Молоко

Ренли было семь. Давали не меньше девяти, но было семь. И теперь, когда Роберт отдал ему Штормовой Предел, люди звали его «лорд Ренли». Они говорили «лорд» другим голосом и с другими лицами, чем когда обращались к Станнису. Страшно злой – ну и пожалуйста, теперь-то он больше ничего не мог Ренли сделать – Станнис уехал из Королевской Гавани прямо на Драконий камень, даже не завернул. По правде, если бы не Станнис, хоть раз побывать на Драконьем Камне хотелось. Говорили, можно узнать правильные слова и заставить проснуться каменных драконов, которые стерегли замок. (Драконы были огромные, Ренли видел рисунок). Еще говорили, слова сработают только у наследника Таргариенов. Ну а какой же из Станниса наследник Таргариенов. Леди-бабушка у них, конечно, общая, но Ренли походил на нее гораздо больше, даже по ее портрету видно (леди-бабушка была черноволоса и темноглаза, но все равно самая настоящая Таргариен). Правда, еще говорили, что по Драконьему Камню бродит призрак последней Драконьей королевы. Вот пусть Станнис с ней встретится в темном коридоре. Но на Драконий Камень уехал и мейстер Крессен. Реветь было нельзя. Топать ногами, как всякая малышня, было совсем нельзя. Ренли сделал, как делали другие лорды. Поднял подбородок повыше и сказал: – Я могу приказать вам остаться. – Можете, лорд Ренли, – ответил мейстер Крессен негромко, со своей обычной улыбкой. – Конечно, можете. Но вы хороший господин, и понимаете, что ваш брат совсем один на Драконьем Камне, и нуждается в добром совете и наставлении. «Да пусть его там акулы сожрут!» – Я обязательно вернусь, как только лорд Станнис сможет обойтись без моей помощи. И я буду писать вам, даю слово. – Длинные письма! – Очень длинные письма, лорд Ренли. Такие, что ворону не поднять. Обнимете меня на прощанье? Ренли обнял и все-таки заревел – вот позорище-то! – а мейстер Крессен долго гладил его по голове, и нижнее, железное звено от цепи впивалось в лоб, и еще мейстер Крессен что-то говорил, только какая разница, потому что наутро он все равно уехал. Ренли ушел в сад, забрался на яблоню и долго сидел там, представляя, как Станниса жрут акулы. Потом появился сир Кортни. – На вашем месте, – сказал он, – я бы оттуда спустился и отправился писать мейстеру Крессену письмо. – Зачем это? Он только что уехал! – Зато он получит ваше письмо, едва доберется до Драконьего Камня. Представьте, как вы его удивите. Ренли задумался. – А вот ваш брат будет сильно рассержен, – добавил сир Кортни таким же спокойным голосом. Ренли свесился с ветки: – Вы думаете? – Я точно знаю. Ему-то вы ничего не напишете. Ренли слез с яблони и отправился сочинять письмо. Несколько длинных слов понадобилось переспросить у септона Тимоса, но остальное Ренли написал сам. Очень тщательно и старательно, потому что мейстер Крессен всегда хвалил его за красивый и ровный почерк. Еще тогда, во время осады. Он брал Ренли за плечо и уводил подальше от всех остальных, которые рычали друг на друга. Клал бумагу, открывал чернильницу и говорил: «Сегодня буква «Р». По-валирийски похожа на ящерицу, помните? Пишите, лорд Ренли. Осада рано или поздно кончится, а хороший почерк у вас на всю жизнь останется. Он никогда не лишний. Хвост у ящерицы длиннее и круче заворачивается. Вот теперь отлично». * * * Лорас сдержал свое обещание, и Ренли не удивился, когда оказалось, что его «особое место, про которое больше никто не знает» прячется в Лабиринте. Лабиринт был старше Хайгардена и окружал холм широким неровным кольцом, когда тот был просто холмом, – вот и все, в чем сходились рассказы. Остальное было – кто во что горазд. Ренли еще в Королевской Гавани слышал чье-то рассуждение с умным видом, мол, Лабиринт – часть укреплений, хитрая ловушка на незадачливых врагов. Да уж, потому-то поперек него и была проложена широкая мощеная дорога прямо до ворот Хайгардена. Но с дороги они свернули, и Ренли очень быстро бросил считать повороты, тем более, что тропы были проложены как угодно, скручивались, заворачивались, петляли и завязывались узлом. Кое-где лошади шли напрямик, раздвигая боками кусты и нижние ветви акаций и ветел. А потом – вдоль живых стен сначала из мирта, потом боярышника, потом шиповника, потом снова мирта. Иногда попадались остатки старой кладки. Иногда – лежачие и стоячие валуны. Было на удивление тихо, и совершенно пустынно, только белки время от времени перелетали с ветки на ветку. – Тут совсем никто не бывает? – спросил Ренли. – Почти. Только по праздникам из деревень приходят. – Старобожники? В Просторе они разве есть? – Почему сразу старобожники? – удивился Лорас. – Нет, в честь Матери же праздники. За новым поворотом Ренли увидел старую, дуплистую ветлу. И на ней было вырезано что-то, толком не рассмотреть, кора наплыла. Но точно не лицо, как на чардревах. Если приложить немного воображения, получалась женская фигура. В одной руке она держа младенца (ну, вероятно). Во второй – что-то четвероногое, с рогами. У корней ветлы лежала шелуха от пшеничных зерен и деревянная плошка, с высохшей пленкой молока. Лорас остановил свою Серую на едва приметной развилке, потом решительно двинулся дальше. – Как ты тут разбираешь, куда? – А, – сказал Лорас не без гордости. – Я еще сколько лет назад весь Лабиринт облазил. Я такие места знаю, каких никто не знает. – И тебя что же, одного отпускали? – Дети никогда не теряются в Лабиринте, – сказал Лорас так, словно напоминал, что трава зеленая, и тронул Серую дальше. * * * Сир Кортни считался его советником, но на самом деле говорил он не слишком много, не как делали советники в разных историях: «И шепнул Королю…» – а дальше пока дослушаешь, забудешь, что с чего все началось. Сир Кортни редко говорил: «Скажите так» или «Сделайте так». Но все первое время, как Ренли вернулся с коронации Роберта лордом Штормового Предела, держался поблизости. Даже не поблизости, а прямо за спиной, рука на плече. Если скосить глаза кверху, там маячили рыжие борода и кучерявые волосы торчком. Так Ренли и обошел весь Штормовой предел. Его все и раньше знали, но так было нужно. Сир Кортни объяснил ему, что можно остаться в кресле лорда и принимать своих людей там. Но Штормовые лорды делают по-другому: хоть раз приходят сами, посмотреть и поговорить, на конюшню и на кухню, в подвалы и к надвратным башням. На псарне Ренли уже был – да тысячу раз он там был – но сир Кортни зачем-то разбудил его ни свет ни заря и снова повел туда. Ренли давно уже дорос до перегородки (и все равно не дал бы себя поднять) и рассмотрел при свете лампы, как возится на соломе Стрела, лучшая гончая сука во всех Штормовых Землях. Леди Шира Эррол не так давно привезла Стрелу в подарок, потому что после осады… потому что их совсем не осталось после осады, собак в Штормовом Пределе. Три черных и один пятнистый щенок, все со смешными короткими хвостами, копошились у Стрелы под брюхом. Потом Ренли увидел, как младший псарь придерживает Стрелу за ошейник, крепко, обеими руками. А старший достает из сумки пару щенков побольше и проделывает нечто странное: берет с соломы двух мелких и старательно обтирает ими новых, как губкой. Потом складывает кучкой, всех вместе. Стрелу, все еще держа за ошейник, подвели к кучке щенков. Она медленно всех обнюхала, облизала каждого, не разбирая своих и чужих, а потом улеглась и стала подталкивать мордой к соскам. – Зачем так делать? – спросил Ренли шепотом. – Своих она приносит мало, – ответил сир Кортни. – А второй такой собаки еще поискать. Поэтому ей подкладывают чужих. Когда они вырастут, их по всем достоинствам не отличить от ее собственных, только по масти. – Но они же не ее крови, – удивился Ренли. – Мне мейстер Крессен рассказывал… – С вашего позволения, лорд Ренли, – сказал старший псарь, – мейстеры много в чем разбираются, но в собаках ничего не смыслят. Он почесал Стрелу по черному боку. – Не в крови тут дело, – сказал он. – Тут все дело в молоке. * * * А Ренли еще гадал, кому только Лорас купил в Королевской Гавани эту шелковую шаль в кошмарных красно-зеленых цветах (и придирчиво перерыл всю лавку, выбирая поярче), а потом еще и отнес к ювелиру, чтобы навесить на бахрому золотые кольца. Лорас на вопрос только рукой махнул, но было ясно, что никакая благородная дама и близко не подошла бы к вот к этому. А она и не была благородной дамой, розовощекая темноволосая женщина, такого маленького роста, что шаль, которую Лорас накинул ей на плечи, смотрелась, как плащ. – Благодарю, милорд, – сказала она и вежливо присела. – Очень красивая шаль. Вы очень добры. Ничего странного она не сказала, но Лорас почему-то недоуменно моргнул. Огляделся по сторонам, нашел глазами Ренли – и рассмеялся. – Лорд Ренли – мой близкий друг, Нанег. При нем можно. Она все-таки бросила на Ренли быстрый и очень пристальный взгляд – или только почудилось – а потом вдруг переменилась, сразу вся. – Если друг и можно… – сказала она совершенно иным голосом и расцвела в улыбке, – Что же вы сами-то встали столбом? Лорас и ответить-то ничего не успел, как она ухватила его за щеку, довольно кивнула, огладила по плечам, повернула так, потом эдак. – Совсем вырос, я уже и не дотягиваюсь. Повернитесь, дайте со всех сторон посмотрю – да не так быстро! Нанег, Нанег… Имя было смутно знакомым, Лорас упоминал раз или два. Она его нянька – или кормилица? Ренли думал – кормилица и кормилица, мало ли. Но что же Лорас так мало говорил про женщину, которая вот так запросто могла его вертеть во все стороны, нимало не смущаясь? – Кругом красавец, глазам больно! – засмеялась Нанег. – Всё, всё, насмотрелась. Идите теперь ко мне, мой мальчик. «Мой мальчик» – сказала она, и Ренли впервые услышал, чтобы кто-то говорил с Лорасом таким голосом. Лорасу пришлось сильно наклонить голову, чтобы поцеловать Нанег в седеющую макушку, и Ренли увидел, как ее пальцы ласково поглаживают и почесывают ямку у Лораса на затылке. Это же был его, Лораса, жест. Любимый, вечный, почти бездумный жест. Вот так же Лорас руку клал, вот так же перебирал пальцами. «Да все время он говорил про свою Нанег. Только не словами». И Ренли вдруг понял, что понравиться этой женщине почему-то гораздо, гораздо важнее, чем Алерии Хайтауэр-Тирелл, госпоже Хайгардена. – Знаю, знаю про ваш турнир, – сказала Нанег. – Маргери читала мне ваши письма. Вы мне лучше скажите, вы медальон все время носите? Медальон, ну конечно. Даже удивляться нечему. – Ношу, Нанег, – ответил Лорас. – Все время. – Обманывате, – вздохнула она. – И не краснеете. Что с вами только делать. Ренли счел момент подходящим. – Лорас правда носит, могу поручиться, – вступился он. – Я за ним следил. Лорас поднял на него бровь и сверкнул глазами, но Ренли не счел нужным это заметить. Нанег посмотрела на него иначе – так же коротко и так же пристально, как в первый раз. Теперь он точно не ошибся. – Тогда спасибо вам, милорд, – сказала она и поклонилась с большим достоинством. – Хотите принести Лорасу еще больше удачи? – О, ну нет, – протянул Лорас страдальчески. – Ну Нанег… Нанег не обратила внимания. – Хочу, – ответил Ренли. – Тогда попросите Лораса отвезти вас к его дереву. Он станет упрямиться, но вы не слушайте. Лорас картинно закатил глаза. – Я посадила лавровое деревце в год, когда он родился, – продолжила Нанег очень спокойно и неторопливо. – Загадайте что-нибудь. Лорасу не говорите, зато повяжите на ветку что-нибудь: ленту, веревку, что найдете, только чтобы было ваше. Ренли вежливо кивнул. Надо думать, еще одно из тех суеверий, про которые Уиллас Тирелл упоминал. Дело понятное. Кидаться выполнять не стоит, но отчего бы и не послушать? – Поблизости и дикая яблонька, для леди Маргери, – продолжила Нанег. – Они у меня дважды брат с сестрой. Одной матерью рождены, одним молоком вскормлены. Было нечто одновременно очень простое и обыденное, и очень торжественное в том, как она это сказала. – Почему у нее два топора? – спросил Ренли, сам не зная зачем. – У Матери? – Очень просто, – ответила Нанег, кажется, совсем не удивившись вопросу. – Один для ее врагов, второй – перерезать пуповину. Потом она снова обратилась к Лорасу: – Наклоните голову. Лорас, который только что фыркал, повиновался сразу же, с готовностью, словно Нанег была септой. А она точно не была. Нанег вынула что-то из мешочка на поясе, какую-то сушеную траву, потерла между пальцев. Запах был сильный, похожий на лимонный, но не совсем. – Ну нет, – запротестовал Лорас снова, когда принюхался. – Я ведь уже мужчина. – Мужчиной станете, когда дети появятся, – сказала Нанег невозмутимо и потерла ему виски пальцами, что-то неразборчивое приговаривая одними губами. Зачем она носит эту деревянную ложку, да еще на шее? И что там на ложке вырезано такое странное?.. Закончив с Лорасом, Нанег посмотрела на Ренли. Молча, спокойно, вопросительно. Он подумал мгновение, потом подошел и тоже подставил голову. Пальцы у Нанег оказались на удивление сильные. – Спасибо, госпожа Нанег, – сказал Ренли с улыбкой. Должно было прозвучать как шутка, но почему-то не прозвучало. – Целая госпожа? – улыбнулась она в ответ. – Тогда будет «госпожа Ронаннег», если уж полностью. * * * – Лорас, а твоя Нанег… она про тебя знает? – Что? – Лорас посмотрел удивленно. – А. Нет, скорее всего. Зачем? Ренли не нашел, что ответить. – А что значит «Ронаннег»? – Не знаю, – Лорас пожал плечами. – Ее тут никто так не зовет. Смеяться будешь, мне раньше как-то в голову не приходило, что у Нанег есть имя и подлиннее. Оно разве обязательно должно что-то значить? Лорас был прав, и все-таки имя засело гвоздем в голове. Где-то Ренли слышал его прежде, помнил он какую-то историю... Даже скорее сказку, и в сказке был какой-то рыбак…И кто же ему рассказывал? Точно не мейстер Крессен, он не одобрял волшебных историй, предпочитал рассказывать поучительные. Кто же это все-таки был и при чем тут дурацкий рыбак? Поутру Ренли перехватил одну из горничных, что казалась пособразительней, и спросил ее. Она посмотрела на него в ответ, как на неразумное дитя, и сказала: – Так это же морская собака, милорд. Усатая, вроде выдры. * * * Лорас долго упирался, закатывал глаза, строил рожи и обзывался суеверным (кто бы только говорил). Но в конце концов сдался. Лавровое деревце росло в каком-то конце Лабиринта, до которого Ренли все равно не запомнил дорогу. Доставало оно Ренли до плеча, оглушительно пахло, и среди глянцевой листвы прятало обрывки ленточек, какой-то шнурок, кусок веревки, завязки. Одни поновее, другие поистрепанней. Ренли отогнул ветку и повязал на нее кусочек кружева, который отрезал с ворота своей рубашки утром. – Ну, теперь ты доволен? – хмыкнул Лорас. – Можем мы возвращаться? Я проголодался. Ренли кивнул, разгладил концы кружева и потянул ветку к носу. Лавровое деревце цвело, гроздьями мелких, светло-желтых цветов.