Сквозь дымовую завесу пробивались первые солнечные лучи. Бой затих где-то вдали, расстреляв последние патроны в восходящее солнце. Ветер разбрасывал клочьями дым по небу, унося прочь.
Рико лежал на земле и смотрел на зарождающийся день, полный глупых надежд. Рико любил эти надежды, они открывали ему глаза каждое утро, вытаскивали полуживым из боя и бросали вновь в этот замкнутый круг — они были смыслом его нынешней жизни. Рико казалось, что так будет вечно и по-другому уже не может.
Ему исполнилось сорок на прошлой неделе, и он всегда думал, что пацифист. Думал, что ему никогда не придётся взять в руки оружие. Он надеялся уйти чистым. А сейчас лежал в грязи и сжимал в руках автомат, как сжимает спасательный круг утопающий. Чёрт подери, он был музыкантом, в его руках должна быть скрипка, а не это орудие смерти...
Он плакал, кажется, он снова плакал.
Рико лежал на холодной и влажной земле. И не хотел думать, почему она влажная. Ему хватало слёз, выедающих глаза не хуже слезоточивого газа. Ему хватало тупой ноющей боли в спине и странной пульсации в животе. Он слышал своё хриплое дыхание, скребущее наждачкой горло. Очень хотелось застонать, но во рту пересохло, и губы слиплись. Поэтому он просто лежал, не шевелясь, и думал, и не закрывал глаза, потому что нельзя закрывать глаза, а нужно смотреть, и слушать, и дышать.
Он смотрел в небо и слушал стоны, доносящиеся откуда-то справа. Он попытался повернуть голову, но не смог. Стонавшему явно было хуже, чем Рико. За эти полтора года он научился определять степень тяжести ранений по одним лишь стонам и крикам. Рико знал, что стоны прекратятся очень скоро — несчастный умирал. И это было ужасно, но иногда он завидовал, трусливо завидовал тем, кто покидал, наконец, этот замкнутый круг.
Рико сосчитал до десяти, и стоны прекратились.
Солнце поднималось всё выше. Оно медленно выползало из-за горизонта, пронизывая обманчивым теплом пропитавшийся гарью воздух. Рико чувствовал вкус крови во рту, тошнотворно-солёная, с привкусом железа она рвалась из глотки. Рико приоткрыл рот, пытаясь застонать, и горячая кровь хлынула наружу. Он бы хотел об этом не думать, возможно, он даже хотел бы закрыть глаза и больше их не открывать. Но Рико не мигая смотрел вверх.
Нужно было отвлечься. Нужно было подумать о чём-то хорошем, о чём-то, оставшемся в той другой жизни. О семье, о друзьях, о... Рико застонал снова, пальцами впиваясь в землю. У него больше не было семьи — эти ублюдки снова разнесли Дрезден, не оставив и шанса мирному населению. Господи, ничего не изменилось, ничего не изменилось с тех самых пор. Его семья была там и там и осталась, погребённая под обломками. «Второй крестовый поход детей», так они это назвали.
К сожалению, он больше не мог плакать.
И Рико вспомнил о Бенни. Бенни был жив, он знал это точно. Бенни удалось уехать из Дрездена, ему удалось спасти себя и своих близких. Кажется, теперь он обитал где-то в Исландии, скрываясь от правительства — Бенни отказался вступать в армию. Рико был рад за друга, тот иногда присылал ему письма — очень короткие, с чужими именами на конвертах, но после них у Рико становилось легче на душе, и он мог продолжать. Бенни был единственным напоминанием о том, что жизнь всё ещё существует где-то за пределами смерти, окружавшей его со всех сторон.
Рико всё-таки повернул голову на бок и сплюнул кровь.
Больше вспоминать было некого. О большинстве Рико ничего не знал, а о ком-то знал, кого-то даже видел... Перед ним всплыло лицо Холли, точнее — то, что от него осталось. Кровавое месиво и глаза, такие яркие и чистые... и мёртвые. Это случилось, кажется, всего месяц назад, а может, чуть больше. Под Остравой, они отступали на восток. Рико нашёл Холли после боя, его тело уже остыло. Рико сидел рядом, пока не пришли санитары.
«Хорошие воспоминания», – мысленно ухмыляясь, подумал он.
Но ничего лучше у него не было, не в этой жизни. Будто прошлое стёрлось, стоило ему впервые нажать на курок, осознанно желая лишить человека жизни. Впервые убив, он сам был убит. Это звучало пафосно, слишком театрально, но он так чувствовал. Возможно, он продолжал всё это, наказывая себя.
Но кое-что всё-таки было. Это нельзя было назвать воспоминанием и мечтой тоже. Это было нечто, балансирующее на грани реальности и сна. Что-то очень тёплое и светлое, как весеннее солнце, как мамина улыбка, как... любовь.
Рико снова захотел взглянуть на небо, он медленно повернул голову. Новый стон сорвался с окровавленных губ. И тогда он увидел лицо той девушки, он почти разглядел её, но видение исчезло. Рико смотрел в небо, его взгляд подёрнулся дымкой. Он неотвратимо терял сознание, но держался, держался за неё — за призрак, стоящий над ним.
Она приходила к нему во снах, являлась в бою, когда он чуть скашивал глаза — где-то на самом краю, всего лишь тень. Он думал о ней постоянно, пытался вспомнить, но не помнил ничего: ни кем она была, ни где он её встретил. Да и была ли она, спрашивал он себя. Эта девушка с невероятной улыбкой, чуть уставшей, но такой лучезарной. Девушка, которая никак не могла ему что-то сказать, которая могла объяснить ему всё. Юное создание, танцующее в пустом зале, восхитительное в своей непосредственности. Не были ли она его фантазией, вызванным призраком небытия, спасающим его от безумия и смерти одним своим присутствием?
Он так отчаянно пытался её вспомнить. И не мог сказать, какого цвета её глаза, но был уверен, что герберы предпочтёт розам. Не мог вспомнить, были ли у неё короткие волосы или длинные, зато помнил пальцы, сжимающие бутылку с водой. Она существовала, он верил, пускай даже только для него. Она была его спасительницей, его ангелом-хранителем. Его любовью.
Рико закрыл глаза. И услышал робкий голос, переполненный искренним счастьем:
– I'm happy to meet you.
Значит, она всё же была. Он помнил, как она сказала ему это, помнил голос, помнил короткое, но тёплое объятие. Рико улыбнулся и открыл глаза.
Она стояла над ним. Он не мог разглядеть её лица, солнце светило слишком ярко. Оно сжигало всё вокруг. Рико видел сгорающие края реальности, пеплом осыпавшиеся в пустоту. Он хотел шепнуть ей на прощанье, но губы так и застыли в улыбке.
***
Чьи-то нежные пальцы касались его кожи, огрубевшей и израненной. Он тянулся к этим прикосновениям — они были для него воздухом, живительной влагой, столь долгожданным теплом. До него долетали обрывки фраз, и он ловил их, потому что это любовь шептала ему. Он парил где-то высоко-высоко, над самим солнцем, продолжающим сжигать мир. Он был счастлив как никогда.
А потом появился другой голос, очень знакомый. Он говорил одно и то же. «Dieser Krieg ist nicht dein Krieg».
Такая простая истина, которую он
так долго искал. Ему было немного смешно. И этот кто-то тоже к нему прикасался — крепко сжимал руку. И было что-то отчаянное в этом, что-то, полное надежды. Но он был далеко, так далеко, что всё уже было не нужно и не важно. Главное — чистое счастье в бесконечной вышине.
А потом он услышал слёзы, так громко разбивающиеся о его кожу. И почувствовал робкое и нежное тепло. И ломкий, осыпающийся пеплом голос, отчаянно-безнадежный. Голос повторял непонятные слова, повторял и повторял. «Всё будет хорошо». Три странных, горьких на вкус слова...
И он на них ответил, прошептав беззвучно «Liebe».
***
Рико очнулся в госпитале. Вместо неба испещрённый трещинами потолок. Вместо утреннего затишья после боя — стоны, крики и успокаивающие голоса сестёр. Рико смотрел вверх и ничего не понимал.
Он помнил небо, стоны умирающего где-то рядом. Помнил боль и противный вкус крови во рту. Помнил ослепительно яркое солнце. И смерть, её он тоже помнил. Он был, наконец, свободен, он был счастлив как никогда раньше. Он был далеко, и он был чист.
Но... он снова выжил? Остался в замкнутом круге продолжать этот ужас?
Он повернул голову и увидел маленькую вазочку со сколотым краем, стоящую на тумбочке, и увядшие цветы в ней.
«Она спасла меня, моя любовь вновь спасла меня», – понял Рико. Он всё понял, в этот прекрасный день он всё понял. Хриплым, едва узнаваемым голосом он сказал, обращаясь ко всему миру и только к себе одному:
– Das ist nicht mein Krieg, nicht mein Krieg...
Он плакал, кажется, он снова плакал.
