I know itʼs late I shouldnʼt call at this hour But itʼs my fate I need lips to devour My nervous system is shut all right I wonʼt sleep unless you Sleep with me tonight Deep with me tonight © Enigma feat. Dido «Sleep»
Трис дремлет, обессиленно уронив голову на моё голое бедро, и едва ощутимо поглаживает пальцами низ живота. Не могу понять, от чего не хочу ни прогнать её, ни высвободиться из сонливых объятий; и какого чёрта эти совершенно чужие руки так досконально знают моё тело. Лицо у неё невозможное — как забытый сон, всплывающий в голове отдельными сценами, обрывочными и несуразными. Да и вся она — как слово, остервенело вертящееся на языке, что невозможно вспомнить. Навязчивый, раздражающий эффект дежавю. Трис бессвязно мычит, когда я всё-таки выпутываюсь из её рук и, сев в постели, тру воспалённые глаза. Головная боль снова наполняет левый висок, вбиваясь в него пульсирующим молотом, — чувство уже привычное, твою мать: чуть не лопаются глаза, когда шесть часов кряду мигрень перемалывает тебя, как в адской мясорубке, что хочется то ли поблевать, то ли спрятать голову под ледяной струёй из открытого крана. — Эрик? — зовёт меня Трис сквозь дрёму — голос у неё усталый, а оттого неестественно высокий. Ничего не отвечаю. Она разбрасывает над головой худые руки — в темноте они кажутся лунно-белыми, и свежие синяки на её запястьях выделяются на болезненном контрасте. — Эрик, — снова; стая ворон, выколотая на бледной коже, собирается под ключицей, когда Трис приподнимается на локтях. Я где-то уже… Откуда, чёрт возьми… Вспышка. — Эрик! — Трис пищит, когда я вталкиваю её в дверь, сильно схватив за плечо. — Эрик, перестань! Ты делаешь мне больно! — получается у неё совершенно не жалобно — скорее воспитательно и строго. Я выпускаю её и тащусь на кухню за бутылкой виски, а Трис, плетясь за мной, потирает покрасневшую кожу. — Да что с тобой? Мы с Фором просто разговаривали. Просто разговаривали! Её улыбка — этот тип её улыбки, подразумевающей нечто большее, — стоит у меня перед глазами, когда жмурюсь. Меня тошнит от всего этого дерьма! До побеления костяшек сжимаю квадратную бутылку, выплёскивая в горло несколько жадных глотков «Джонни Уокера». Горечь виски отрезвляет вместо того, чтобы подарить телу пару мгновений тупого расслабления. — С чего ты взяла, что мне есть до этого дело? — выплёвываю. — Всё в прошлом, — Трис будто не расслышала моих последних слов. — Фор в прошлом! Я здесь, с тобой… Всё в прошлом — как бы не так! Глаза бы выколоть этому Итону за его липкий взгляд, даже не раздевающий — будто она уже стояла перед ним голая и готовая на всё. И, чёрт бы побрал этого козла, он видел — он столько грёбаных раз видел Трис без одежды. Голую и на всё готовую Трис. Бутылка с остатками виски летит прочь и вдребезги разбивается, оставляя коричневые разводы на белой стене. — Эрик! — стоит, глазами невинно хлопает. Рот взволнованно приоткрыла. Этот её рот… Подхожу. Трис не отдёргивается и не отстраняется, когда я грубо провожу большим пальцем по нижней губе. Чувство такое, будто недавние поцелуи этого Тобиаса, мать его, Итона, впечатываются в кожу моей руки. — Э… Я не даю ей выговорить своё имя до конца. Трис отвечает на поцелуй нехотя — упрямо сдерживается, целомудренно устроив руки на моих плечах; приоткрыв губы, милостиво впускает в рот мой язык. — Ты этого козла целовала так же, а, Трис? — разорвав поцелуй, изображаю улыбку — губы дрожат, и получается наверняка неубедительно. Плевать. — Когда кончала под ним. Впрочем, в последнем я не уверен — симулировала из благотворительности. В вашем сраном Отречении вы даже трахаться не умеете. Так, две минуты при выключенном свете — ради зачатия. Трис замирает, как ужаленная, и тянет ладонь к лицу, будто словила затрещину. Щёки у неё бледные, светло-карие глаза вспыхивают ядовитым огнём подожжённого фосфора, но она молчит — молчит, как привыкли молчать убогие. Фракция бесхребетных терпил, имитирующих смирение. На секунду мне даже кажется, что Трис расплачется и убежит — её маленький подбородок подрагивает, будто она удерживает истерику. Не убегает. Я жду хоть какой-то реакции на свои слова, но густой воздух над нашими головами только заполняется пугающим затишьем. — Сухарь — он сухарь и есть, — зачем-то добавляю — уже без злости, только с намерением растормошить своими словами бетонный ступор. Её обмякшая ладонь, тыльной стороной прижатая к носу, медленно сжимается в кулак. — Сука, — шепчет Трис. А затем выпускает сквозь зубы порцию неразборчивой ругани. — Что ты только что сказала? — нависаю над ней с угрозой. Трис с вызовом утыкается взглядом в мне в переносицу и цедит по слогам: — Что слышал, — и, схватив меня за грудки, швыряет спиной в стену. Где эта растерянная девочка в замызганном сером платье до пят, с обречённым взглядом оленёнка, угодившего в капкан, с тоненьким голоском, который и в тишине расслышать сложно? Трис впивается в мои губы, что становится и больно, и душно, но оборвать его — как резать по-живому. Горячая сладость её языка головокружительно смешивается с горечью виски. — Сколько долбаных раз, Эрик? — рычит Трис, обеими руками забираясь под мою футболку. — Сколько ещё долбаных раз я должна повторять? Мне нужен ты, а не он. Запрокидываю её голову, срывая с её губ болезненный стон — он сохнет на моих истерзанных губах, смешиваясь со словами: — Ты будешь повторять это, Трис, столько, сколько потребуется, — мой тон серьёзен и размерен — успешно маскирует пожар, столбом вскинувшийся от низа живота до солнечного сплетения. Я поддаюсь ему: обнажая аккуратную грудь, задираю футболку, но не снимаю её целиком — только стаскиваю ворот и перетягиваю назад. Трис пытается вырваться из импровизированной ловушки, но её локти надёжно сцеплены за спиной. — Эрик-Эрик-Эрик, — мычит она, когда швыряю её, скрученную, на пол. Мысль о том, что Трис стонала имя этого козла Фора, шпарит мне мозги — ничего. Ничего, моё имя к утру она даже выговорить целиком будет не в состоянии. Моё имя из четырёх букв окажется для неё слишком длинным — впрочем, как и всё остальное. Я грубо мну её грудь, впиваясь поочерёдно в твердеющие соски, смачиваю их языком и трусь щетиной о нежные ареолы. — Эрик, пожалуйста, — непонятно, о чём просит — жалобно скулит, подаваясь навстречу моему рту, стоит остановиться. Ты ещё не так запоёшь у меня, милая. Чуть не рву молнию на её штанах, высвобождаю компактную задницу и стройные ноги. Трис извивается под моими руками, плавится, выпрашивая продолжения, когда поддеваю край трусов — они все уже мокрые и совершенно лишние на этом истомившемся теле. — Эрик, прошу тебя, — Трис трётся влажной промежностью о мои пальцы, пытаясь ускорить их движения, — Эрик, пожалуйста… — Вот, как ты заговорила, а, Трис? — шиплю, резким толчком вставляя в неё, горячую и давно уже влажную, два пальца. Она пищит, прогибаясь в пояснице, как под ударом дефибриллятора. — Может, повторишь, как назвала меня пять минут назад? — Нет, — кусает губы, запрокидывая голову, и пышные волосы разлетаются по восхитительно раскрасневшемуся лицу. — Нет? — я раскрываю пальцы, немного разводя жаркие стенки в стороны, и Трис скалится, ударяясь о пол затылком. — Нет, ты… Ты лучший, Эрик. Лучший, да только второй. Вечно второй после этого убогого козла. Трис разочарованно мычит, когда даю её телу передышку; грубо ласкаю узкие бёдра, что от пальцев остаются медленно сходящие красные следы, — будто пытаюсь смыть с её тела отпечатки рук этого Итона. Кончала с его именем на губах? Теперь будет кончать с моим. И делать это куда громче. Скидываю с себя всю одежду, смакуя её взгляд, бесстыже пожирающий мою грудь и живот и спускающийся вниз, к давно уже нестерпимо готовому члену. — Я хочу тебя, — всхлипывает Трис, еле шевеля заплетающимся языком, — хочу, как же я тебя хочу… Я бросаю её на живот, вдавливая в пол голой грудью, и скручиваю жгутом на запястьях футболку, всё ещё удерживающую её руки за спиной. Засаживаю ей… Вот чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! Какая узкая… Жаркая. Трис подаётся назад, подчиняясь безжалостному ритму, с которым я вколачиваюсь в её податливое тело, гортанно рычит, как разъярённая кошка, и между этим рычанием и рваными полувсхлипами снова проскальзывает крепкое словцо. — Ты, что, бесстрашная, вздумала выражаться подо мной? — выпустив запястья, отвешиваю по влажной заднице звонкий шлепок — моя ладонь отпечатывается на ней розовым пятипалым веером. Это я зря — воспользовавшись предоставленной свободой, Трис выпутывается из футболки, боднув меня затылком. — Твою мать! Не понимаю, как оказался под ней — нежная грудь подпрыгивает перед моим лицом, пока Трис, собственнически оседлав меня, оголтело скачет на моём члене. Если она не сбавит обороты, я клянусь… Я… Чёрт, не могу. Трис скрещивает щиколотки на моей пояснице, когда сажусь, и обвивает руками шею. Я соединяю языком солоноватые крылья птиц под её ключицей; мы сталкиваемся влажными лбами, и перед глазами всё расплывается; что-то значительное вызревает в груди — чувствую, что мне этого мало. — Трис… Весь бездонный мир собирается в уголках её светло-карих глаз — влажных, тёплых, просящих. Невозможных. — Поцелуй меня, Эрик. Находя её мягкие губы, я закрываю глаза. Под утро прошившее тело наслаждение сходит с меня слоями; мы с Трис, измождённые, лежим на полу — даже дышим еле-еле. Я поцелуями лечу багровеющие синяки, окольцевавшие её запястья-веточки. — Эрик, — Трис выдыхает моё имя, как молитву. И снова: — Эрик, — находя мою руку, притягивает её к губам.***
— Эрик? — Трис смотрит на меня встревоженно и тянется к моему лицу. Я позволяю ей дотронуться до своего лба кончиками пальцев. — Ты вспомнил что-то? Я рассматриваю её лицо, замершее в озабоченном выражении, синяки на запястье и стаю птиц, набитых под выпирающей косточкой ключицы. Это ж какую, сука, форму амнезии нужно иметь…