и говорит: – Черный кофе, – и перед тем, как Ривай может спросить, она наклоняется вперед, темные глаза мертвенно впиваются в него и она повторяет: – Просто. Черный кофе. – И возвращает шарф обратно. Ривай кивает и шагает назад; с таким отношением, девушка с шарфом может быть новым претендентом на звание любимого клиента, при условии, что она не приклеена к этим двоим хлебателям коктейлей. Проклятый блендер, вероятно, старше некоторых студентов, и, в течение нескольких секунд, пока раздаются пронзительные лязги старого лезвия, его желудок делает сальто. Напоминает металлические проволоки, выскальзывающие и впивающиеся в стену или обвивающиеся вокруг ветвей дерева. Он качает головой. Какая глупая странная ассоциация… и яркая. Вероятно из какой-то травмирующей детской книжонки, которую он читал ребенком. Психотерапевт четырехглазой мог бы оценить. Черный кофе – гораздо более приятный заказ, легче для слуха и ума. Кофейник все еще теплый, и, пока наливает, через стекло графина он бросает взгляд на Профессора Боло. Он поправляет один из сосново-зеленых лацканов пальто, прежде чем отрегулировать ремень своей сумки, смешавшийся на его правом плече и… Ривай моргает. Он мог бы поклясться – пальто всегда было черным, но по сравнению с темной обжаркой, перетекающей в стакан – оно определенно зеленое. Цвет идет ему в любом случае, странно успокаивающий. Командующий. Горячая пена шипит над краем стакана, и, когда она достигает запястья, бариста сквозь зубы испускает похожий звук. Такая нелепая ошибка; чертыхаясь, он встряхивает руку, надевает крышку. Так глупо отвлекся. Он бросает последний взгляд: то ли новое пальто, то ли игра света. – Два карамельных фраппе и черный кофе, – экран кассы загорается как люминола, подсвечивающая место преступления. Она определенно нуждается в чистке; Ривай осторожно подсчитывает сумму, чтобы не добавить дополнительные потеки. Высвечивается «$8.83» и он пробивает карту Йегера. Пока с жужжанием из принтера выползает чек, Ривай оглядывается на дверь кладовой, желая знать, какого хрена еще не показался Ауруо с набитыми медвежьими лапами руками. – Я НАДЕЮСЬ НА БОЛЬШЕЕ! – говорит белокурое дитя, хлопнув ладонью по прилавку так сильно, что его рюкзак накреняет его вперед и грозится раздавить на месте. Даже спутники Гения выглядят ошеломленными внезапным взрывом: круглые большие голубые глаза все еще прикованы к меню. Он моргает и приподнимает плечи с нервным смешком. – Spero Meliora – э-это на латыни «я надеюсь на большее» или… «лучшее», з-зависит от контекста. Наверно. И это поражает Ривая, потому что все это время первогодка смотрел не на меню: менеджер иногда пишет какие-то простые вопросы на доске, чтобы уберечь раздраженных кофейных наркоманов от чрезмерной скуки. Правильный ответ – минус заслуженные десять центов от суммы. – Правильно? – спрашивает Йегер. – Конечно, – говорит Ривай, отдавая карту. Как будто он знает латынь. – Со скидкой не выйдет, счет уже прошел. – Оу, – Йегер хмурится. – Можно же… ну, если ты дашь нам десять центов, это будет то же самое, да? – Полагаю, что так и есть, – глумится Ривай, но кажется, они не замечают, насколько его реплика близка к смеху. Он наклоняется, чтобы выжать еще одну каплю из дезинфектора. Когда он распрямляется, Йегер все еще рядом с прилавком, зеленые глаза – огромные и выжидающие. – Ииии… Нижняя губа Ривая подрагивает, чтобы выдержать улыбку. Мальчишка серьезен: он хочет монетку даже после бесплатной выпечки… Бариста проглатывает тяжелый вздох. – Ну разумеется, – он открывает кассу и вытаскивает монету, – ваша мелочь. Йегер смеется, когда он бросает монетку. – Мелочь! Это забавно, парень! Потому что ты… Трель монеты при ударе о столешницу резонирует эхом, и Гений почти давится комком взбитых сливок. Рот Йегера застывает, мгновение лепечет вхолостую, но Бог помогает этому ребенку, и он продолжает: – Я просто имею ввиду, что это смешно… не потому что ты мелкий… но потому что ты меньше… я имею ввиду немного… меньше… зарабатываешь? Одним плавным движением девушка одной рукой цепляет Йегера, в то время как второй обхватывает стаканчик с кофе: совершенно бесшумно она тащит его прочь к двери, не проливая ни капли. Блондин застегивает куртку и делает шаг вперед, чтобы подтолкнуть десятицентник обратно к Риваю. – Извините, хорошего вам дня! – говорит он, захватывая второй фраппе, прежде чем хвостиком устремиться за остальными. Ривай прячет монету обратно в ящик и аплодирует им за систему борьбы с идиотизмом своего друга: знак настоящей крепкой дружбы. В минуту, когда трио выскочило наружу, долговязый блондин использовал возможность проникнуть внутрь, и уже сбрасывает свое тяжелое пальто, чтобы скользнуть в зеленый фартук. – Элд, – высокий юноша оборачивается на имя, представляя взору два новых хрящевых пирсинга и красный засос на шее, размером с дыру в пончике. – Иди к Ауруо и скажи ему перестать ласкать круассаны и принести гребаную кондитерку, которую я просил. Элд заканчивает собирать волосы в конский хвост и улыбается. Никто никогда не ставит под сомнение его двадцать процентов. – Как скажете, Капрал! – как только завязывает заднюю часть фартука, он добавляет небольшой глумливый салют. Прозвище рождает свирепый взгляд, которым, при желании, можно молоть зерна. – Сколько раз я тебе говорил не называть меня… – но Элд уже исчезает за скрипом двойных дверей. Ривай глушит разочарованный стон в кулаке. – Тяжелый день? Он сгибает руку и проводит ногтями по тонким волосам на затылке. – Я даже не смогу объяснить… И Профессор Боло стоит прямо перед ним: мокрые от снега плечи, кожаная сумка, и ледяные голубые глаза под светлыми волосами. Ривай только что нарушил норму их взаимодействия и поддельная улыбка тает. – Вы, – глотает он. – Вы… большой обезжиренный лате со льдом и медвежья лапа. – По-видимому, так, – мужчина улыбается. Он стоит на идеальном расстоянии от стойки с идеальными волосами, и никогда не касается их своими идеальными руками. – А ты… Ривай, да? Низкий тембр голоса, которым он произносит его имя, делают его ладони потными, как у чертовой четырехглазой. – Вы знаете мое… – его пальцы цепляются за булавку, приколотую к лямке фартука прежде, чем он успевает смутить себя еще больше. – Бейдж… точно. – Он скользит руками по бокам джинсов. – Эм, слушайте, нужно немного подождать, пока эти медвежьи лапы будут готовы, если вы только… не хотите забыть о них или заказать что-то другое. – Да нет, я не против подождать, – говорит Профессор, быстро посмотрев через плечо, чтобы убедиться, что там никого больше нет. Бариста приподнимает бровь. – Вы уверены? – спрашивает он, отрывая свой взгляд от мужчины, резко дернувшись в сторону стеклянной витрины. – Могу посоветовать что-то отсюда. Ну… кроме кексов с джемом. Кексы с джемом, как правило, довольно убогие. Как-то ублюдок все еще умудряется выглядеть идеально, даже через искажение покоробленного стекла. – Заманчиво… – говорит он, просматривая глазами ряды с выпечкой, – но если можно, я бы подождал. Как раз свежие из печи. Ривай не может сдержать фырканье. – Свежие из коробки, скорее. Свежайшей выпечке тут разве что только год, – говорит он, и откровенность в голосе заставляет его передернуться: как будто он говорит со своим лучшим другом, которым он и является, но черт подери, он об этом не знает. Мужчина смеется тепло и глубоко, как первое утреннее кипение черной обжарки. – Капрал Ривай, значит? – спрашивает Профессор Боло, и отвратительное прозвище звучит не так ужасно, когда его произносит он. – Ты менеджер? Ривай качает головой. – Начальник смены. – Это не одно и то же? – Только если ассистент то же, что и профессор, – отвечает он, прежде чем понимает, что аналогия может быть чересчур личной. Но Профессор улыбается, причудливо, но искренне, никоим образом не показывая зубов. – Метко. Профессор Эрвин Смит, – формально представляется, – хотя, «Большое Обезжиренное Лате Со Льдом», безусловно, одно из моих наиболее вкусных прозвищ… особенно, в среднесрочной перспективе. Ривай вспоминает красные чернильные линии, усеивающие стопки бумаг в руках мужчины – Эрвина – и понимает почему. – Да… Наверное, стоит приступить к лате, – говорит он, тем самым спасая себя от дальнейших унижений. Час назад Ривай жил в идеальном мире с обилием медвежьих лап, и своим эффективным, безымянным лучшим другом. Теперь он Эрвин. Они обменялись любезностями, о Боже, они даже смеялись. Все, о чем он может думать, добавляя обезжиренное молоко, что это какой-то ночной кошмар, потому что теперь, помимо заказов, они установили социальный прецедент. Теперь Ривай, помимо суммы заказа, должен думать о чем-то остроумном, каждый раз, когда он заходит в кафе. Затем, как только его обаяние иссохнет, как однодневные оладьи, которые они продают за полцены, он перестанет появляться. К счастью. Сегодня мы отмечаем день, когда он потерял лучшего друга, которого никогда не имел. – У тебя есть любимый напиток? – сквозь грохот льда журчит голос Эрвина, и кошмар продолжается. – М-м, только натуральный черный кофе, как первая необходимость с утра, – отвечает Ривай, и колеблется, прежде чем добавить: – Я на самом деле больше по чаям. – Интересно, – отвечает Эрвин, и у Ривая сжимается грудь. Это уже началось; Эрвину уже скучно с ним. На столешнице он видит уголок мятого листка бумаги, и его глаза сужаются на нем. Ничего бы этого не произошло, если бы Ханджи не заказала последнюю медвежью лапу. Он оглядывает витрину и в процессе бросает взгляд на Профессора Эрвина, привычно склонившего голову. Вероятно, смотрит в телефон, Ривай пожимает плечами и наливает напиток поверх льда. Он благодарен, что, по крайней мере, это не изменилось, и надеется, что как только покончит с половиной привычного заказа, он сможет вытравить из памяти весь этот разговор и спасти то, что осталось от их отношений. Надежда, тем временем, выходит из двери в кладовую в виде долговязой фигуры Элда Джинна. – Наконец-то, – Ривай поворачивается с полным стаканом лате в руке, – сколько можно делать эти гребаные кровавые лапы. Легкий смешок Элда заставляет Ривая нервничать, и тот факт, что он не видит в его руках выпечку, не нравится ему еще больше. – Интересный выбор эпитета, Капрал, – говорит Элд, роясь в верхнем отделении шкафа. Он вытягивает небольшую аптечку. – Ауруо порезал руку, пытаясь открыть одну из коробок отгрузки. Конечно, он порезал. – Ему… нужно в больницу? Хвостик Элда качается вслед за головой. – Нет, думаю, все в порядке. Просто булочки будут немного позже. Он усмехается и Ривай смотрит, как Элд исчезает за дверью вместе с аптечкой и остатками его вменяемости. Вместе со своим поражением, он идет к прилавку. – Большое обезжиренное лате со ль… Эрвин не смотрит в свой телефон. Эрвин смотрит на оборот чека, исписанного дешевыми чернилами. Почерком Ривая. – …дом, – заканчивает он, когда стакан выскальзывает из его рук. Крышка слетает при ударе, и вокруг его ног, словно зыбучий песок, расползается лужа из кофе и льда. – Твою мать. – Твою мать, он не должен материться перед клиентами, но он делает это снова. – Твою мать, твою же ебаную мать, простите, – он извиняется, бросаясь к кассе взять несколько салфеток, хотя их хрупкость не внушает доверия – все равно, что убирать разлитое перьями. Они рвутся, как только он прикасается к жидкости, и кончики его пальцев зябнут, когда холодный кофе просачивается на руки. Просто потрясающе, совершенно восхитительно. – Я могу тебе помочь? – предлагает Эрвин откуда-то сверху, не понимая, что Ривай и все эти отношения теперь находятся за гранью возможности им помочь. – Нет, нет, все в порядке, – лжет он, почти рыдая, когда маленькие кусочки порванных салфеток липнут к полу. Он встает, и рука Эрвина уже вытянута, с новой партией салфеток в ней. – Спасибо, – бормочет Ривай, принимая их. Он осушает остатки и ссыпает рассыпавшийся лед обратно в стакан. – Извините за напиток. Я сделаю еще один. Без дополнительных затрат. Но Эрвин отрицательно машет рукой. – Пожалуйста, не беспокойся об этом. Честно говоря, я не особо хочу пить. На улице, в любом случае, довольно прохладно. Ривай сужает глаза. – Но каждый день… – Ты уже делаешь его для меня, когда я прихожу. – А-а… да, точно. Остатки разлитого прилипают к подошве ботинок Ривая, когда он идет к урне, и он трет каблук о перекладину, прежде чем выбросить испорченный напиток. В мусор: он бы с удовольствием заполз туда и сам, после того, как заставил этого парня платить за напиток, который, возможно, он даже не хотел. Все это время Ривай был Атлантом: держал их дерьмовый упорядоченный мир. Может быть, Эрвин злится на него за это. – К тому же, я никогда не хотел портить эту прекрасную улыбку, говоря, что хочу чего-то другого. Бариста прикусывает нижнюю губу. Или, может быть, он просто издевается над ним. – Так или иначе, – говорит Ривай, ноги липнут к полу, когда он возвращается. – Мне очень жаль, что вам пришлось стать свидетелем этого фиаско. – Он берет чек с прилавка и мнет его в руке. Улыбка профессора меркнет, голубые глаза мечутся от лица Ривая обратно к его руке. – Это твое?.. Мне ужасно жаль, – говорит Эрвин. Ривай с поддельной легкостью пожимает плечами и запихивает бумажку в передний карман фартука. – Мне ужасно жаль, что вам пришлось это прочитать, – говорит он спокойно. Но маска, натянутая на нервы, трещит по швам, как только он видит, что перед Эрвином лежит еще несколько квитанций из стопки. Должно быть, они вылетели из-под салфетницы, когда он в спешке чистил пол. Вероятно, ужас на его лице весьма очевиден, потому что брови Эрвина принимают схожую с измятыми чеками текстуру. – Нет-нет, не извиняйся! Они довольно хороши. Гораздо лучше, чем сдает большинство моих четверокурсников, честно говоря, – говорит он, звуча очень искренне и обеспокоенно. Он профессор английского; литературы, насколько можно судить, и если то, что он говорит, правда, неудивительно, что его студенты получают заниженные, как цена на однодневную выпечку, оценки. – Да? Тогда вы должны увидеть лучшие мои работы, – говорит Ривай с сарказмом, поднимая оставшиеся чеки. – Я как раз работаю над новеллой на обороте коробки от пиццы. – С удовольствием, – говорит Эрвин и Ривай смеется, пока не видит, как Эрвин достает лист из своей сумки. – Вот, – он вписывает несколько цифр ручкой из той же сумки. – Это время, когда у меня курсы в следующем семестре. Я не знаю, какое у тебя расписание, но если выделишь в нем время из четырех тысяч курсов, которые есть у тебя в буклете под один из моих - дай мне знать. Я запишу тебя в предварительную форму. Почерк Эрвина темный и изменчивый, вплоть до черточек. Ривай готов поклясться, что никогда не видел более сексуальной четверки. – Это действительно… лестно, профессор, – хмурится он, отдавая расписание обратно. – Дело в том, что… Я не студент. – Нет? Ривай щелкает языком. – Нет. Просто работаю здесь. Никогда не смог бы потянуть счет. – Теперь отмотаем обмен симфоний ложных симпатий. Ривай слишком хорошо знаком с этим от студентов, их родителей… ехидных профессорских задниц. – Вот как… – так Эрвин решает начать свое отступление, другие популярные варианты включают в себя: «О, мне очень жаль», и «Ну… это отстой». Но когда Ривай поднимает взгляд, чтобы увидеть преувеличенную гримасу, он приходит к выводу, что Эрвин улыбается; ухмыляется, если быть точным, широко, как только может, не обнажая зубы. Определенно, первый. – Вообще-то, это все гораздо упрощает, Ривай. И прежде, чем Ривай успевает спросить, гладкие черные чернила снова текут из-под пера в руке Эрвина, и он передает расписание обратно. В нижней части находится десять цифр, расположенных таким образом, что они почти похожи на… номер телефона. – Это… – … гораздо более удобный способ, чтобы встретиться, да? – заканчивает Эрвин, щелкая ручкой. – Я обычно предлагаю кофе, но при таком раскладе ужин, вероятно, будет лучшим вариантом, что скажешь? – Ужин? – Ривай почти задыхается на этом слове. – С тобой? Эрвин смеется в кулак, как будто пытается прикрыть кашель. – Ну, я бы предпочел присутствовать, да. Большой палец Ривая натирает нервный круг вокруг телефонного номера. – И все это… зачем? – сглатывает он. – Обсудить мою «работу», которую ты прочитал на обратной стороне чека для черничного пирожного? – Это, – говорит Эрвин, привычным движением поправляя шарф, – среди прочих вещей, которые я заметил… Ривай бы сделал шаг назад, если бы не пришлось отдирать прилипшую к полу ногу. – Я... подумаю, – отвечает он, складывая остальные чеки в фартук. Из кладовой выходит Элд, чтобы выложить принесенную выпечку на прилавок. Легкое разочарование скользит по лицу Эрвина и он наклоняет голову. – Ты… Он останавливает себя и касается места, где должен быть его галстук, невидимый под шарфом, качает головой. – Пожалуйста, подумай, – говорит он с грустной улыбкой и протягивает ему согнутую купюру до того, как Ривай успевает объявить счет. – Без изменений. Ривай усмехается. Без изменений… за исключением всего за сегодня. – Конечно. Спасибо. Извини еще раз, что так долго. Он тянется, чтобы положить завернутую в пакет медвежью лапу на другую часть столешницы, и застывает, когда его ладонь соприкасается с теплотой ладони Эрвина, накрывшей белый трещащий пакет. Он смотрит вверх и Профессор Боло выглядит ошеломленным, но не шевелится. Внутренне Ривай стонет: ситуация могла бы быть сюжетом какой-то плохой романтической комедии. Из всех клише конца, это самое прекрасное: вот та часть, где нервный бариста отдергивает свою руку, чтобы вытереть неожиданно скопившийся у него на шее пот, в то время, как красивый профессор вежливо, но неуклюже смеется и уходит; следующая сцена. Вместо этого, его рука идеально утопает между пазов пальцев Эрвина; и она теплая и как раз в самый раз: точно так же чувствуется по утрам любимая кружка, и он уже держал эту руку когда-то раньше; наблюдал за восходом солнца, прижав ее к губам… И эта рука сжимает его руку. – Это ожидание того стоило, Ривай.