Память

      Я помню многое. Помнить всё – проклятие нашего рода. Всё от рождения и до самой смерти. Ни одна деталь не теряется в нашей памяти за долгую, почти бесконечную по людским меркам жизнь. И самым отвратительным, но самым оберегаемым моим воспоминанием стал ты.       Помню, как долго и упорно я работал над своей задумкой, которая многим казалась глупой, абсурдной и даже невозможной. Но я столько сил положил и времени на алтарь своей идеи, что всё вышло ровно так, как я и планировал. Именно так я подумал в момент, когда ты, наконец, родился. Долгожданный и важный для меня. И теперь, несмотря ни на что, невозможно вычеркнуть из моей памяти момент, когда я впервые увидел твоё лицо – такое маленькое, раскрасневшееся, с блестящими серыми глазами, совсем как две льдины. Ты не плакал тогда, смотрел на меня и, я уверен, был готов в любой момент улыбнуться. Так ты появился в этом мире – и всё изменилось.       Ты был создан стать чем-то большим: великим чародеем, великим эльфом. Ты был рождён, чтобы стать великим. Именно таким я тебя задумывал: сильным духом, телом и Силой, которая переполняет тебя до краёв; красивым и умным, умнее многих в нашем и других мирах; спокойным.       Спокойным. Даже немного смешно, ведь я помню, одно время ты был совсем другим. Просто ребёнок, безудержно хохочущий над глупыми шутками других эльфов, улыбающийся искренне и так же искренне плачущий. Я видел, как ты рос, как вырос из пелёнок и сделал первые шаги, как произнёс своё первое заклинание. Я был твоим отцом и был твоей матерью. Других родителей ты никогда не знал, увидев их лишь одно мгновение в жизни. И ты знал об этом, но никогда не порывался их разыскать, оставаясь лишь моим. Моё золотое дитя. Я так хорошо помню твой звонкий смех, озорные огоньки глаз, помню, как ты смущённо тупил взор, когда мне удавалось всё же поймать тебя за очередной шалостью. И внутри всё грелось от неясной гордости за себя и тебя, моё золотое дитя, когда я смотрел на тебя в такие моменты.       Я так давно не слышал твой голос, но до сих пор помню, как он журчал раньше хрустальным перезвоном ручьёв. Да, ни с чем другим твой голос не сравнить. Я всегда любил с тобой разговаривать, слушать твои размышления и умозаключения. Ты был умён не по годам, иногда заставляя меня искренне удивляться. И этот пытливый ум вкупе с перезвоном твоего голоса был одной из многих черт, что я всегда любил в тебе. *** – Карантир? – черноволосый эльф слегка наклонил голову, а губы его застыли в полуулыбке. – Красивое имя. – Благодарю, – мальчик опустил голову в знак почтения.       Эредин долго его осматривал, прежде чем снова обратиться к ведуну: – Он замечателен, Аваллак’х, нужно отдать тебе должное, – произнёс эльф совсем тихо, чтобы его услышал только Креван, с интересом наблюдая, как юный маг с придыханием смотрит на мощных жеребцов у конюшни, на Красных Всадников, собирающихся в новый путь. – Безукоризненный. Dh’oine назвали бы его святым, не сомневаюсь, – он сжал плечо Аваллак’ха. – Нравится? – спросил Эредин громче, обращаясь к маленькому Карантиру. – Очень, – только и смог ответить мальчик, переполненный эмоциями. – А я, – он обернулся к учителю, – тоже ведь однажды смогу стать таким, как они. – Нет, – качнул головой тот, – тебе уготована совсем другая судьба.       Восхищённая улыбка моментально сползла с губ мальчика, но он смог взять себя в руки и с безразличным лицом снова обернулся к Всадникам. – Старый лис, – осуждающе глянул на ведуна Эредин, – кто дозволил тебе заводить дитя, если ты совсем не умеешь с ним себя вести? – он положил руку на плечо Карантира и опустился рядом с ним на одно колено так, что их лица оказались на одном уровне. – Тебе не нужно быть таким же, как мы, – с улыбкой произнёс эльф, – потому что ты будешь много лучше. Ты сможешь стать, кем хочешь, потому что можешь, – он потрепал мальчишку за щёку и улыбнулся. – Но если ты всерьёз задумался о Красных Всадниках, знай, я всегда буду рад сражаться с тобой бок о бок. А пока ты слишком мал, так что слушайся лиса, и он научит тебя необычайным вещам, каким в рядах Всадников тебя никто и никогда не научит.       Карантир слабо улыбнулся и кивнул, в его серых глазах снова полыхнула надежда, когда он наблюдал, как эльфы вскакивают в сёдла, когда провёл Эредина взглядом до его чёрной, как смоль, лошади и уловил едва заметный кивок в свою сторону. Аваллак’х лишь покачал головой, но не стал ничего говорить. ***       Как же тяжело всегда с тобой было. Ты всегда так упрямился, что мог бы, пожалуй, переспорить даже каменную стену, не сомневаюсь. Иногда у меня складывалось впечатление, что я кричу против ветра, срывая голосовые связки, а ты всё равно меня не слышишь. Я очень хорошо помню то время, когда ты взрослел. Это было сложное время, и всё же забавно было наблюдать у тебя признаки банального переходного возраста, присущего всем юным эльфам, пока они притирались с окружающим их миром. Я до сих пор помню этот момент и те усилия, которые я прикладывал, чтобы не злиться тогда. Видят боги, какие там есть, с тобой бывало трудно. Я помню, сколько сил мною было положено на тебя, помню каждую глупую перепалку, твои пререкания, несогласия в первые годы, тогда ведь ты ещё был совсем юным, но уже таким строптивым.       Зато чего я не помню, так это хоть одного ученика более усидчивого, чем ты. Ты, упрямец, заглатывал книги почти целиком. Мне даже не приходилось заставлять тебя, ты всё схватывал на лету, сам находил новое чтиво для себя, одно лучше другого. «Ars Magica», «Hen Ichaer», «Midinvaerne Magica Fortitu», «Tedd Deireadh Ithlinne Aegli aep Aevenien Praedict», «Aeddaes Magica Spiritus»*. Я – вот уж шутка памяти! – могу перечесть названия каждой книги, которая побывала в твоих руках, до самой малюсенькой и незначительной брошюрки.       Я так гордился тобой, твоими успехами. Ты был действительно безукоризненным, прилежным, дотошным, когда, наконец, понял важность обучения. Я гордился тобой, как не гордился ещё никем и ничем в моей жизни.       Самым страшным воспоминанием давно стал момент, когда ты осознал собственную силу. Трезво и чётко, лёгкий щелчок пальцами, искры и неимоверная Сила, которая внутри меня всё заставила сотрясаться. В тот день весь Тир на Лиа почувствовал, что ты очнулся от своего неведения. Я был поражён тобой до глубины души и напуган. Только глупцы не признают своих страхов. Я смотрел на тебя в тот момент и осознавал, что создал нечто себе неподконтрольное, настолько ты был силён. А потом всё прекратилось. Ты просто сжал Силу в кулак и остановился, даже не взглянув на меня. Ты не боялся, и ты не был растерян. Будто бы ты был создан именно для этого. Впрочем… разве не для величия я тебя создал, Карантир?       Ты стал меняться одномоментно, но я тогда не смог связать это с появлением Эредина в твоей жизни. Я был так слеп в своём восхищении тобой и твоим спешным развитием, я был занят вкладыванием знаний в твою голову, заботой о тебе, что в тот момент и не заметил, как стало меньше смеха, но больше дисциплины. В то время ты становился выше, статнее, молчаливее, твои глаза ожесточались всё больше с каждым днём. Как же я был глуп, посчитав тогда, что ты просто взрослеешь, что воспитание даёт, наконец, свои плоды, и ты в какой-то степени подчинился моей воле, позволив указать для тебя лучший путь. Я заблуждался в своём желании поверить в это и так просто упустил тот момент, когда ты полностью вышел из-под моего контроля. Эредин… он считал, что я никогда не ошибаюсь, но он же и доказал обратное. Ты ушёл из-под моих рук незаметно, мастерски и аккуратно. Я так и не понял, кто это воспитал в тебе: я или Эредин.       Тем больнее была моя утрата. Ты всегда был моим ребёнком, я тебя создал из плоти и крови, я создал тебя как личность. Я создал тебя полностью, ты всегда знал и чувствовал это, но всё равно это не помешало тебе уйти. *** – Ты… – Аваллак’х осёкся, так и не закончив предложение.       Но Карантир всё равно не обратил на него внимания, как не обратил бы, договори бы он до конца, выскажись бы полностью. Чародей принял решение, возможно, тяжёлое, но принял. По крайней мере, Аваллак’х хотел верить, что это решение для Карантира было хоть чуть-чуть сложным. – Ауберон, – совладал с собственным голосом ведун, разрываемый в этот момент на части безудержной любовью к Карантиру и такой же неимоверной ненавистью к нему за содеянное. – Ты это сделал или Эредин? – Время, – прямо отозвался юный маг. – Просто пришло наше время, его ушло.       Аваллак’х ещё никогда в жизни не чувствовал себя таким глупым и таким беспомощным, как в этот момент. Он смотрел на своего ученика во все глаза, следил, как он медленно облачается в чужие доспехи, доспехи не Красных Всадников, а совсем иные. И каждая деталь, сверкающая холодным блеском, дышала Эредином, ведун чувствовал его во всём: в металле, в каждом движении Карантира, в его голосе. – Почему? – сдался, наконец, Аваллак’х, желая лишь получить ответ на единственный мучающий его сейчас вопрос. – Почему он? – Разве не для этого ты меня создал? – Холодный взгляд серых глаз застыл на лице ведуна. – Эредин – король, я – его правая рука. Я занял место, уготованное мне судьбой. – Судьбой, – горько усмехнулся Аваллак’х, качнув головой. – Твоя судьба была совсем другой. – Ты так думаешь? – Рука в металлической перчатке легла на посох – ещё одна чужеродная вещь, никогда раньше Карантиру не принадлежащая, воля Эредина, воплощённая в металле. – Ты ошибся, Креван. Моя судьба не ты, я и есть моя судьба. Я могу стать, кем захочу, потому что могу.       Эти слова прорезали воздух словно хлыст. Аваллак’х понял, что Эредин отнял его золотое дитя, и пути назад нет. Больше Карантир не проронил ни слова. Ведун смотрел, как отблески магической пульсации на конце посоха пляшут на металлической поверхности доспехов и шлема с замысловатым нимбом, зажатого под мышкой. Это показалось Аваллак’ху злобной насмешкой новоиспечённого короля. «Dh’oine назвали бы его святым, не сомневаюсь», – с издёвкой прозвучал в голове ведуна голос Эредина, но, как только за Карантиром захлопнулся портал, этот голос исчез тоже.