Дорога в закат

Публичная Бета к вашим услугам Его любовь была такой же грубой и неуклюжей, как и он сам. Беор Старый, как его, ещё довольно молодого и крепкого мужчину, уже называли эльфы, несмотря на то, что так много времени проводил в компании Финрода Фелагунда, правителя Нарготронда, всё никак не мог перенять ни его привычек, ни даже простой манеры красиво говорить. Прошло уже чуть больше трёх лет со знакомства людского племени и эльфов, — что было довольно большим сроком для человека, — но Беор всё ещё оставался таким же диким и свирепым, с длинной колючей бородой, жёсткими волосами, толстыми чёрными бровями и крепкими, словно бы медвежьими руками. И эльфийский меч выглядел в них несколько нелепо. Тем не менее, простота одного и изящество второго никому не мешало. И союз, основанный на дружбе двух владык, стал одним из самых плодотворных. Люди перенимали знания эльфов, а те в свою очередь знакомились с таким понятием, как старость. Ибо хоть гномы, с которыми нолдор торговали, и были смертными, жили всё ж довольно долго, и никто из них ещё не успел ни покрыться сединой, ни глубокими морщинами, уродовавшими некогда такие юные и живые лица. И Беору, несмотря на то, что знал он сравнительно меньше, а в старости, честно, не видел много радости, было приятно рассказать о человеческой жизни прекрасному и непонятному существу. Но ни он, ни сам Финрод не искали специально этой беседы, лишь в очень призрачном смысле слова понимая и зная о различиях, пролёгших между ними по велению Илуватара. — Она больна? — спросил как-то Фелагунд в самом начале дружбы, слишком пристально рассматривая из-за спины Беора одну из самых старых женщин племени. А старых было, надо сказать, не так много. Лишения, встречавшиеся на пути бездомного рода, и молодых-то косили направо и налево, а к немощным у одной и тысячи бед и вовсе не было никакой милости. — Чего же сразу больна-то? — искренне удивился Беор, тоже взглянув в сторону старухи. — Слаба, конечно, но раз жива — значит вполне здорова… — задумчиво произнёс он, одёргивая Фелагунда за плечо и шёпотом добавляя: — Ты не пялься-то так на неё, господин, а то решит ещё, что влюбился. И всё. Худо придётся твоей жене с такой соперницей. — Нет у меня жены. И вряд ли когда-нибудь будет в этой жизни, — тихо рассмеялся эльф и всё же, как того потребовал у него Беор, отвернулся, пребывая в лёгкой задумчивости. И до поры они больше не возвращались к этому разговору, больше уделяя времени древним сказаниям и легендам, которыми Финрод щедро одарил людей за всё время своей жизни рядом с ними. Ибо никто из вторых детей Илуватара прежде никогда не слышал ни о сотворении идеи мира из песни, ни о том, каким трудом мир этот был сохранён валар, что в работах своих постоянно противостояли Морготу Бауглиру, сильнейшему и мерзейшему врагу Арды. — И всё же… — медленно выговорил Фелагунд спустя время, — странное у этой женщины было лицо. Разве так оно и должно быть? — Ты всё про старуху-то? — весело усмехнулся Беор. — Неужели и впрямь запала она тебе в сердце, господин? Так ты иди — не робей. Красивей мужчин, чем ты, она вряд ли видела за всю свою долгую жизнь. — Она словно, — Фелагунд вновь задумался, поджал полные розовые губы и, наконец, изрёк: — завядшая, как если бы была цветком. — Завядшая… — небрежно прожевал Беор. — Старая она просто. Вот и седая. Ты что же стариков никогда раньше не видел, господин? — Видно, не видел, — поражённо прошептал Фелагунд. — И что же? — тут же спросил он, занявшись. — Все вы через это проходите? — Дожить бы до её седин сначала… А потом, — тяжело протянул Беор, — чего уж и не покрыться морщинами и не помереть преспокойно, если уж, как ты поведал, в дар нам это сомнительное счастье? А вы что же, совсем не стареете, господин? — Только если шрамы, полученные в битвах, можно назвать морщинами, а знания — сединой, — темно ответил Фелагунд, расстроенно и подавленно. Слишком сильно хозяину Нарготронда полюбились люди, и сейчас, читая в словах и в мыслях Беора краткость человеческой жизни, он был опечален. До того опечален, что подняв взгляд и будто бы впервые осмотрев людское племя, он ощутил себя, словно бы в кругу смертельно раненых — тех, что ещё хрипели и стонали от рези, да только уже знали, что пришёл неотвратимый конец, но продолжали биться. И честно, владыка не находил смысла в этой заранее проигранной брани. Зачем атани вообще живут, раз ведают о том, что, что бы они только ни делали, всё равно, рано или поздно (да только скорее — именно рано), одряхлеют и погибнут? Замысел Илуватара показался Фелагунду слишком жестоким и несправедливым. Ему было до невообразимого жалко людей! Но вместе с тем любовь к ним стала ещё шире и полнее прежнего. Удар по спине тяжёлой рукой, незлобивый и сердечный, вывел Финрода из напавшего на него было уныния. — Ты за нас не печалься, господин, — мягко прошептал Беор. — Это наше дело. А ты для нас и так сделал очень много. — Я ещё ничего не сделал, — в тот же миг возразил Фелагунд, поднявшись с грубой деревянной скамьи и протягивая ладонь Беору, который всё ещё сидел на тяжёлом дереве, несколько утомлённый долгой беседой. — Но сейчас, о почтенный владыка рода, — уверенно вёл речь светловолосый эльф, — прежде чем предложить тебе пригодную для жизни твоего племени землю и торговлю, я протягиваю тебе свою руку и вместе с ней свою дружбу. Принимаешь ли ты её? Ответ был очевиден. Человек не отверг бы дружбы Фелагунда. Не отверг хотя бы просто потому, что никогда прежде не видел столь совершенной красоты. И Финроду самым непотребным образом льстило, что в своих мыслях Беор считал его если не одним из валар, то наверняка майар, пришедшем по велению Западных господ на помощь заблудшему в лесах племени. Уехать вместе с ним в Нарготронд пожелал сам Беор. И ни о дружбе с ним, и ни о том, что человек пожелал быть подле него, Фелагунд никогда не сожалел. Напротив, владыке казалось, что прежде он не делал выбора столь же верного и меткого, как этот. Так много счастья он приносил ему вот уже долгие три года, однако были у того и недостатки. Как только Беор достаточно овладел языком, вынужденный постоянно беседовать с любившими всё новое эльфами, осанвэ стало осуществлять несколько труднее. И оно явно причиняло человеку неудобства. Говорить же, хоть и не очень умело, Беору было куда проще. А Финрод в очередной раз убедился, как сильно люди привязаны к хроа, своему телу, и как сильно не похожи они на эльфов. Впрочем, это был слишком маленький изъян, чтобы лишить владыку Нарготронда радости от бесед с Беором. Ведь и в молчании подле друга ему было легко, словно и не висело на нём никаких забот и тревог, что были обычными для всякого правителя. Впрочем, и печаль по оставленной невесте, печаль простой души, вскоре была приглушена компанией хмурого, но доброго человека. — Амариэ осталась в Валмаре, — рассказывал Фелагунд. — И я вряд ли ещё увижу её. Надеюсь лишь, что валары будут к ней милосердны, и не накажут невесту за предательство её жениха. Пускай она найдёт любимого лучше, чем был я. — А ты не загадывай раньше времени, господин… — отвечал Беор. — Всякое бывает. А вдруг сама приплывёт? Проснёшься, а она тут, стоит, радостна и всё так же прекрасна. Фелагунд задумчиво опустил взгляд и не смог сдержать улыбки. Улыбки, которой улыбаются иной раз родители, дивясь доброй наивности своих детей. — Да, — тем не менее, ответил Финрод, больше никак не выказав недоверия словам Беора, — может и приплывёт. А ты изволь не звать меня господином больше. Друг же я всё-таки тебе… Или не друг? — вдруг весело, с вызовом спросил Фелагунд, склонив вбок голову, так что золотые волнистые пряди упали на его румяное лицо, бросив тень на добрую, весёлую улыбку. — Неужели не друг больше? — шутливо бросил он вновь, наклонясь к лицу Беора, тихо посмеиваясь и отдаваясь во власть беззаботному весеннему ветерку, гулявшему по саду, что словно бы в немой шутке трепал полы длинных эльфийских одежд, прижимая ткань к крепким стройным ногам владыки. — Ха! Твоё молчание пугает меня… — лукаво щуря голубые глаза, шептал Финрод, вплотную подойдя к Беору так, что колючая борода того, наверняка упёрлась бы в мерно вздымающуюся грудь эльфа, подайся бы и сам Беор чуть ближе. Финрод пытался заглянуть в тёмные глаза человека. Он положил ладони на его широкие плечи, привлекая того к себе, но Беор крепко, но очень бережно отстранил их, а затем и сам отстранился. — Всё-то у тебя шутка, — неловко обронил человек, выпуская запястье Фелагунда из своих рук. — А что же плохого в шутке? — спросил нисколько не обиженный Финрод, но доля задорства его всё же покинула. Он и сам отошёл от Беора и теперь лишь нежно смотрел на него. — Столько лиха в мире, — сокрушённо произнёс владыка Наргонтронда, разведя руками. — И пусть провидец из меня неважный, но и без этого дара я могу сказать, что недолго нам осталось радоваться да веселиться. А пока время есть, почём — нет? Не было бы этой радости, мы бы и вовсе не жили. А если игра моя обидела тебя, ты так и скажи. Иной раз я развеселюсь и ничего уж и не вижу, да и не слышу. Ну, — протянул он, — так что же с тобой? Беор задумался. А Финрод терпеливо ждал ответа, лаская кончиками пальцев молодую листву, едва пробившуюся из почек. Низкое юное деревце тихонечко трепетало под нежными прикосновениями владыки. Человек наблюдал за этими незамысловатыми движениями насупленным неподвижным взглядом. Вечерело. — Нет, никакой обиды, — наконец произнёс он, но ясно было, что то ещё не всё, и расстроенный Финрод, забывшись было, позволил своей мысли лишь на одну единственную секунду вырваться на волю. Эльф желал, как в прежние времена понимать Беора и, если только то будет возможно, пробудить его улыбку вновь. Но человек лишь нахмурился пуще прежнего да с лёгким беспокойством посмотрел на внимательно глядящего на него Финрода, не понимая, с чего вдруг ему стало так неуёмно и неприятно на душе, однако явно чувствуя, что вот он — виновник его тревоги. И только в это самое мгновенье Владыка опомнился и прервал осанвэ. Нерешительная улыбка запеклась на его губах, он раздосадовано усмехнулся и, виноватый, постарался быстрее спрятать глаза от человека, медленно развернулся и побрёл дальше по тропе вглубь сада. Беор последовал за ним, держась на несколько шагов позади. Тяжёлое молчание повисло над ними. С тех пор оставаться наедине владыка и его вассал больше не могли. Только на праздниках, в окружении шума, музыки и чужого смеха, охмелевшие и расслабленные, они садились подле друг друга, говорили, пели или умиротворённо молчали, наблюдая за весельем других. Но стоило луне поблёкнуть в ярком свете солнца, как три широких шага и гнетущее безмолвие вновь разделяло некогда таких близких эльфа и человека. Тем не менее, эта отстранённость осталась незамеченной кем-то. И неясно до сих пор, что думали о том сами Беор и Финрод. Вместе с теми, кто покинул Валинор, в края Средиземья пришли не только новые знания, но и празднества. Венец Лета, встреча летнего солнца, проходил в обычное время, что и всегда. И пусть сравниться с праздником валар ему было не дано, радости он приносил совсем не меньше. Лишь только луна появилась в небе, как начались приготовления. Сотни фонарей осветили Нарготронд, не слишком яркие и не слишком горячие, питаемые магией, их не могли погубить ни ветер, ни дождь. Те, впрочем, остались безразличны к празднеству и не тревожили ни прохладной звёздной ночи, ни нолдор, что по освещённым улицам поодиночке и шумными толпами узкими тропами взбирались всё выше вон из узкого ущелья, к дворцу владыки и выше к звёздному иссиня-чёрному небу, исполином раскинувшемся далеко над сводом острых гор, что надёжно хранили и берегли Нарготронд в своих каменных объятьях. Финрод же совсем недавно возвратился с охоты. Раззадоренный и весёлый, он пришпорил тонконогого коня и помчался прямо сквозь толпу, пугая невнимательных и радуя тех, кто разглядел во мраке своего владыку. Позади него плёлся вороной жеребчик, совсем молодой и неприученный к быстрым скачкам по покатым скалам. За расшитое мерцающими камнями оголовье его тянул вверх Беор. На спине жеребца лежали связки настрелянных тетеревов и кроликов, да тяжёлая туша крепкого горного барана — главное угощение утреннего празднества, что добыл сам Беор, за что ему теперь должно первому и вкусить, и выпить, да и спеть, если того, конечно, черноволосый муж сам пожелает. Эльфы расступались перед широким и высоким человеком, склоняя приветственно и почтительно головы, улыбаясь праздничными лёгкими улыбками, на которые Беор отвечал такой же, только спрятанной в спутанной после быстрых скачек по лесу бороде. Изредка человек останавливался, утирая пот со лба и пытаясь отдышаться. Видно, не зря его всё-таки называли Старым, если его так умаяла недолгая, но весёлая охота. Беор проводил взглядом светлую, а от того и во мраке различимую макушку Финрода и, когда та скрылась за крутым поворотом, продолжил свой неторопливый путь, осторожно ведя по скалам дёргающегося жеребца. Солнце взбиралось на небо медленно, и у эльфов было предостаточно времени, чтобы приготовить кушанья и начать, наконец, веселье и игры. Водили хороводы, пели песни, прыгали через костры, тонули в пряном хмелю и чистом звонком смехе. Женщины подбрасывали венки, кто-то из мужчин схватывал те ещё на лету и бережно надевал себе на голову, словно самую драгоценную корону. Немногочисленные дети плескали друг в друга родниковой водой, что пробивалась прямо из грубой горной породы, а пересвисты слетевшихся на празднество птиц так хорошо и чудно сочетались с боем барабанов, звуками флейт и жалеек, и, наконец, с протяжными мелодиями арф. Время словно бы замерло. Даже для Беора, который никак не мог привыкнуть к эльфийским праздникам. Каждое такое диво было для него словно самым первым и волшебным. Даже пить вина не хотелось столько, сколь встать и так же вот прыгнуть через жаркое дикое пламя. Шуточные, бойкие песенки и такие же задорные певуны, их исполняющие, только подстёгивали проснувшийся азарт, и Беор-таки встал в хоровод, провожаемый довольным взглядом Фелагунда, что и сам недолго гнушался развлечений. Вскоре владыка уже держал под грубую сухую ладонь Беора, отплясывая в безудержном веселье вместе с ним, смешливо жмуря глаза и открыто улыбаясь. Всё шумело и двигалось, но чуть только кромку горизонта припёк алый солнечный луч, как песни стали тише, спокойней, а шутки превратились во многом грустные легенды и чуть более светлые небыли. Дети, убаюканные голосами сказочниц и сказочников, дремали прямо на руках родителей. А их матери и отцы, легко отличая ложь от правды, скорбели по тем, кто не смог пройти Хэлкараксэ, да и после, уже пережив большую половину трудностей, умер от ран и тоски по Валамару. Финрод не так чутко внимал голосам стихотворцев. Он знал всякую легенду наизусть. А в некоторых даже успел поучаствовать. Беор же заслушивался историями. И владыке было приятно смотреть на его сосредоточенное лицо. Финрод бы не ошибся, если б только предположил, что человек в это самое мгновенье пытался во всех красках представить себе битвы, походы и далёкое западное царство, освещённое Телперионом и Лаурелином, потерянными навеки Древами Валар. — Пошли… — вдруг произнёс Финрод, не желающий ни вспоминать, ни уж тем более скорбеть по потерянному и по глупости утраченному в столь дивное утро. — Позже, если пожелаешь, я десятки и сотни раз перескажу тебе все эти сказки, Беор… Пошли же… — в нетерпении поторапливал Фелагунд, отчаянно хотевший уйти никем не замеченным. Он перехватил ладонь Беора, утягивая его за собой вниз с одной пологой скалы на другую и заступая за острый, покрытый сырым мхом и юрким ползунком ряд могучих камней. Там они и застыли. Финрод хотел было уже освободиться от хватки чужой руки, но Беор словно не обратил внимания на это. Полностью погружённый в свои думы человек и не шелохнулся, а уморенный эльф почти сразу сдался, хотя подле распалённого Беора ему было жарко и душно. Замученный плясками и наконец умиротворённый, Финрод положил светлую голову на чужое плечо, и мог бы, кажется, и вовсе уснуть стоя, если б только человек не позвал его в это мгновенье, отогнав грёзы. — Совсем умаялся… — шёпотом, тихим-тихим, выговорил Беор, заглядывая в поднятые на него глаза, повлажневшие от едва не навалившейся на них неги. — Или хмельной? — спросил он, проводя смуглой рукой по белой шёлковой скуле, подбирая волнистые золотые волосы и заворачивая их за острое ухо. — Мне, чтобы упиться, нужно во сто крат больше, чем я сегодня хватил… — посмеиваясь, прошептал Финрод, вновь прикрывая глаза и щекой прижимаясь к груди Беора. — А, помню, в Валамаре вино было таким дивным! — вдруг вспомнил он. — Не поверишь ты, но сладкое такое оно было и пряное. Сами валары его делали на празднества, коих было без меры много. Я вот когда впервые его такое попробовал, тогда впервые и напился вусмерть. Но вот что ещё скажу. И это очень грустно. С течением времени даже самый чудесный напиток на вкус и дело становится вода. Ни берёт, ни пробирает. — И что же? — хмыкнул Беор, а макушку Финрода обожгло чужое дыхание. — Ты ушёл из добрых земель сюда только от того, что тебе вино разонравилось? — Конечно… — поддержал шутку Финрод. — Из-за чего ещё можно было идти сюда? Но кто же знал, что тут даже виноград не растёт… — грустно посмеялся он. И они замолчали. Замолчали той самой уютной тишиной, которой по обыкновению их накрывали хмель и мрак. С закрытыми глазами стоял Финрод, вслушиваясь в быстрое (гораздо быстрее эльфийского) биение сердца. С поджатыми губами придерживал того за плечи Беор, а чёрные глаза человека смотрели за горизонт на восходящее солнце, но совсем не видели его. Беор был оглушён и ослеплён в это мгновенье, но чётко слышал лишь тихие вздохи Фелагунда и ощущал тепло его тела. И если бы не случай так бы оно, кажется, и продолжалось вовек. Небо не разверзла молния, солнце не скатилось с небес. Финрод вдруг просто поднял голову, разбуженный звонким охотничьим рожком, в который дули всякий раз, когда Ариэн, выплывавшая на своей золотой ладье, венчала приход лета самым долгим своим путешествием над Средиземьем. Анар уже полностью выплыл из-за горизонта, освещая каждый укромный уголок. И впервые за долгое время Финрод и Беор смотрели друг на друга при свете дня. Вновь запели песни тонкие и тягучие эльфийские голоса, задребезжали далеко струны арф, перебираемые длинными тонкими пальцами. — Господин, — произнёс Беор, — могу ли я поговорить с тобой? — Я же просил тебя… — стал было возмущаться Финрод, но замолк, взглянув в почерневшие глаза человека. Затем вздохнул и просто выговорил: — Говори. Я буду рад тебя выслушать, — и печальная улыбка запеклась на его губах. — Ты, верно, уже и без моего слова знаешь, о чём я помышляю наедине с собой и боле прочего — подле тебя. И, верно, понял ты это, господин, даже первей меня самого… — прямо сказал Беор, подумал немного и чуть тише продолжил: — Для меня не тайна также, что можешь ты читать мои мысли. Не знаю сколько ты, господин мой, прочёл за всё это время, но я благодарен тебе, что все эти месяцы ты, как я того и желал, давал мне время самому себе ответить на вопрос, что задал мне как-то в шутке. Ты мне друг, господин, — горячо прошептал Беор. — Друг! Конечно друг, — повторил он, крепче сжав плечи Финрода. — Но при свете, особенно днём, когда краса твоя затмевает солнце, с которым мы, люди, когда-то пришли в этот мир, мне трудно подле тебя и дышать, и жить. И зная, что мерзко то, что я испытываю, прошу тебя, пусти меня. Дай мне уйти подальше, чтобы я, быть может, забыл о тебе, — с горечью изрёк Беор, поморщившись, как от боли, когда прохладные ладони обхватили его лицо. — Не надо этого… — запротестовал он было, но так неуверенно и слабо, что Финрод лишь плотнее к нему придвинулся. — Ты осознал наконец… — прошептал владыка. — Мне мало счастья от этого знания, — честно признался Беор. — Чего же? — спросил Фелагунд, касаясь губами лба человека, а затем и каждой из его щёк. — Отринь страх, — произнёс он тихо, разглядывая грустное лицо прямо перед собой. — В нём нет проку… и он не принесёт тебе счастья. — Страх не так уж и бесполезен, господин… Он предупреждает об опасности и бережёт жизни. — А ещё он так ловко выдаёт чушь за мудрость и лишает разума даже самых прославленных мыслителей, Беор. С чего ты вдруг решил, что мерзко всё то, что ты испытываешь? — У нас за такое забили бы, — просто ответил человек. — Глупо губить тех, чья жизни и так без меры коротка, — ответил Фелагунд. — Но я тебе вот, что скажу: как Моргот вселил в людей страх пред смертью — страх перед величайшим даром Илуватара, — так вселил он его и к любви. Вселил, прежде всего, для того, чтобы губили вы своих сестёр и братьев из века в век и сами, в конце концов, друг друга истребили, заплывая ненавистью, утопая во зле и открывая сердца свои, лишённые сострадания, всепоглощающей тьме, что также без милости растопчет ваши души, как вы топтали иных. Впрочем… — Фелагунд тяжело вздохнул, — решать тебе, как поступить и верить ли мне. Но знай, что эльфы подобного страха лишены. И я в том числе. С этими словами Финрод убрал ладони от лица Беора. Мужчина дождался, когда изящные крепкие руки бессильно упадут, а затем с лицом обречённого притянул их обратно, целуя вдетые в перстни пальцы и белые запястья, выглядывающие из-под лёгких рукавов простого летнего платья владыки. — В таком случае… — шепнул Беор, — забери мой страх … Лицо Финрода, до того печальное, преобразилось. Искры самоуверенного веселья вновь заблестели в его голубых глазах. Он провёл пальцами по тонким сухим губам Беора, скользнул рукой по скуле, зарылся длинными перстами в жёсткие волосы на затылке человека, неторопливо привлекая его к себе и вовлекая в долгий поцелуй. В кроткой ласке впервые сомкнулись губы детей Илуватара. Беор не решился сразу ответить на сладость, в слабом жесте упершись руками в грудь владыки, словно готовый в любой момент вновь его оттолкнуть. Финрод же не спешил, боясь спугнуть едва пробудившуюся храбрость в человеке. Он нежно налегал на его плотно сомкнутые дрожащие губы, лишь изредка проводя по ним горячим языком, умасливая их слюной и захватывая в плен, посасывая и отпуская, упрямо поддразнивая страстью, которой Беор будет лишён, если только не ответит. И вскоре тот-таки сдался. Со всем накопившимся пылом, отвечая на жар чистым пламенем, Беор сжал в руках шумно выдохнувшего Фелагунда, схватывая того за острый подбородок, заставляя шире раскрыть рот и в нетерпении проникая внутрь горячей влажной полости собственным языком, едва не стукнувшись с эльфом зубами. Финрод, признаться честно, даже несколько испугался такого напора, но у него и в мыслях не было сопротивляться. Он весь расслабился в чужих руках, обхватывая Беора за плечи руками и прижимаясь бёдрами к его бёдрам, ощущая сквозь тонкие одежды отвердевшее возбуждение человека. И до времени, пока губы были заняты поцелуями, а руки изучали тела, скользя по спине, шее, груди и животу, человек и эльф жарко потирались друг о друга жаждущей плотью, не снимая одежд, не отдавая большего, но шумно вздыхая каждый раз, когда распалённые жаром они вновь и вновь соприкасались друг с другом. …Но уже вскоре этого стало мало. И Беор скользнул губами по шее Финрода, покалывая нежную кожу бородой, поцеловал подрагивающий кадык, обвёл языком ключицы и нерешительно опустился перед Фелагундом на колени. — Позволь мне… — донеслось хриплое до Финрода. — Только в том случае, если ты действительно этого хочешь… — прошептал эльф, поглаживая Беора по взъерошенным волосам. Он и не думал отказываться от ласки, но принуждать всё же был не намерен. Больше ни секунды не раздумывая, словно страшась передумать, Беор расстегнул нижние пуговицы на одеждах Фелагунда, припустил лёгкие штаны и исподнее, избавляя достоинство владыки от тягостного плена. Взору Беора открылась невероятно белая кожа живота и паха. Впрочем, даже возле порозовевшей мошонки, на внутренней стороне бедра, там, где эльфы доспех обычно не скрепляли, чтобы не стеснять движений, были шрамы и рубцы. На животе их было чуть больше, но Беор лишь горячо поцеловал каждый из них, влажной дорожкой опускаясь ниже. Мужчина взял в ладони приподнявшийся член владыки, провёл по нему руками, обнажая раскрасневшуюся аккуратную головку, с трепетом наблюдая, как ствол всё больше наливается кровью и твердеет. Вид был просто прекрасен! Беор неловко, но весьма храбро обхватил член владыки губами. Фелагунд вздрогнул и запрокинул голову назад, прикрывая глаза и одобрительно поглаживая Беора по голове. Человек желал принести как можно больше удовольствия этому дивному существу перед собой и с лихвой компенсировал неопытность старанием и упорством, которые вкладывал в каждое скользящее движения языка по дрожащему члену, заглатывая достоинство и посасывая, стараясь коснуться всех тех чувствительных мест, которые были и на его теле. — Очень хорошо… — шептал Финрод, не в силах сдержаться и самостоятельно толкаясь в горячий рот Беора. — Хорошо… — сладко протягивал он, срываясь на долгие глухие стоны. Искусным в любви Беора назвать было нельзя. Он отдавался страсти совсем не так, как делали это эльфы, что любили растянуть удовольствие, даже если страсть застигала их в самый неподходящий момент, в самых неподходящих местах. Человек словно боялся не успеть до конца испробовать пыл владыки Нарготронда, а от того спешил, забывая обо всём. И о себе самом в том числе. Эльф, впрочем, не забывался ни на единую секунду. Он остановил Беора, почти насильно вытянув трепещущее достоинство из захвата человечьих губ. Финрод стянул с себя платье, развернулся, нагнулся, упёршись одной рукой в скалу, а пальцы другой смочил слюной направляя их между своих бёдер, самостоятельно принимаясь растягивать себя. За всем эти Беор наблюдал в абсолютном молчании. — Ты знаешь, зачем я это делаю? — спросил Финрод и получил в ответ не вполне уверенный кивок. — Поможешь мне? — усмехнулся владыка, выводя-таки Беора из краткого ступора, вызванным любованием вечно молодого и гибкого тела. Человек смутился, тряхнул головой и торопливо поднялся с колен, тут же налегая на Фелагунда сверху, целуя выпирающие лопатки и позвонки, и тоже принимаясь в такт движениям пальцев эльфа ласкать узкое и такое желанное отверстие. И уже вскоре Финрод полностью доверился человеку. Спустя же ещё несколько минут тот приставил головку потемневшего члена к расширенному входу, потёрся между упругих полукружий ягодиц и рваным, напряжённым движением толкнулся внутрь, глухо и тяжело застонав. — Тише… тише… — укорил его эльф. — Спокойнее… Человек наваливался сверху, грубо вдавливая эльфа в скалу и проталкиваясь глубже и дальше в тугое нутро напряжённым достоинством. Поджавшиеся яички с шлепками бились о бёдра Финрода, а смуглые руки беспрестанно скользили по белой гибкой спине, сжимали бёдра, притягивая задыхающегося от удовольствия Фелагунда ближе. Мужчина раскачивался над владыкой, резкими толчками врезаясь в такую нежную, но выносливую и чувствительную плоть. — Нет, — вдруг прошептал Беор, внезапно вынув достоинство из недовольно застонавшего Финрода, — развернись. Я хочу видеть твоё лицо. И Финрод развернулся. Ему до невыносимого вновь хотелось быстрее ощутить в себе горячий ствол, а потому он не медлил ни единого мига, покорно поддаваясь любовнику и его немногочисленным желаниям. Беор жадно поцеловал владыку, плотно прижав его к себе и тут же приподнимая над землёй, приставляя спиной к скале и проталкиваясь в жаждущее тело. Фелагунд обвил ноги вокруг торса Беора и крепко вцепился в широкие плечи руками, чтобы человеку было легче совершать всё те же быстрые и сумасбродные движения. Беор целовал его щёки, лоб, вылизывал вспотевшую шею, содрогаясь от удовольствия, а достоинство Финрода беспрестанно тёрлось о живот любовника. Они были словно одно существо, двигались единым ритмом, стонали и дышали, вторя друг другу. Языки сплетались в кратких, сумбурных поцелуях, а член Беора с тихим хлюпаньем раз за разом совершал быстрые стремительные толчки. Ощущения были до невыносимого сладкие и сильные! Ещё несколько мгновений этого наслаждения — и эльф не выдержал, задрожав крупной лихорадочной дрожью в руках Беора. А в следующий миг на его живот упала струя густого белого семени, а до ушей донёсся сдавленный стон эльфийского владыки. Всё внутри Финрода сжалось, скрутилось, так что Беор даже остановился на мгновенье, пережидая, а затем вновь вошёл в Фелагунда, глубже, грубее, жарче. Так словно он в последний раз предавался удовольствию, на которое в его жизни было отведено ещё довольно много дней, ночей, вечеров и таких же, как и этот, страстных рассветов… И так таяло время. Дни превращались в месяцы, а те, в свою очередь, в годы, но Нарготронд всё стоял, неизменный в своём величии и красоте, как и его златовласый господин, чьё лицо, как и лицо, всякого эльфа трогала лишь улыбка в то светлое и лёгкое время. Но сейчас, кажется, на кроваво красном закате, с чьим концом придёт чёрное лихо, Фелагунд сидел на краю постели своего вассала, не в силах нагнать на лицо хотя бы тень радости. — Смерть — это дар, — шептал сипло Беор, чью одряхлевшую ладонь с силой сжимал Финрод, словно лишь одним этим он мог оставить душу в умирающем теле возлюбленного друга. — Ты сам рассказал о том, господин, помнишь? Финрод что-то зашептал в ответ, но тихие звуки потонули в горьком вое. — Ну-ну… Тише… — нежно произнёс человек. — Что же ты так? — насмешливо, если бы только не так до боли слабо и хрипло, спросил он. — Не плачь… Не надо этого, мой хороший… Не надо… Конец.