(Не)правильное воспитание

Когда учитель сообщает: «Завтра я приведу сюда ещё одного мальчика», Томура немедленно преисполняется к неизвестному ещё ребёнку ярчайшей ненавистью. «Он младше тебя, и я надеюсь, вы поладите». Томуре плевать, младше тот, или слабее, или ещё чего. Томуре восемь, и всё, что у него есть — учитель, который дал ему кров, еду, новую жизнь и новое имя. Томура обещает сам себе, что гаденыш — так он его сперва называет — долго не продержится. А если будет претендовать на внимание учителя — пожалеет. На следующий день учитель выталкивает из-за своей спины маленького напуганного ребёнка. — Его зовут Изуку, — говорит учитель. — Ему пять лет. И всё. Томуре в тот момент мучительно любопытно: откуда взялся этот Изуку, зачем он учителю, и неужели у него есть какая-то сильная причуда? Сильнее, чем у самого Томуры? Нет, нет, не может быть. Ему всего пять, причуда только начинает проявляться в этом возрасте, мальчишка никак не может быть лучше, интереснее его самого! Следующие несколько дней Томура кипит, наблюдая за возящимся с мелким говнюком учителем, и изводит сам себя надуманными ужасами: учитель его выгонит, учитель привяжется к мальчишке, учитель… Страхи оказываются совершенно пустыми: к концу недели учитель снова вызывает его к себе, и рядом с ним больше нет Изуку. — У него не оказалось причуды, — разочарованно сообщает учитель и больше ни словом не упоминает мелкого. Значит, решает немедленно расцветший Томура, учитель отослал ребёнка откуда взял! У него больше нет конкурентов за внимание учителя! Эта новость наполняет его тем же ликованием, как в день, когда учитель взял его в ученики. Об этом недоразумении не напоминает ничего ещё почти две недели, и Томура учится, играет в видеоигры и радуется жизни — а потом его ни с того ни с сего несет погулять по заброшенному зданию, на первом этаже которого они живут. Ноги ведут его по полуразрушенным лестницам на второй, третий, четвёртый этаж — и на пятом он находит съежившийся от холода, грязный, но всё ещё живой комочек плоти. Изуку. Это, а не собственное спасение учителем, Томура позже будет называть главным переломным моментом своей жизни. *** Томура сперва пинает его носком кроссовка по выставленной наружу голой коленке, и этим сразу добивается реакции: Изуку тяжело садится, поднимает глаза наверх — и прикрывает голову руками, будто пытаясь избежать удара. Томура хорошо знает этот жест: он так же от отца закрывался, когда-то, в той жизни. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Томура; мальчишка не отвечает, только съеживается, а потом кашляет с жутким звуком, и выплевывает на грудь ржавого цвета слизь. Томура осекается, не успев повторить вопрос более настойчиво, и наконец охватывает Изуку взглядом целиком. Волосы свалялись в комок, одежда, заляпанная пятнами, взрослых размеров, а на ногах вместо обуви какие-то намотки. «Ноябрь же на дворе, — как-то отстраненно думает Томура. — Почему?..» — Я не понимаю, — говорит он вслух. — Я думал, учитель отослал тебя, откуда взял. Изуку смотрит на него мутным, непонимающим взглядом: в уголках глаз у него лежат крупные подсохшие капли гноя. — Сильно болит, — невпопад отвечает он и трогает грудь, а потом снова кашляет ржавым и падает обратно на бетонный пол, его трясет. Томура садится рядом с ним, пытается поднять и прислонить к стене; Изуку колотит так крупно, что Томура пугается тоже — до дрожи. Он не знает, что ему делать. — У тебя есть родители? — спрашивает он. — Есть мама и папа? Томура стягивает собственную легкую куртку и кое-как закутывает Изуку в нее, не дождавшись ответа. Говорит: — Ну должен же у тебя кто-то остаться! Осекается — у него никого не было, пока учитель не спас — и едва не пропускает еле слышное, хриплое: — Дедушка сказал, я бесполезный, — Изуку чуть отклоняется в сторону и его рвет, рвет какой-то травой, желчью и обрывком полиэтиленового пакета. Томуре забрызгивает перчатки и штаны, и он автоматически отталкивает от себя Изуку, тот шлепается на пол, словно ничего не весит, и лежит, пока Томура рукавом вытирает с себя пятна. А потом маленькой ладонью вцепляется Томуре в край штанины. — Всесильный меня спасёт, — говорит Изуку твердо, и больше не говорит ничего, даже когда Томура начинает его трясти, — только хрипит. Томуре хочется зарыдать. Мелкий дословно повторил его собственные слова — и Томура сам знает, что никто из героев не придет, что говорить о Всесильном. Томура больше не помнит про свою ревность и больше не хочет, чтобы Изуку пропал — но что делать с больным ребёнком, кашляющим кровью на бетонном полу, он не знает. Он помнил, как вызывать скорую — вызывал маме когда-то давно — но учитель сказал, что про это место никто не должен узнать, значит, нельзя… Все, что Томура может — это сказать учителю. Он, как получается, заворачивает Изуку плотнее в свою куртку и беспорядочно шепчет: — Герои тебя не спасут, это сделаю я, ты только потерпи ещё немного. Томура оттаскивает его подальше от вонючей лужи — Изуку легкий, но недостаточно, чтобы можно было взять на руки — и бежит вниз, перепрыгивая дыры в ступенях. Около лаборатории учителя Томура останавливается, чтобы перевести дыхание, и вдруг его осеняет: а вдруг учитель специально оставил Изуку там? Может, он так и хотел, чтобы ненужный мальчик без причуды больше ему не досаждал — никогда не досаждал? Томура мотает головой, отгоняя мысль. Нет, учитель не такой. Не может быть. Но когда Томура, постучавшись, входит в лабораторию, он начинает не с призыва о помощи, а с осторожного: — Учитель, а куда вы отправили Изуку-куна? Учитель сидит за столом, читает книгу, и вопрос выдергивает его из раздумий. — Никуда, — рассеянно отвечает учитель, и между бровей у него залегает глубокая складка. — Он должен быть где-то здесь, на базе. Не до него сейчас, мои исследования… Неважно. Почему ты спрашиваешь… и почему от тебя так пахнет? Томуру сначала окатывает сильнейшим облегчением — зря подумал плохо об учителе, тот просто забыл, увлекся разработками — а потом, неожиданно сам для себя, начинает реветь, пугается этого и начинать рыдать только сильнее, цепляясь за учителя. Он пытается объяснить сквозь слезы, что Изуку там, на пятом этаже, и он умирает, думая, что герои его спасут — а учитель лучше всех знает, что герои не приходят, когда нужны — и никто, кроме учителя, не может помочь, потому что Томура не знает, что ему делать. Когда Томуре все же получается растолковать, что случилось и чего он хочет, учитель резко поднимается со стула, создает для Томуры платок, вытереть глаза и нос. — Показывай, — велит учитель, и Томура, сморкаясь на ходу, бежит вперед, то и дело оглядываясь на учителя. Они оказываются на пятом этаже за минуту, и Томура сразу указывает на завернутого в его куртку Изуку, не кашляющего, не дрожащего… не издающего ни звука. Несколько секунд Томура думает, что опоздал, и это так страшно, что к горлу подступают остатки ужина. В отличие от него, учитель не впадает в испуганный ступор. Учитель безостановочно шепчет под нос ругательства, подхватывая Изуку на руки, даже не морщится от запаха, и от его рук начинает подниматься дымок: греет. — Найдешь Виталиста? — спрашивает учитель, прервав череду ругательств. — Позови его в мою лабораторию, не будем терять время. Томура торопливо кивает и опять бежит вниз, но на этот раз не так внимательно высматривает дыры в ступенях — и между вторым и первым этажом правая нога проваливается вниз. По инерции Томура ещё двигается вперёд, но зажатая бетоном нога не выдергивается сама — только трещит и взрывается сильнейшей болью. В любом другом случае Томура бы остался сидеть на этой лестнице с застрявшей ногой и рыдал бы до тех пор, пока кто-то бы за ним не пришел; но сейчас учитель сам сказал: нельзя терять время. Поэтому Томура всхлипывает, руками помогает себе освободиться и торопливо ковыляет туда, где обычно можно найти Виталиста — в третью лабораторию. — Я занят, — отмахивается Виталист, не оборачиваясь, когда Томура вваливается в комнату, подвывая от боли, и машет рукой с зажатым в ней скальпелем: — Зайди через пару часов, а лучше завтра. Не помрешь. Томуре Виталист и в обычное время не нравится — тот злой, язвительный и ест мясо с кровью, фу — но сейчас он его особенно сильно ненавидит. — Учитель сказал тебе прямо сейчас идти в его лабораторию! — Томура подтягивается по стенке к нему ближе и толкает под локоть, мешая. — Ты должен помочь! Только этим и удается привлечь внимание Виталиста; он отрывается от дел, стягивает с себя заляпанный кровью халат и споласкивает в раковине руки. — Так, ладно, — говорит Виталист деловито. — Что у тебя, нога. Её сначала давай. Боль от лечения сильнее, чем от самой травмы, зато через несколько секунд Томура уже крепко стоит на ногах и тянет Виталиста вперёд. Виталист, конечно, подчиняется не его просьбам, а наверняка думает лишь о приказе учителя, но это и ладно; главное, он действительно ускоряет шаг, и у учителя они оказываются почти через пару секунд. Виталист закрывает за собой дверь в лабораторию прямо перед носом Томуры, и тому приходится прилипнуть глазом к замочной скважине. — Крупозный пневмонит, — говорит учитель, показывая на лежащего на столе Изуку. — Запущенный конъюктивит, истощение и бог знает ещё что. Сможешь? Виталист молча хрустит костяшками, разминая пальцы, и запускает руки в грудь Изуку. Он долго водит там полупрозрачными ладонями, а потом вынимает их, их, сложенные лодочкой, — Томура видит, как сквозь стык между ладоней капает пенисто-бурая слизь. — Ничего не обещаю, — наконец роняет Виталист, отряхивая руки, и Томура едва не глохнет от звука собственного заколотившегося сердца. Виталист, когда работает с пациентами, говорит только: «Сделаю» или вот это, если риски высоки. — Где ты взял ребенка в таком состоянии, кто это. Томура закрывает рот ладонью, чтобы не вырвался нервный смешок. Виталист тоже позабыл, что видел Изуку. — Это мой внук, Изуку, — говорит учитель; он меряет лабораторию большими резкими шагами, а Томура прижимается к двери крепче, чтобы ничего не пропустить.- Ты его видел, я его привез сюда какое-то время назад. У него нет причуды, с ним не было причины возиться, так что я оставил его на базе… и забыл про него. Вероятно, он забрался наверх, а обратно спуститься уже не смог. Виталист фыркает так громко, что даже Томуре слышно. — Перестань носиться из угла в угол, отвлекаешь, — говорит он. — Я сделаю, что могу, но оставь нас с мальчиком одних. Учитель кивает ему и идет к двери; Томура успевает отойти в сторону и сделать невинное выражение лица. У него столько вопросов, и все их хочется задать прямо сейчас, — но когда он видит лицо учителя, язык прилипает к небу. Учитель выглядит виноватым, трет лицо ладонью. — Не представляю, как так вышло, — говорит он Томуре, не затрудняя себя укорами в подслушивании. — Мда. Томуре и расплакаться хочется из-за чувства вины — сам-то он не позабыл про Изуку, помнил — и обнять учителя, и еще чтобы обняли его самого; вместо этого он все же спрашивает: — Так Изуку-кун — ваш внук? Учитель гладит его по голове. — Какой-то дальний, да. У меня была надежда, что он унаследовал мой квирк, но увы. Я тебе очень признателен — сам бы не вспомнил. От неожиданной похвалы щеки жжет, и Томура не может удержать счастливую улыбку, выползшую на лицо. — Ладно. Я должен закончить с делами, а ты можешь отдохнуть. Заниматься будем завтра. Учитель скрывается в одной из лабораторий, где есть необходимое оборудование, а Томура еще раз заглядывает в замочную скважину, проверить — Виталист все еще стоит над Изуку, погрузив руки ему в грудь — и Томура тоже уходит, пообещав себе вернуться через несколько часов. *** Томура засыпает, не дождавшись окончания операции, растянувшись поверх покрывала на кровати, а просыпается, когда на часах четыре утра. Из сна его вырывает не свет, не звук, но какое-то неясное ощущение за грудиной, и, проморгавшись ото сна, Томура вспоминает про Изуку. Снова уснуть не получается. Томура торопливо обувается и выходит из комнаты, пытается сориентироваться в предрассветной темноте — все лампы ночью выключены, и что-то рассмотреть позволяет только слабый свет фонаря снаружи, пробивающийся сквозь редкие окна. То и дело спотыкаясь, Томура добредает до лаборатории и открывает дверь. Внутри никого — стол, на котором лежал Изуку, пуст, а пол рядом заляпан темными склизкими пятнами. Томура хмурится, озадаченный. Он думал, Виталист оставит Изуку тут… не забрал же он его в свою комнату? Да там и некуда, Томура видел один раз, как тот живет. У него даже футон постелен поверх разложенных книг, Изуку там просто не поместится. Томура почти уходит ни с чем, когда в самом дальнем углу слышится тихий чих. В этом углу Томура и находит Изуку — под грудой каких-то тряпок. В полутьме сложно что-то рассмотреть, но Томуре кажется, что Изуку выглядит получше. — Ты чего тут? — почему-то шепотом спрашивает он, и Изуку шмыгает носом. — Страшно. Он говорит что-то еще, но Томура не понимает неразборчивый детский лепет и поэтому просто протягивает мелкому затянутую в перчатку ладонь. — Пошли со мной, — командует он, и чувствует себя не то старшим братом, не то — героем, когда Изуку нетвердо встает, держась за его руку. Изуку все еще очень слаб, и, чтобы дотащить его, шатающегося, до комнаты, Томуре приходится извернуться и устроить его на закорках — теперь получается, потому что тот держится сам. Когда они добираются, Томуре приходится долго моргать, прежде чем глаза снова привыкают к свету. Теперь получается рассмотреть Изуку: тот действительно выглядит гораздо лучше — и смешнее. Виталист, убирая ему свалявшиеся волосы, просто обстриг, как мог, и теперь Изуку похож на облетевший одуванчик, с торчащими прядями разной длины. Томура усаживает Изуку на кровать и стоит, не зная, с чего начать. Изуку смотрит на него большими здоровыми глазами, и тогда Томура произносит то, что репетировал у себя в голове перед сном: — Это я тебя спас! В его голове это звучало лучше. А сейчас он как будто обнуляет труд Виталиста и тревогу учителя. Так что он поправляется: — Я тебя нашел, а Виталист вылечил. И никакие герои так и не узнали, что ты там чуть не умер! В его голове на этом моменте глаза Изуку начинали восторженно и благодарно блестеть; в реальности глаза Изуку наполняются слезами. Тот всхлипывает и закрывает глаза руками; Томура же топчется на месте — он вовсе не собирался доводить Изуку до слез. Ему становится стыдно и ещё — обидно. — Герои никогда не приходят! — жарко говорит он, садясь рядом с Изуку. — Не плачь, ну, не реви. Тебе они не нужны. Такие слова не помогают, Изуку только больше съеживается, и тогда Томура говорит то, о чем думал, но не формулировал: — Я буду вместо героя! Изуку смотрит на него сквозь пальцы, и Томура продолжает, ободренный. — Я буду тебя защищать. Всем этим героям, которые там, — он неопределенно машет рукой, — Им наплевать. Но я тебя уже один раз спас, и спасу ещё, если понадобится. Обещаю. Изуку прекращает плакать, и Томура чувствует себя таким гордым и заботливым, ему так хорошо, что он, поддавшись порыву, крепко обнимает мелкого. Томура его научит всему, что рассказал учитель. Объяснит, что герои гоняются только за славой и деньгами. Будет для Изуку, как учитель для него самого! — Я тебя защищу, Изуку-кун. Изукун, — повторяет он скорее для самого себя и довольно жмурится, когда Изуку доверчиво цепляется ему за палец.