*
У него черные руки. Он далеко не сразу замечает, что они кровоточат – но это ничего, он обматывает пальцы пластырем яркого бордового цвета, перехватывает костяшки рук белоснежными бинтами. – В следующий раз будь осторожнее?.. Это лишь предостережение, но он внимает ему, будто проповеди. – В следующий раз позволь мне сделать это. Повязки выглядят слишком тугими. Он качает головой. Он слышит смех. – О, так что, все в порядке? Ну хорошо.*
На дворе ночь, на дворе всегда ночь. Звезды сияют над головой, и иногда прилетают совы, иногда прилетают светлячки, и он думает, что, наверное, влюбился. Светлячки потухают и исчезают, совы приземляются и взлетают, и звезды ещё никогда не светили так ярко. Ночь приходит, когда настает её время. Ночь приходит, но никогда не приносит с собой тьму. Ночь черна, как разбившаяся ручка, запачкавшая его ладони. Он не уверен, остались ли чернила у него на руках – его руки и так словно сотканы из чернил, тьмы, черноты, будто вороново перо, будто ночь. Возможно, он влюбился. Ночь всегда была скучной, но теперь он может различать краски в переливчатом свете звезд. Раньше они были для него лишь белыми пятнами на черном полотне, но сейчас – желтые на синем, розовые на лиловом. Возможно, он влюбился.*
Он обдирает костяшки, холодный воздух въедается ему в губы. Антисептик решает все проблемы лишь до определенного момента. – Не торопись. – Я ничего и не делал. – Ну да.*
Раньше все вокруг было лишь черным с белыми отсветами. Всё вокруг было нечетким, однообразным, будто помехи в телевизоре. А затем он встретил Джоша и вот тогда почти забыл это чувство – как будто держат под водой и заставляют дышать.*
Смотреть на Джоша – это все равно что смотреть на мир вокруг сквозь фильтры из Снапчата. Нужно время, чтобы привыкнуть, но теперь он уже не может представить, как можно жить иначе.*
Джоша не смущает то, что каждый раз происходит с его кожей. – Это даже вроде как круто, понимаешь? Так должно произойти… что-то интимное, типа прикосновения? Что если кто-то просто столкнется с тобой на улице? – Ничего не произойдет. Скорее всего. – Но ты все равно не прикасаешься к другим людям, просто на всякий случай? – Я не знаю, что может случиться, если все пойдет не так. – А что если я прямо сейчас дотронусь до твоего колена? Что тогда будет? – Не знаю. Попробуй – увидим. Джош кладет руку ему на колено, проходит секунда, проходит ещё одна, и Джош отстраняется. – На тебе же, типа, штаны – может, потому ничего не происходит. Нужно коснуться кожи. – Может быть. Но той ночью он стаскивает с себя одежду и видит, что кожа на его правом колене стала светлее на несколько тонов – уже не такой угольно-черный, как прежде. Это пугает его. Он ложится на кровать, но не может уснуть. Джош – просто знакомый, Джош – никто. И Джош смог избавить его от малой части той заразы, что отравляет его жизнь в течении долгих лет.*
Он подумывает о том, чтобы рассказать Джошу. Но молчит.*
Его глаза очень выделяются на фоне остального лица – он не понимает, как так вышло. Однажды, когда он был ещё ребенком, мама утерла ему слезы с лица, и на следующее утро на тех самых местах он впервые увидел бледную кожу, жаждущую солнца, жаждущую новых прикосновений. Черный нос, черные губы, но зубы – белые. Они всегда были белыми. Он никогда не улыбался. Он улыбается теперь. Джош делает всё, чтобы выманить из него улыбку. Джоша не смущает то, что каждый раз происходит с его кожей. Джош потягивается, простирая руки над головой, зевая так, будто не боится вывихнуть челюсть. Его локоть случайно задевает подбородок Тайлера, проезжается до носа – и тут же начинает хлестать кровь, начинают сыпаться извинения, начинается встревоженное «Тайлер! Ты в порядке?» – У меня кровь идет! – Но все равно, ты в порядке? – Ну… наверное, – Тайлер так и держит руки у лица. – Мне нужно в ванную. – Постой, дай сначала посмотрю. Нос у Тайлера не сломан. Но кровь все равно хлещет, пачкая его черные руки, его розовые губы, розовую кожу – розовую, новую, свежую. Джош смотрит, смотрит и ничего не говорит, лишь его глаза округляются от удивления. Тайлер вскакивает с дивана и прячется в ванной.*
Он прячется под слоями одежды, надеясь, что сможет исчезнуть навечно. Вечность – это два часа. Джош стучит в дверь. – Ты в порядке? У него текла кровь, и там, где раньше все было черным, теперь всё розовое и белое, настоящее, живое. – Я в порядке.*
– Входи, – говорит он Джошу, – и давай посмотрим, что будет. Они вместе стоят перед зеркалом и наблюдают за тем, как рука Тайлера теряет свою окраску: черный пигмент сходит, будто солнечный ожог – кусками, падая на пол и растворяясь в воздухе. – Я ведь даже не прикоснулся к тебе, – говорит Джош. – Кто тебя трогал? – Никто.*
На сцене всегда царит ночь: он смотрит на огни сотовых телефонов, на руки, тянущиеся вверх, будто у утопающих в море. Они тянутся к нему, желая прикоснуться, потрогать, и он делает шаг навстречу – черные ботинки, красные носки, он будто идет по воде, укрощает шторм. Джош позади него – бам, бам, бам. Кожа горит огнем, ноги потеют, и уже потом, снова оказавшись в автобусе, он снимает свои черные ботинки, свои красные носки и видит всё такую же черную кожу. Водная толща смыкается над его головой. Он едва может дышать.*
Его черные ноги становятся розовыми, когда он случайно наступает на одну из рубашек Джоша, валяющуюся на полу. Он не замечает этого, пока не идет вечером в душ. Ноги болят, как всегда болит новая кожа, и его накрывает: он падает на пол, тянется руками, трогает, гладит свои пальцы, ногти, мозоли – и весь мир будто перестает существовать.*
С его руками всё иначе – они всегда были цвета разлившейся в океане нефти. Тайлер берет разные вещи – вещи Джоша, свои вещи, – а его руки по-прежнему черные. Они всегда были такими. С его руками всё иначе. Сейчас он позволяет себе прикосновения, но раньше старался избегать их всеми силами. Он не знал, что может случиться. И вот теперь он сидит на интервью рядом с Джошем, они демонстрируют своё секретное рукопожатие, которое изобрели буквально только что, и только потом, когда уже выключены камеры, Джош поворачивается к нему и говорит: – Эй, чувак, а ведь я коснулся тебя снова. И Тайлер смотрит на свои руки, смеется, и Джош смеется тоже, и все продолжает идти своим чередом. С его руками всё иначе. Тайлер может прикасаться к Джошу и не бояться запятнать его. Это странно. Тайлер может прикасаться к Джошу, Джош может прикасаться к Тайлеру, и ничего плохого не случается. Ничего не случается. С его руками всё иначе.*
У Тайлера есть татуировки. У Джоша есть татуировки. Джошу нравятся татуировки Тайлера. – Так как они… как это работает? Чернила на коже у Тайлера – настоящие чернила, не метафора, не его личное проклятье – сначала были белыми, а затем почернели, стоило только другим чернилам – метафоре, личному проклятью – сойти на нет. Когда Джош и Тайлер стоят перед зеркалом и наблюдают за тем, как рука Тайлера бледнеет прямо на глазах, белые узоры меняют цвет и становятся черными, преображаются, обновляются. Джош говорит: «Я ведь даже не прикоснулся к тебе». Джош говорит: «Кто тебя трогал?» Тайлер говорит: «Никто». Тайлер думает: «Ты. В тот момент я думал о тебе».*
Когда Тайлер был подростком, он дал своему проклятью имя. Имя делало его менее страшным. Имя позволяло Тайлеру почувствовать себя сильнее, пусть даже на мгновение. Джош легко может сопоставить одно с другим. – Мы можем его остановить? – спрашивает он. Тайлер пожимает плечами. – Я не знаю.*
Он сидит в пустой комнате и наблюдает, как под новой кожей начинают проступать вены – целая галактика цветов, ещё одно звездное небо. С затаенным восторгом, ерзая на месте, он словно наблюдает за мерцанием звезд: как они становятся красными, становятся розовыми. Они были черными, они были темно-синими, а теперь – розовые. Тайлеру нравится розовый.*
Бывают моменты, когда ему кажется, что он не сможет вынести этого. Но потом появляется Джош – это словно удар молнии, – и по телу у Тайлера проходят волны дрожи, снова и снова, снова и снова, и его бедра горят огнем, и – бам, бам, бам – это как удар ножом. Его подхватывает, носит кругами, бросает из стороны в сторону, снова и снова, снова и снова. Все свои поводы для неуверенности, все свои страхи Джош носит поверх век – такого яркого красного цвета Тайлер никогда не видел. – Это чтобы ты был не один, – объясняет Джош, и Тайлер тяжело сглатывает, улыбается, и что-то больно сжимается в его груди, горит огнем, и – бам, бам, бам – это как удар ножом.*
Когда они на сцене, ночь не наступает – только не с Джошем. Когда они на сцене, происходит нечто магическое – с Джошем всегда так. Воздух разрывается от рева, но виной тому не штормовые волны. Тайлер слышит, как гудит в ушах – он будто под водой, – и его легкие расправляются, наполняются, а затем будто выбивает пробку, какую-то преграду, в этой кухонной раковине, в этом океане. Воздух разрывается от рева, но виной тому не шторм. Тайлер машет толпе. Джош целует Тайлера в плечо. И, словно зажженную спичку, руку Тайлера охватывает невидимым огнем, чернота уходит прочь, исчезает, растворяется, и Джош даже не замечает. Он тоже машет рукой – не штормовой волне, но толпе, ревущей толпе перед ним. Тайлер чувствует себя обновленным. Тайлер будто родился заново.*
Джош замечает, когда они возвращаются обратно в автобус. – Бро, – говорит Джош. – Что, бро? – говорит Тайлер. – Твоя рука, бро, – говорит Джош. – Я знаю, бро, – говорит Тайлер.*
– Дай мне посмотреть. Джош смотрит. – Ещё многое предстоит сделать.*
Ничего особенного делать не нужно. Тайлер больше не прячется под слоями одежды. Он открывает больше кожи, носит одежду с рваными рукавами, совсем без рукавов. Он открывает больше кожи – розовой кожи, бледной кожи, кожи, выставлять которую напоказ он раньше не мог, не чувствовал в себе сил. Чернила капают и капают на землю после того как Джош убирает руки с его торса. До этого они обнимались, крепко прижимались друг к другу всем телом, и Тайлер утыкался ему в шею лицом. И наутро Тайлер ничего не говорит Джошу. Джош сам всё замечает, когда Тайлер надевает майку без рукавов. И улыбается. Он улыбается.*
Ничего особенного делать не нужно. С его руками все иначе. Они пожимают друг другу руки, дают пять, в шутку толкаются и щипаются. Его пальцы – черные. Его ладони – черные. Его руки – черные. С его руками все иначе. Однажды вечером Джош говорит: – Они стали немного светлее. Или мне кажется? – У тебя слишком богатое воображение, лузер. Но они действительно светлее. Это более заметно, когда они на сцене. Это более заметно, когда Джош переплетает их пальцы и тихонько сжимает, будто это объятие, будто это что-то вроде объятия – что-то, что Тайлер не позволял себе испытывать долгое-долгое время. С его руками все иначе. Когда с одной из них сходит чернота, другая становится чуть светлее тоже.*
Джош – его противоядие.*
– Хочу кое-что попробовать. – Давай. Джош легонько тянет Тайлера за ухо, теребит мочку между большим и указательным пальцем. Под его руками – грязь, он пытается оттереть её своей кожей, своим теплом, своим заботливым вниманием. Любое улучшение обнадеживает его. – Оно не соединяется с шеей. Шея у тебя все еще… – Ага, – Тайлер наблюдает, как Джош устраивается на диване. Кругом полно места, но Джош садится рядом с ним. Их бедра соприкасаются. – Кому-то нужно будет, м-м, слегка придушить меня. Джош так и делает. Он не торопится, и это вовсе не похоже на удушение, но Тайлер начинает задыхаться все равно. Он вздрагивает, и Джош начинает снова, на этот раз ещё медленнее. Он обхватывает шею Тайлера рукой, вновь трет большим пальцем нежную кожу под линией челюсти – поглаживая, лаская. – Хочу кое-что попробовать, – шепчет он, и Тайлер выдыхает: – Давай. Джош целует его.*
Джош – коричневый, синий, серый и зеленый, красный и розовый. А Тайлер почти ослеп. Слезы застилают глаза, все вокруг кажется расплывчатым, и он думает, что, наверное, влюбился.*
Джош проходится пальцами по волосам Тайлера. – Но почему именно шея? Почему руки? Почему они были последними? Тайлер касается мизинцем тоннеля у Джоша в ухе. – Потому что через них я творю.*
Бывают моменты, когда ему кажется, что он не сможет вынести этого. Джош здесь, рядом, цветные отсветы окутывают его с головы до ног. Он – звездный свет, и драгоценные камни, и целебные травы. Тайлер же – закостенелость, корни мертвого дерева. Однажды ему будет лучше. Однажды цвета вернутся к нему. Однажды он сможет улыбаться, и ему не придется потом расплачиваться за это несколькими днями, проведенными в темной комнате. Почти каждую ночь Джош расписывает кожу Тайлера всевозможными красками – лиловым, желтым, оранжевым. Эти отметины остаются даже наутро. Эти отметины всегда будут с ним, потому что Джош – это цвет, он – сама жизнь. И пусть Тайлер каждую ночь сталкивается с новой угрозой – угрозой упасть внутрь собственной головы и не вернуться, – Джош всегда будет здесь, Джош всегда будет дарить цвета этому миру, и рано или поздно Тайлер тоже сможет впитать их в себя. Все обретает цвет, когда он рядом с Джошем, и даже наступившее утро не в силах изменить это.