Идеальная несовместимость

— Я, что, в самом деле тебе нравлюсь? Нет, я, конечно, неотразим, но… — говорит Ник, когда Джуди, одарив его счастливым лучистым взглядом, устраивается под боком и обхватывает лапками острый локоть лиса. И, конечно, рушит этими своими словами всю идиллию. — Ты? Неотразим? — тут же фыркает Джуди, пропуская мимо ушей первую половину сказанного. Соседей нет дома, объяснила она, уехали в отпуск, а значит можно болтать совершенно спокойно, но привычка есть привычка: Джуди все равно говорит полушепотом и звучит это так, будто в каждую простую фразу завернута какая-то тайна. — Разве нет? — Ник насмешливо выгибает бровь. — А разве да? — она приподнимается на коленках, чтобы дотянуться до его морды. — Нос длиннющий, — проводит пальчиком по переносице снизу вверх и очерчивает темную бровь. — Уши огромные… — Кто бы говорил! — усмехается Ник. — Я — совсем другое дело, — тихо и серьезно отвечает Джуди. — У нас, кроликов, уши длинные, а у тебя просто огромные. — Какие же тогда у Финна? — А он тоже считает себя неотразимым? — Не то слово, Морковка. — Понятно. Значит, непомерное самомнение у вас, лис, в крови, — она гладит и осторожно теребит лапками «огромные» лисьи уши, и эта незамысловатая ласка, а может, и правда просто исследование сладко кружит Нику голову. — Они еще и разноцветные. Тут, — Джуди слегка тянет за кончик, — темные, а тут, — пальцы опускаются ниже, — рыжие. А здесь, — она легонько задевает коготками длинные кремовые волоски на внутренней стороне, — почти белые… Ник не выдерживает — дергает ухом, освобождая его из мучительно-нежного плена, и Джуди тут же пугается: — Извини, я… Я даже не спросила, можно ли… — Тебе все можно, Морковка, — щедро и многозначительно разрешает Ник. — Только не отрывай ничего и не грызи. — Сейчас я тебе хвост хочу оторвать! — Джуди, конечно, и смущается, и сердится. — Все равно длинный хвост — это непрактично! — Зато красиво. И тепло. — Окажись ты сейчас на улице, было бы и красиво, и тепло, это уж точно! В этом Джуди совершенно права: за окном хлещет самый настоящий ливень, сбежавший из Тропического леса, и не предложи она со всем своим великодушием остаться у нее, в маленькой комнатушке, Ник был бы сейчас очень мокрым и очень жалким лисом с очень мокрым и очень жалким хвостом. — Итак, на чем мы остановились? Ты перебрала уже все мои недостатки? — Вот еще! У тебя просто огромный рот, — Джуди рисует пальцем от носа к уху, и Ник невольно улыбается, удлиняя ее путь. — И губы черные. Разве это красиво — черные губы? — она даже хмурится — осуждающе и неодобрительно, как будто в его власти поделать что-то со своим ртом и губами. — А уж зубы!.. Это совершенно невозможно, думает Ник. — Ам! — стремительное, почти неуловимое движение головы, челюстей — и маленькая серая лапка оказывается зажата между смертоносными зубами. Джуди пугается, распахивает глаза, дергает носиком — ей есть чего бояться: нажать чуть сильнее, стиснуть челюсти — и тонкие кости не соберет уже ни один, даже самый искусный хирург в Зверополисе. Но это Ник, и он не собирается делать ничего подобного. В зеленых глазах лишь смех и немного — вызов, а клыки не рвут — щекочут кожу и нервы ощущением возбуждающей, приятно безопасной опасности. Джуди выдыхает и робко улыбается. Ник осторожно размыкает челюсти, напоследок щекотнув ладошку мокрым языком, и Джуди, окончательно осмелев, пробует пальцами остроту белоснежных клыков, говорит едва слышно: — Совершенно ужасные зубы! — и целует, притягивая к себе за невозможно огромные уши. Они целовались и раньше — при встрече и на прощание, иногда — без повода, просто так, от переполнявшего их тепла и нежности, как сегодня, по дороге домой из кино, но это был всегда просто момент, всего лишь подтверждение того, кто они есть друг другу, без всякого продолжения. Но не сейчас. Не в этот раз. Не здесь. Оказывается, огромный рот можно целовать бесконечно долго — от одного угла губ до другого, шажок за шажком и, когда Джуди заканчивает свое путешествие, голова у нее совершенно идет кругом. Так, что она даже не помнит, как оказалась верхом на жестких коленях лиса и почему форменная рубашка Ника расстегнута не на две верхние пуговицы, а на все четыре и больше не заправлена в брюки. Он не дает ей думать дальше — прикусывает шкурку на шее, плечо через футболку, запястье, когда она обнимает его и тянется за новым поцелуем. Джуди не чувствует никакой боли, лишь легкие уколы зубов, чуть давящие и натягивающие кожу, но каждый раз сердце камнем ухает вниз от ужаса и снова прыгает в горло от предвкушения. Огромные лапы забираются под футболку, оглаживают спину, бока, взъерошивая мех когтями, смыкаются на талии и замирают. Ник щурит глаза и ухмыляется, но взгляд у него слишком уж серьезный, и Джуди без труда читает в нем спокойное и твердое: «Решать тебе», — решает и решается: хватается за края футболки, стягивает через голову и тут же, смущаясь, зажмуривается и прижимается к его груди, мех к меху. Ник стискивает ее в объятиях так, что ребра хрустят, целует макушку и гладит трепещущие уши. Потом, фыркая от смеха, они в четыре дрожащие непослушные лапы кое-как расправляются с пуговицами на его манжетах и валятся на кровать; опостылевшая рубашка летит на стол, где уже дремлют галстук и тяжелый ремень со всем своим грузом, но не долетает и падает на пол. — Завтра у тебя будет помятый вид, — смеется Джуди. — Боюсь, Морковка, что у тебя тоже! Обычно ей несложно придумать и сказать ответную колкость, но только не сейчас, когда широкий и длинный лисий язык проходится по шее, тонким ключицам, груди, и Джуди стонет, цепляется за рыжий мех коготками и жалеет всем сердцем, что не может сделать ничего столь же дикого, странного, хищного. — Лисы — точно создания дьявола, — бормочет она, но Ник слышит и довольно смеется: — И посланы в этот мир, чтобы соблазнять милых кроликов! — Вообще-то считается, что рвать на куски и пожирать заблудшие души, — не может сдержаться Джуди. — Фу, — Ник всем своим видом демонстрирует отвращение. — У вашего кроличьего дьявола на редкость убогие фантазии. У меня — намного интереснее. Он с намеком подцепляет когтями резинку ее домашних штанов, и Джуди, несмотря на всю решимость, снова становится не по себе. Она замирает, как будто даже сжимается, чтобы стать незаметнее и меньше, и глядит огромными испуганными глазищами. — Ты боишься, Морковка? — Ник разглаживает лапой влажную спутанную шерстку, пытаясь одновременно успокоить выскакивающее из груди сердечко. — Я? Нет, я… Нет, я не боюсь, — она снова вжимается мордочкой ему в грудь и горячо шепчет: — Очень боюсь. Глупая крольчиха, да? Ник пожимает плечами: — Не глупее глупого лиса. От неожиданности Джуди даже поднимает голову. — Ты… Но ведь ты же… У тебя же… Ник внимательно разглядывает пустоту между ее ушей, тяжело вздыхает и объясняет: — Морковка, я понимаю, что ты хочешь сказать, но с кроликами я никогда не имел дела. Так что особого преимущества у меня нет. Думал, ты догадываешься. — Ох, — только и может выговорить Джуди: эта до абсурда очевидная мысль почему-то совершенно не приходила ей в голову. — Ну, это ничего, даже… даже забавно, наверное, — Ник вскидывает брови в насмешливом удивлении, и Джуди чувствует, что пора бы замолчать, но уже ничего не может поделать: от заново нахлынувшего страха и смущения ее тут же заносит в дурную откровенность: — Получается, и для меня, и для тебя все в первый раз. Наверное, нам стоило купить какую-нибудь смазку или… — она мотает головой и в ужасе закрывает мордочку лапками. — Морковка, что вообще у тебя за мысли? — изумляется Ник и щекочет беззащитное кроличье тельце смехом, укусами и поцелуями. — Ты еще скажи, что сам никогда ни о чем таком не думаешь, — ворчит Джуди в ладони. — Я — совсем другое дело. Порождение дьявола, сама же говорила, — важно объясняет он. — Я много о чем думаю, и у меня есть идея! Она не успевает ни возразить, ни задать вопрос, как Ник снова цепляет резинку штанов, аккуратно выпутывает хвост и тянет вниз вместе с трусиками. Джуди ахает, рефлекторно стискивает ноги и зажмуривает глаза. Конечно, она ожидала, что в какой-то момент сегодняшнего вечера окажется голой, но момент этот, по ее мнению, все равно наступил слишком уж внезапно. Большие лапы скользят обратно, вверх по голеням, ероша шерсть, мягко надавливают на колени. Что-то совершенно дикое в самом черном уголке сознания Джуди истошно верещит про опасность, хищника рядом, про то, что еще не поздно бороться и бежать — недаром все тело у нее сейчас напряжено, как мощнейшая пружина, и готово к драке. Джуди выбирает остаться беззащитной. Невероятным усилием воли она расслабляется, позволяет открыть себя — и тут же чувствует широкое влажное касание на внутренней стороне бедра, а следом — быстрый дразнящий укус. Ее окатывает жаром стыда и возбуждением, но вот язык скользит между ног, и оказывается, что стыдиться уже слишком поздно и совершенно бесполезно. Джуди цепляется лапами за воздух, за одеяло под собой, за острые лисьи уши и распахивает глаза. Она, конечно, знала о таком и думала раньше, но реальность все равно оказалась невероятнее ее скромных фантазий. Все потому, что Ник — лис, решает Джуди, ни один даже самый старательный кролик не смог бы… Все потому, что Ник — это Ник. Эта мысль и болтливый лисий язык высекают из груди, словно искру, первый стон, который она давит, прикусывая собственные пальцы. Потом еще и еще — Ник слишком хорошо знает, что делает, или просто слишком хорошо чувствует, что и как ей нравится — Джуди стонет уже в голос, запрокидывая голову, и сама подается навстречу. Рваное, хаотичное удовольствие находит себе цель, растет, заполняет все тело, крошит мысли на мельчайшие осколки, но этого мало, нужно больше, дальше, еще немного, еще совсем чуть-чуть — быстро, сильно, жестко, чтобы дотянуться и ухватить. «Давай, Ник, милый, давай, пожалуйста!» — Джуди даже не знает, что это: вылетевшие из горла слова или мольба напряженного, натянутого как струна тела. Он делает все не так, как нужно: замедляется до предела, гладит раскинутые бедра, рисуя когтями какие-то узоры в шерсти. Джуди мгновенно отвлекается, теряет концентрацию, смутно досадуя, что этот обещавший быть потрясающим оргазм упущен безвозвратно. «Можно больше не париться», — смиряется она, и глубоко спокойно дышит, покачиваясь на волнах ленивой ни к чему не обязывающей ласки. Удовольствие ударяет в голову внезапно и тяжело, словно молния. Джуди совсем не готова — в мыслях у нее гулко и пусто, тело — во власти порождения дьявола; она совершенно одна здесь, на головокружительной высоте, что бы ни писали в книжках про разделенное блаженство. Она балансирует, колеблется, до последнего старается удержаться, растянуть мгновение, но падение неотвратимо и неминуемо, и Джуди с криком обрушивается вниз и летит, кувыркаясь через голову, с невыносимой яркостью ощущая всю себя — лапы, уши, хвост, ноги, каждую шерстинку на теле. Реальность встречает ее жестковатым матрасом под спиной и довольной — да просто самодовольной! — и хитрой улыбкой Ника Уайлда. — Тебя слышал весь дом! — говорит он, с удовольствием разглядывая ее ошеломленную мордочку. — А ты и рад, — привычка к перепалкам побеждает даже послеоргазменную истому. — Ты даже не представляешь, как, Морковка. — Действительно, пока не очень представляю, — Джуди легко соглашается, обнимает за шею и целует — подбородок, нос, губы. — Но хочу представить. — А тебе на сегодня не хватит? — щурится Ник, и в небрежном вопросе ей мерещится подвох… или что-то еще, что он никогда не скажет прямо. — Мне-то хватит, а вот тебе — нет. Зверополис — город равных возможностей. Она прикусывает губу и, отчаянно смущаясь, кладет лапку на топорщащиеся брюки. Ник поднимает брови. — И не поспоришь. Он хочет ее так, что сводит челюсти и ноют клыки. Он боится ее до дрожи в коленках. Теперь, когда вся шкура пропиталась ее запахом, так, что не смоет и самый вонючий цветочный шампунь, когда он знает, каково на вкус ее желание, ничего уже не будет по-прежнему. Ник Уайлд уже слишком стар «для всего этого дерьма»: безумных поступков и необратимых решений, но упускать шансы и бегать от себя самого у него тем более нет времени. Поэтому он чертовски благодарен Джуди, которая сама расстегивает пуговицу на его штанах и тянет язычок молнии вниз. Дальше — проще, если не считать квеста по освобождению хвоста (возможно, Джуди права, считая эту бесполезную лисью гордость «непрактичной», потому что ей самой явно живется намного проще), и того, что она целует, лижет и даже кусает — все, что угодно, только бы не смотреть вниз. Это еще одна проблема — Джуди совершенно не умеет притворяться с ним, и Ник не знает, чего опасается больше: отвращения, паники или преувеличенного энтузиазма. Он не хочет быть в ее глазах ни хищным чудовищем, ни экзотической игрушкой, он хочет, чтобы она просто любила его — со всем, что у него — в нем — есть и чего нет, и это так же невообразимо много, как пожелать завладеть целым миром, но если кто-то в этом огромном городе и способен подарить ему такое, то только она, Джуди Хопс. Ник берется за тонкое запястье и прижимает ладонь куда-то к ребрам, но она понимает, о чем он просит: маленькая лапка скользит вниз, достигает цели и тогда Джуди приходится опустить взгляд. Она, конечно же, смущена, но как всегда отважна: прикасается, гладит сначала одной, потом двумя лапками, сжимает пальчики все сильнее, беря его в окончательный плен своей пока неловкой, но старательной лаской. — Тебе хорошо? — спрашивает Джуди, и в ее голосе слишком много беспокойства и любви для одного глупого лиса. Ник прикрывает глаза и мечтает, чтобы лапки у нее никогда, никогда не уставали. — Ты хочешь, чтобы я… я могу попробовать… — бормочет она, и ему приходится очнуться, чтобы вникнуть в ее лепет. Этим вечером слова почему-то даются Джуди куда тяжелее действий. Когда Ник наконец соображает, о чем речь, то сразу отказывается — наверное, чуть быстрее, чем стоило бы: — Не надо. Джуди ошарашенно хлопает ресницами. — Но я думала, тебе будет… — она хмурится, о чем-то раздумывая, — Ты что, боишься?! — В точку, Морковка, — признает он. — Я боюсь. — И чего же? — Джуди искренне, неподдельно и очень сильно возмущена, но мягкие лапки по-прежнему обхватывают его член, а сама она совершенно голая, и все это вместе лишает ее гнев изрядной доли убедительности. — Ну… есть одна история про волка, кролика, зубы и… Джуди наконец отпускает его и упирает кулачки в бока, кипя от ярости: — Еще одно слово, Ник Уайлд, — и отправишься гулять под дождем как есть! — Он бросает быстрый взгляд на черное мокрое стекло и невольно ежится. — Знаю я эту историю. Ее все знают! Так вот — фигня это полная, я проверяла! — Как это — проверяла? — вырывается у Ника за секунду до осознания, что на некоторые вопросы он предпочел бы не получать ответов. Джуди закатывает глаза, потом громко фыркает и показывает язык, дразнясь. — С морковкой, дорогуша. Еще в колледже. И никакие зубы не мешают. — О, — изумляется Ник, но быстро собирается с мыслями, — Так это давно было, мало ли… — Ты сам сказал, что мне можно все! — Я поторопился. И, если уж ты помнишь, там все-таки были некоторые ограничения. Джуди шумно выдыхает и качает головой. — Ладно, я проверю еще раз. И потренируюсь на чем-нибудь... помягче, — она недобро щурится, но быстро бросает свою игру и смеется. — На банане, например. О результатах расскажу. — Буду ждать с нетерпением, — он довольно ухмыляется: его маленькая хитрость и упорство Джуди в достижении самых безумных целей обещали ему в будущем много интересного. Но будущее — это будущее, а сейчас… — Кстати, напомни, на чем мы остановились, Морковка? — На том, что я старалась угодить одному пугливому лису, — она снова с силой сжимает пальцы и двигает лапой — плавно и мучительно медленно. Ник тихо рычит и запрокидывает голову. — Продолжай, Морковка, и больше ничего можно не… — Щедрое предложение, — хмыкает Джуди. — Но малодушное. Поэтому — нет. И несмотря на свое «нет», ускоряет движения, так что Ник с трудом разбирает смысл сказанных слов. — Нет? Она смотрит на него отчаянно и серьезно своими чертовыми бездонными глазами. Конечно, ведь Джуди Хопс не умеет останавливаться, он же сам только что… — Я хочу тебя, Ник. Хочу попробовать, и не говори, что ты сам не хочешь. Мы же… Уже слишком далеко зашли, соглашается он, и, стряхивая с себя нерешительность, скалит зубы в улыбке: — Разве тебе откажешь? — опрокидывает ее на спину и нависает сверху. Она снова целует его, гладит, теребит уши, чтобы как-то унять беспокойство, и когда он толкается в нее, хмурится, резко втягивает воздух сквозь зубы, но тут же пытается улыбнуться. Ей больно, это невозможно не заметить, нельзя игнорировать, и это почему-то главное ощущение самого Ника, хотя ему с головой хватает и собственных. Весь вопрос лишь в том — насколько, потому что спешная поездка в больницу с истекающей кровью крольчихой на руках — это последнее, что Ник хотел бы оставить в своей памяти рядом со словом «секс». — Даже и не думай, — сердито шипит Джуди, которая читает его сейчас с той же легкостью, как и он ее, и это здорово успокаивает. Ник продолжает, и она прикусывает губы, каменеет всем телом, но умудряется принять его. — У меня для тебя, — Джуди судорожно вздыхает горлом, — целых две хорошие новости. Первая — ты очень большой. А вторая — уф! — ты все-таки в меня помещаешься. — Рад слышать, — отвечает Ник, которому горячо, невыносимо тесно и мучительно хочется двигаться. Он едва толкается бедрами, и по мордочке Джуди, словно рябь по воде, пробегает гримаса боли. — П… подожди… Я сейчас… — просит она, а он боится, что сойдет с ума и просто расплавится в ней, в ожидании этого «сейчас», а оно так никогда и не наступит. Он знает лишь одно надежное средство решения проблем — не таких, конечно, но почему бы и нет? — и оно редко подводило его. Слова. И Ник начинает говорить. Что он хочет ее до умопомрачения; что она прекрасна — узкая, горячая, маленькая и сладкая, с мехом как шелк; что с ним не случалось ничего лучше, чем она; что он никогда не оставит ее; что все будет хорошо, что он любит ее… Он истекает невозможной сентиментальной чушью, которую можно нести только в такой момент, которая нужна сейчас Джуди, как воздух. Шепчет, тычась носом, в нежное подрагивающее ушко, и надеется, что она достаточно разумна, чтобы списать потом все услышанное на то, что он был «не в себе», и достаточно любит его, чтобы поверить и запомнить. Слова помогают: она обмякает в его объятиях, прикрывает глаза, стонет чуть слышно и делает острожное — влажное и плавное — движение ему навстречу, слегка сжимая бедра коленями, и Ник совершенно теряет голову. У них не слишком-то получается поначалу: кровать вдруг оказывается слишком узкой, короткой, неудобной и к тому же еще оглушительно скрипит; они не могут найти нужный ритм, приладиться друг к другу и постоянно сбиваются, и тогда Ник рычит от досады, а Джуди ахает от боли, когда он входит слишком резко и глубоко. — Можно я сама? Дай мне, — тихо просит она. — Пожалуйста. — Хочешь быть сверху? — это единственное, что приходит ему в голову в связи с этим ее «сама». — Нет-нет, так хорошо. Просто ничего не делай пока. Она хочет почти невозможного, но Ник все-таки покоряется и замирает. Джуди крепко обхватывает его ногами, едва не прижимая хвост, цепляется лапками за спину и двигает бедрами. Медленно и глубоко, в странном завораживающем ритме, словно в такт слышной одной лишь ей музыке — еще и еще, все быстрее и быстрее. Ник рычит, дрожит от напряжения — и не выдерживает — толкается вместе с ней, в нее. Джуди стонет — уже не от боли, он знает, хотя не видит толком ее мордочки, потому что перед глазами все плывет, кружится и вспыхивает. Как, проклятье, она может так, откуда умеет? Она лгала, и это совсем не впервые — вот самое очевидное объяснение, и оно почему-то злит его сильнее, чем нужно, но тут же подоспевает второе. Кролики. Чертовы кролики, которые слишком хорошо умножают и еще лучше размножаются. Стоило догадаться, что у второго есть более приятные причины, чем одна лишь безудержная любовь к деторождению. Джуди то замедляется, то ускоряется, терзает его так, как не терзала ни одна лиса; Ник не знает даже, хорошо ему или плохо, знает только, что ничего похожего у него не было никогда и что он неминуемо захочет еще. Уже не скрипит - воет кровать, кости под взмокшей шкурой плавятся, кровь вскипает огнем, и сердце стучит где-то в ушах, в горле, выламывает ребра — наверное, это и есть охота, дикость, о которой пишут в книжках про древние времена, вот только она не имеет ничего общего ни с жратвой, ни с кровью, хотя сожрать — это проще всего, но его погоня совсем для другого, и в самом конце… «Это похоже на смерть, Ник Уайлд, — хрипят остатки разума. — А ты сейчас сдохнешь. На ней и в ней. Или она под тобой». До него наконец доходит, что Джуди больше не задает ритм, а мечется под ним, хватает ртом воздух, закатывает глаза и стонет что-то бессвязное, в чем он едва угадывает собственное имя. «Я затрахал кролика!» — с восторгом осознает Ник. Он рычит торжествующе над своей добычей, содрогается всем телом и изливается, проваливаясь во влажное и горячее, как Джуди Хопс, беспамятство. * * * — Ник! Ник! — она трясет его за плечо и даже больно дергает за уши. — Ты в порядке? Шевелиться и говорить не хочется, но и терпеть подобное обращение решительно невозможно. — Мммм?.. — он едва приоткрывает глаза и пытается осознать, можно ли назвать его состояние «порядком». — Уф, — с облегчением выдыхает Джуди и улыбается: — Вроде живой. Она мокрая, взъерошенная и просто неприлично бодрая. — Ну и кто из нас создание дьявола после этого? — бормочет Ник. — Думаю, нам стоит исключить дьявола из картины мира и объяснять все нашей идеальной совместимостью, — изрекает Джуди. — Ты всегда умничаешь после секса? — Понятия не имею, — она тычками своих маленьких кулачков заставляет его перекатиться ближе к стенке. — Надо будет проверить. — Непременно, — заплетающимся языком обещает Ник. — Завтра утром перед работой я обязательно это проверю. И после дежурства тоже… Джуди устраивается рядом, расцеловывает его морду и крепко обнимает. Он притягивает ее ближе, укутывает бедра пушистым хвостом. — И правда тепло, — все-таки признает она. — Ну что, теперь я нравлюсь тебе больше? — победно улыбается Ник. — С моими огромными ушами, и хвостом, и… Джуди качает головой. — Нет. И не надейся. Но я люблю тебя, и ты это знаешь.