Баловень

      Никита Романович с раной на сердце стоял у могилы Максима. Грустно было и печально князю, потерял он не близкого друга, а брата своего названого. Молча стоял Серебряный, думал о несчастной матери, о свирепом отце, но не страшен был мужчине гнев Малюты. Хоть и честно похоронили Максима победители, всё же плакала душа Никитина, рыдала. Но на лик же князь был покоен и горд.       У реки, рядом с полем сечи, усеянном трупами русских и татар, вырос большой персидский шатёр Басманова. Красивый, богато украшенный, он лишь на миг привлёк внимание горюющего Никиты Романовича, но не таков был замысел царева любимца. Видя, что не впечатлился князь, Федор послал одного из своих служек к Серебряному.       Поклонился тот дворянину, передал волю барскую: хочет Басманов разделить с ним трапезу. Никита Романович принял предложение; хотелось ему увидеть грозного воина, почтение выразить.       В шатре у кравчего было нарядно, просторно. Сам он возлежал на мягких подушках и с интересом рассматривал гостя. Совсем переменился карающий врагов молодой человек. Федор был чист, красиво одет. Красный кафтан, расшитый золотыми и серебряными нитями, украшенный жемчугом, чёрные штаны, высокие сапоги - всё было к лицу опричнику. Белая, нежная кожа сияла молодостью, блестящие темно-русые волосы крупными, неопрятными завитками спадали на плечи, от малейшего движения звенели в ушах крупные серьги. Из-под густых бровей хитрыми огоньками на князя смотрели темные глаза.       — Никита Романович, — сладко протянул Басманов, но даже не привстал при появлении Серебряного. — Как я рад тебя видеть!       — И тебе здравствовать, Федор Алексеич!       Федор испытывающе глядел на гостя, но тот не чувствовал на себе недружелюбный взгляд.       — Посмотри, как ты весь запачкался, — брезгливо произнес молодой человек, указывая на кольчугу и порты.       Князь оглядел себя. Весь в крови, грязи!       — Снимай одежду, княже.       Серебряный скинул кольчугу, остался в одной серой рубахе. Штаны снимать, однако, не стал.       Кравчий перевёл взгляд на отброшенную в сторону защиту, снова с ног до головы осмотрел Никиту Романовича. Тот тоже глядел на Басманова. — Хорош ли я? — с игривой улыбкой вдруг спросил молодой человек, чувствуя на себе заинтересованный взгляд. — Красив?       — Красив, Федор Алексеич.       Опричник картинно отвёл голову и усмехнулся.       — Русые кудри, нежная кожа, брови собольи. Не всякая красавица может таким похвастаться.       Он мельком глянул, желая знать, как ответит Серебряный. Но мужчина молчал.       — А в бою как я тебе?       Князь мыслями вернулся на поле битвы. Там царев любимец произвёл на него впечатление. Он несся вперёд на коне, рубя татарам головы, втаптывая в землю опешивших врагов. Вот где Басманов был хорош.       — Ты храбрый воин, на поле тебе равных нет, но брось ты прикидываться бабой. Остриги волосы, вынь из ушей цацки.       Федор усмехнулся ещё раз. Говорил Никита Романович честно, это Басманов знал.       — Нравится мне твоя честность, княже. Таких-то людей и не хватает у нас в Слободе. У ног царя-батюшки, нашего благодетеля, одни гадюки да аспиды вьются. Плохо мне там, воли я хочу! Только вот не пускает меня государь бить врагов наших, всё при себе держит.       Опричник смелым взглядом смотрел прямо в глаза Серебряному. Этого взора, вызывающего, манящего к себе, не выдерживал ни Васюк, близкий Федору во всех отношениях, ни даже сам царь. Но на князя он не подействовал. Скрыв обиду и злость, молодой человек продолжил:       — Свободный ты человек, Никита Романович, а я — узник Александровой Слободы. Ты волен пойти, куда глаза глядят, бороться с басурманами. Мне же даже тошно говорить о том, что приходится при дворе вытворять.       — Так ты и впрямь в летнике бабском перед царём пляшешь?       Глаза Басманова сверкнули.       — Ну если и пляшу, то и что с того?       Лицо гостя скривилось, он с отвращением повернул голову в сторону и плюнул.       — Что, княже, противно стало? А мне каково?! Царь теперь меня не сильно жалует, смеются надо мной и его ближние, Федорой обзывают.       Опричник горестно вздохнул.       — Никому меня не жаль. Все отвернулись. Ох, горе мне, горе!       Он закрыл лицо руками и закачал головой в точности так, как делают женщины.       Это совсем разозлило Серебряного. Мужчина не хотел верить, что только недавно с жаром сражавшийся Федор на самом деле был слабым. Он подошёл к кравчему, схватил его за руку и потянул на себя, открывая лицо.       Басманов с минуту удивленно смотрел на князя.       — Хватит, Федор Алексеич! Будь мужчиной, и будет тебе уважение и почёт!       Молодой человек скрыл усмешку.       — Только ты, Никита Романович, меня и понимаешь.       Он встал и крепко обнял князя, но Серебряный отстранил Федора.       — Пора мне. Спасибо за приглашение, но не могу больше задерживать тебя.       — Ты даже не останешься отобедать?       — Не могу.       Мужчина кивнул головой в знак почтения и направился к выходу. Но путь ему преградил молниеносно доставший шашку опричник. Он лукаво улыбался, приставив к груди князя оружие.       — Чего это ты удумал, Федор Алексеич?       Кравчий не ответил, скользнул острым холодным металлом по груди гостя. Рубаха разъехалась под саблей, обнажая тело князя с проступающими капельками крови.       — Отпусти меня по добру, барин.       Но Басманов покачал головой в знак отрицания.       — Никто не зайдет и не выйдет отсюда против моей воли.        Он прошёлся саблей по лицу, оставил тонкую полоску на щеке.       Князь не шевелился, пристально глядел в глаза цареву любимцу и пытался прочитать в них мысли молодого человека. Но Федора нельзя было просто так познать.       Тонкая струйка бардовой жидкости покатилась вниз, попав на краешек губ Серебряного. Опричник подошёл к Никите, слизал кровь и довольно прищурил глаза.       — Князь, люб ли я тебе?       Дворянин не ответил и хотел отвернуться, но сбоку звякнула холодная сабля.       — Честно отвечай!       — Не знаю, чего ты хочешь от меня, Федор Алексеич, — наконец проговорил он.       — Врешь! Ты прекрасно понимаешь. Сам-то небось истосковался по теплу плоти?       Серебряный сглотнул. Прав был Басманов: давно уже хотел князь ласки, заботы, любви. А прямо сейчас захотел ещё сильнее. Игривым бабьим взглядом смотрел на него молодой опричник, почти говоря: «Возьми меня! Я ничем не хуже продажных плутовок!» Федор и впрямь был не хуже, даже гораздо лучше нахальных девок, предлагающих утолить голод телесный за копейки. Но зачем тратить деньги на ненастоящую, покупную любовь, когда рядом с тобой — писаный красавец, храбрый воин?       — Бери, пока дают, княже, — прервал размышления нежный, но одновременно дерзкий голос.       Барин прижался к Никите, крепко сжал плечи мужчины и страстно поцеловал.       Жар растёкся по телу Серебряного, он не мог больше противиться и, хватив за белую шею кравчего, ответил на его порыв.       Огонь, сжигающий изнутри, добрался даже до кончиков пальцев, заставляя делать немыслимое. Князь сжал туловище Федора, бросил его на мягкие подушки. Лукавая улыбка не сходила с лица Басманова. Он закрыл глаза от удовольствия. Никита набросился сверху, целуя нежные руки. Но опричник вырвал их и с легкостью помог стащить порванную рубаху. Сняв сапоги с молодого человека, Серебряный притянул его к себе. Царев любимец засмеялся.       — Не спеши, княже, впереди ещё много времени.       Слова не повлияли на мужчину. Он набросился на Федора, как дикий медведь на добычу, сорвал кафтан и порты. Снова раздался смех. Басманов оттолкнул князя ногой.       — Снимай сапоги. Не марай ткань.       Никита стащил с себя обувку, немного усмирил пыл.       — Теперь ложись, — повелительным тоном, с той же хитрой улыбкой произнёс опричник.       Князь послушно прилег на мягкие подушки, в которых буквально тонул.       — Теперь моя очередь, — насмешливо продолжил молодой человек.       Он запрыгнул на икры к Серебряному, медленно начал снимать штаны. Когда наконец закончил, отбросил их в сторону, прижал большую ладонь к своей щеке. Почувствовал Никита пламень внутри Федора, заклокотало в груди ещё сильнее. Скинув с себя кравчего, князь наконец утолил свой телесный голод.       Два тела слились воедино, двигаясь в одном ритме, сначала медленно и нежно, потом всё быстрее и бешенее. Сережки Басманова звенели в такт движениям, создавая подобие музыки для дикого, безудержного танца, который танцуют шаманы и знахари. Это тоже было отчасти ритуалом, посвящанием в свои особые тайны. Один раз совершив сей обряд, уже не можешь остановиться. Но присутствовало здесь такое-то волшебство; человек будто не чувствует своего тела, становится частью другого. И радость, и страдание приносит танец тел, заставляя сердце биться в бешенном ритме, срывая с губ вздохи. Федор намеренно стонал громко, желая привлечь внимание.       Когда внутренний голод был утолен, князь повалился на мягкие подушки, жадно глотая воздух. Измученный, но довольный молодой человек водил тонким пальцем по мускулистой груди. Теперь у Никиты было время разглядеть телосложение кравчего. На первый взгляд он был хрупким, но в бою Серебряный хитрого молодца видел.       — О чём думаешь, княже? — спросил опричник.       — О многом… не сказать всего.       — ...Люб я тебе?       — Баловень ты, Федя. Много хочешь знать, да вот рано состаришься. Басманов вздрогнул, но мужчина засмеялся. Кравчий ударил подушкой князя, тоже рассмеялся. Общий смех прервал шорох у шатра.       — Барин, — пролепетал кто-то.       Лицо Федора стало грозным, он зарычал.       — Пошли прочь! Я занят! — закричал он.       Звуки с той стороны стихли, молодой красавец опустил голову на грудь Никиты.       — Баловень… — протянул князь, гладя опричника по шёлковым волосам.