Как Корабль назовёшь, так он и поплывёт

      Питер проснулся от звонкой мелодии будильника. Он стряхнул остатки сна, фокусируясь на цифрах, мигающих на экране, прикосновением сбросил напоминание, привычно нащупал выключатель. Вместе с жильцом в квартире проснулись и другие звуки: заворчала кофеварка, выплёвывая утреннюю порцию кофе, зашипел на сковородке завтрак, со звонком подпрыгнули тосты. Журчала вода.       Обычное утро. Питер замер перед зеркалом, ловко завязал узлом галстук, расправил складки пиджака: всё в порядке. И выскользнул на улицу, не забыв дома зонтик. Конечно, за окном светило солнце, но местная погода – чрезвычайно капризная дама.       Квартира опустилась в тишину.       В отличие от неё во Дворце звуки не смолкали ни днём, ни ночью. Шаги прислуги, шуршание служанок, шептание, разговоры, могучий глас государя Петра, раздающий указания.        - Petit Peter, время просыпаться! – голос няни был ласков, но настойчив. Маленький Peter разомкнул глаза, сладко потянулся и умылся принесенной водой. Няня тут же позвала служанок, и они принялись облачать его в парадные одежды.        - Aujourd'hui est le jour très important, cher comte, – напомнил мальчику строгий воспитатель-гувернёр, выписанный обучать его прямиком из далёкой Франции.        - Oui, Monsieur de la Vallière, – вежливо ответил Peter.       Юный граф ждал этого дня с трепетом в душе. Сегодня его впервые представят Высшему Свету. С каждым слоем одежды на его хрупкие плечи ложилась ответственность: как держать себя, каким быть и чего делать ни в коем случае нельзя.       Его долг – нести эту ответственность с честью. Так его учили с самого появления.       Проснуться от ласкового голоса няни – приятно, но не всем так везёт. Паша Кораблёв накрыл голову подушкой, но от громкого крика с кухни это не спасало. Очередные коммунальные разборки, кто у кого и что взял без спросу, или там не вымыл несчастную тарелку, разбил любимую кружку – не было никакого желания даже узнавать. А то станешь крайним, ещё объединятся и начнут войну.       Скандалистов совершенно не волновало, что кто-то до этого целый день работал на заводе, а ещё посещал вечерние инженерные курсы, и единственное желание их соседа по квартире – немного поспать.       В такие моменты тишина кажется несбыточной мечтой. За тонкой стенкой что-то разбилось, и крик начался с новой силой.       Куда ещё хуже?       Лёнька не мог уснуть. Холод нагло пробирался сквозь одеяло и тёплую одежду, голод подтачивал изнутри, всё ныло и болело. Мерно стучал метроном в такт с его еле слышным сердцебиением. И только этот звук и эта боль не давали ему забыть: ты все ещё жив.       Мерные щелчки метронома. Жив, жив, жив.       Завыли сирены.       Надо бежать в бомбоубежище, переждать удар, а там и до начала рабочего дня недалеко. Можно и раньше начать, работа сама себя не сделает. Лёнька устал.       Он не хотел бежать, он не хотел никуда идти – кольнуло в груди. На этот раз бомбы летели не в этот квартал, досталось Ваське.       Лёнька Градов сел на раскладушке, почти не обращая внимания на боль. У него нет права сдаваться, он должен бороться изо всех сил.       Не уснуть, значит выйдем на дежурство раньше.       Градов был заперт в городе, но в душе он был свободнее и сильнее многих других. Для безымянного заключенного под строго засекреченным номером весь мир ограничивался каменной клеткой 6 на 6. В неё не проникал дневной свет, поэтому такие понятия как «утро», «день», «вечер» или «ночь» теряли свое значение, растворялись в «сейчас» и «тогда». Со стороны было даже не понять, спал ли узник или уже проснулся, чтобы в очередной раз изучить каждую трещину в потолке. Он вообще мало двигался, не доставлял охране никаких дополнительных проблем (и кто-то даже пронёс ему несколько книг, хотя это было строжайше запрещено), безразличен ко всему и задумчив.       Его никто не ждал. И ему никуда не нужно было идти.       У Лёньки не было иного выбора, как идти дальше. Он медленно хромал до нужного дома. Огибал разрушенные здания, стараясь не вспоминать, кто их построил и когда, буднично не обращал внимания на мелькающие в слабом свете фонарика тёмные силуэты тех, кто не смог дойти. Сирена затихла, сменилась вновь щелчками метронома.       Враг затаился до следующего раза.       Таился и Город.       Перед взором мелькнул бок серебристого автобуса с еле угадываемой надписью «Эстонское радиовещание». Оставалось совсем чуть-чуть. И дом Радио, что на улице Ракова (которая когда-то была и ещё будет называться Итальянской) поглотил в себя ночного путника.        - Завод имени Рыкова! – резко объявил кондуктор, и Пашка проснулся.       Конечная станция, всем пора выходить из трамвая. На этот раз удалось урвать ещё немного сна перед очередным рабочим днём, стоя, правда. Ведь своё место Кораблев уступил пассажирке с любопытным ребенком ещё девять остановок назад.       Peter с интересом большим, чем ему полагалось, выглядывал из окна кареты. Где-то там, по ту сторону, был особый мир, который был не знаком юному графу, но поэтому ещё более притягателен. В нём наверняка не было строгих воспитателей, непонятных правил этикета, неудобной одежды, скучных уроков. Там обычные ребята играли в таинственные игры простых детей, общаясь между собой секретными знаками.       У крестьянина колесо телеги провалилось в яму, и вокруг собралась толпа зевак. Peter бы хотел узнать, чем закончились злоключения бедного человека, но к его сожалению карета завернула на другую улицу.       Юный граф почувствовал на себе строгий взгляд воспитателя и с неохотой оторвался от окна. Когда-нибудь, позволил Peter себе поддаться грёзам, он станет взрослым, и сам будет решать, на что смотреть и куда поворачивать! Только так!        - Через двести метров поверните направо, – проинформировал женский искусственный голос навигатора. – Проедете сто метров, конец маршрута. Питер послушно вырулил на нужную улицу и пригляделся в поисках парковочного места. Сегодня ему везло: одно пустовало недалеко от входа в бизнес-центр. Бывало, что и после третьего круга по окрестностям не находилось места для «верного коня».       День складывался подозрительно удачно, значит, где-то ждал подвох. Предчувствия не обманули его: когда стеклянные двери бизнес-центра раздвинусь, он заметил знакомую особу, удобно устроившуюся в кресле для посетителей. Её пальцы летали над клавиатурой смартфона, в ухе мигал наушник, и казалось, что девушка полностью погружена в мир гаджетов.       Обманчивое впечатление.       Она поднялась на ноги, стоило Питеру только шагнуть через порог, подхватила два бумажных стаканчика с кофейного столика, и Питер даже не успел отследить, как один из них оказался у него в руке.        - Ты опоздал на пять минут, – сообщила Особа ему голосом, которому не рискнули бы возражать даже самые смелые личности.       Питер пожал плечами, разумно не споря:        - Здравствуй, Москва. Могу ли я поинтересоваться, каким образом тебя занесло в эти края?       Столица улыбнулась, но подыграла.        - Сапсаном. Знаешь, просыпаюсь утром: «А не сделать ли мне крюк на шестьсот километров, что бы выпить кофе»?        - А в Первопрестольной нынче закрылась последняя кофейня?       Питер отпил из стаканчика: зелёный чай. Именно такой, как ему всегда нравился.        - Надеюсь, этого никогда не случится, – Москва сняла из уха наушник и демонстративно отключила смартфон. – Так, я все распланировала. Сначала мы идем на выставку, которую ты всё откладывал на потом; затем – неспешный обед в ресторане, столик я уже забронировала, после – концерт на Дворцовой, и, обязательно, вечером пойдем на салют в твою честь. Смету я видела, салют обязан быть приличным, за концерт не отвечаю, но молодёжи вроде нравятся все эти люди.       Питер пил чай, даже не пытаясь вставить хотя бы слово в этот поток слов.       - А что если у меня были другие планы?       Москва фыркнула, будто ей сказали самую глупую и наивную вещь на свете.        - Ключевое слово – «были». Не переживай, переживёт твоя фирма без генерального директора один день: твой секретарь по моей просьбе расчистил эту дату от всех дел и встреч, – Столица довольно улыбнулась. – Я знаю тебя не первое столетие. Ты всё всегда делаешь, что должен делать, но развлекаться правильно не умеешь. И теперь это уже моя обязанность устроить тебе, Санкт-Петербург, самый настоящий День Рождения.       Москва совершенно не преувеличивала, их знакомство действительно состоялось почти три сотни лет назад, на торжественном приёме в честь молодой столицы.       На то историческое событие был приглашён весь Высший свет. Высокопоставленные гости стеклись с разных концов Царской России. Некоторых из них юный Peter уже встречал лично, о многих слышал, но множество лиц было ему ещё не знакомо. Его представляли, ему кланялись, он отвечал положенными по этикету словами.       Светские дамы находили юного графа «очаровательно прелестным». Вельможи – вполне порядочным юношей, которого ждет великое будущее.       - Граф Санкт-Петербург, – подвели юного графа к очередной даме. – Великая Княгиня Москва.       Peter поприветствовал её на французском, испытывая внутренний трепет. Он ещё прежде не встречал других городов, хотя знал об их существовании. В его глазах Москва была хороша собой, обладала какой-то особенной красотой, не воплощающейся в парадном платье и головном уборе.       Великая княгиня кинула на юного графа презрительный взгляд, словно ей случайно попалась среди прекрасных ягод одна крайне кислая.        - Как прискорбно, что Государь наш велит вот это недоразумение иностранное столицей величать. Неприемлемо, чтобы столицей России стал город, столь непохожий на нас. Ты хоть по-русски говорить умеешь или только лепетать на басурманском языке?       Юный Peter был уязвлён, щёки горели от обиды. С такой враждебностью ему ещё не приходилось сталкиваться: во Дворце его любили, даже строгие воспитатели иногда украдкой улыбались, приветствуя успехи юного города в различных науках.       Граф смолчал. Старших надобно чтить и уважать.        - Ты никогда не будешь достоин быть столицей Российского Государства, – Москва наслаждалась маленькой победой опальной столицы и ревнующей женщины.        - Позвольте не согласиться с Вами, милостивая государыня, – Санкт-Петербург смело поднял голову и сверкнул глазами. – Я докажу, что достоин, да поможет мне Бог, и приложу все свои силы и умения. Клянусь своим именем, или не быть мне больше городом Святого Петра. Великосветская толпа замолкла на мгновение, принимая клятву, и зашуршала разговорами, разнесла столицы по разным залам и не позволила им столкнуться вновь. А потом эта толпа разлетелась по богато украшенным гостиным, где сплетни и домыслы передавались и обсуждались из уст в уста, а от нынче модных курительных трубок к потолку устремлялись струйки дыма.       Группка рабочих дымила на заднем дворе завода. Конечно, на производстве это было строго запрещено: как-никак лесопильная промышленность, пожароопасно, а также вредно для здоровья и антисоветско. Но начальство предпочитало закрывать глаза, а то рабочие совсем взбунтуются. Конечно, всё закончится штрафами и увольнениями, а план кто выполнять будет?        - Товарищи, дайте огонька? – присоединился к ним ещё один рабочий. Огонёк нашелся у Пашки, прибывший Григорий затянулся:        - Слыхали про последние известия?        - Ильич умер? – спросил молодой Степка.        - Нет, это уже давно не новость, – осадил его Михалыч, ворчливый старик за сорок.        - Петроград переименовали в Ленинград, – поделился Григорий.        - Когда это случилось? – Паша отложил сигарету.        - Да вот вчера ночью.        - Все меняют и меняют, а зарплату кто повышать будет? – Михалыч сплюнул.       – Житья от них нет, налоги на деревню совершенно не подъёмны, зарплаты на три голодных рта не хватает, а ещё и за коммунальные услуги платить требуют.        - Уже и анекдот молва родила, – выступил вперёд один из рабочих, Илья, вечный шутник. – Говорят, что узнав о переименовании, Ленин прислал с того света депешу с просьбой отменить сие безобразие. Дескать, за ним в Царствие Небесном гоняется Пётр Первый, с дубинкой и кричит: «Стой, убью! Ты у меня город украл!».        - Скорее, с тростью, – вставил Пашка. – Любил он ей бояр поколачивать, вряд ли бы его привычки поменялись по ту сторону.       Рабочие посмеялись.        - И что теперь, так и будут менять названия каждый раз, когда кто-нибудь Там, – Степка показал пальцем на небо, – умрёт?        - А мне даже немного нравится новое имя. Отражает историю, – ответил Паша Кораблев. – Наверное, приживётся.        - Поживем – увидим, – изрек ворчливый Михалыч.       Паша Кораблев потушил тлеющую сигарету. Перерыв закончился, можно было продолжать работать.       Лёнька Градов уже битый час налаживал работоспособность радиопульта и отвлекал дежурного диспетчера разговорами о забавных случаях из жизни в довоенной коммуналке.        - И вот потом соседка из пятой три часа бегала и искала того мифического кота, размахивая мокрым полотенцем, – подвёл итог истории Лёнька. – В общем, соседи на Петроградке были у меня хорошие люди, но очень шумные.       Лёнька выглянул из-за панели и успел заметить мелькнувшую тень улыбки на лице усталой женщины, а так же нового слушателя, замершего в дверях. Товарищ Яков, начальник литературно-драматического вещания Ленинградского радиокомитета, опять был на ногах. (Он слишком много работал и совершенно не умел жалеть себя).        - Градов, сможешь повторить этот же голос для записи? – спросил он у радиотехника.       Лёнька удивился. Его работа – это следить, чтобы техника исправно работала, а радио никогда не замолкало. Но Якову нельзя было сказать «нет», этот человек делал всё что мог. Нельзя было не ответить ему тем же.        - Да, – Лёнька принялся привинчивать панель на место.        - Тогда иди в студию как можно быстрее, – догнал его спокойный голос Якова.       Когда Лёнька устраивался на работу техником, он ещё не знал, что окажется человеком по ту сторону микрофона. Перед ним лежали желтоватые, исписанные листы программы, подготовленные редакторами. Но он всё возвращался и перечитывал первые строчки.       У судьбы порой весьма многозначные шутки.       Оператор показал знак: скоро запись. Лёня кивнул, набрал в лёгкие воздуха и начал передачу:        - Говорит Ленинград. Слушай, Большая Земля.       И Большая Земля слушала. Его голос слышали люди на улицах под рупорами, шёпотом из радиоточек в холодных квартирах, на заводах, в окопах и палатках. Голос добрался до Столицы, где над приёмником недоверчиво замерла девушка в военных погонах, из неё устремился во все уголки Советского Союза. Ленинград рассказывал о своей жизни, о подвигах простых граждан, об успешных стрелках, шутил, читал стихи и верил в скорую Победу.       Его голос, который когда-то, в прошлой жизни, вёл за собой армии, в этот день, став родным, давал надежду и силы не сломаться.       Заключенный под строго засекреченным номером был сломан изнутри. Да, внешне мало что говорило о душевных терзаниях. Его глаза были открыты и устремлены вверх, но не потолок висел перед его взором, а мертвые лица товарищей, которых он подвёл. Он был наивен, поддался идеям, за которые его стране пришлось заплатить кровью.       Он не знал способа искупить свою вину, свою глупость и ошибки. Мог лишь часами думать об этом.       Недаром говорят: «Чаще всего самый страшный враг для нас – это мы сами».       Со стороны двери послышались какие-то звуки. Еда?       Заключенный сначала не придал этому внимания.       На подносе лежала газета. Ему не носили газет.       Заключённый сел и развернул «Экстренный выпуск Биржевых новостей».       Горько рассмеялся в тишине.       «Мы легли спать в Петербурге, а проснулись в Петрограде. Кончился петербургский период нашей истории с его немецким оттенком. Ура, господа!».       Листы с шуршанием улетели на пол.       Заключённый закрыл ладонями лицо, выдохнул шумно.       Он действительно не был достоин быть Санкт-Петербургом, но по причинам, которые газетчикам были неведомы.       Петроград. Новое имя вертелось на языке непривычно. Простое, приземлённое, практичное. А значит, времени на долгие самокопания и тяжелые думы больше не оставалось.       Петроград принял решение и выпрямился.       Заглянувший в маленькое окошко через какое-то время охранник обнаружил лишь пустую камеру и полное отсутствие её узника. Поднялась тревога, много суеты, проверок и следствий. Но результата добиться они так и не смогли.        - И все-таки, – в голосе Москвы неприкрытое любопытство. – Как ты тогда, в 1914, умудрился сбежать? И никто не мог тебя найти до того памятного выступления.       Питер вспомнил себя. Потерянного, со вторым шансом перед Собором во имя первоверховных апостолов Петра и Павла. Как играл тогда на солнце Кораблик на шпиле Адмиралтейства, когда он бежал по Дворцовому мосту. Как учился заново жить, среди обычных людей, стараясь ничем не выдать себя, быть как все.       Как увлёкся радиотехникой и выучился на инженера. Как ушёл на фронт и был ранен осколками бомбы в первые месяцы войны. Как принял себя вновь, смог простить.       - Пусть это останется одной из загадок Петропавловской крепости, – ответил Санкт-Петербург после недолго молчания.       Москва покачала головой. На Дворцовой набережной собрались толпы людей, все занимали выгодные позиции, готовясь оборонять их до последнего.       Играла классическая музыка, звуков концерта слышно не было. Как Москве удалось провести его на балкон Зимнего Дворца, Санкт-Петербург не спрашивал.        - За прошлое, будущее и настоящее, – подняла Москва свой бокал.        - За то, кем мы были, и кем нам только предстоит стать, – ответил Санкт-Петербург.       Звон хрусталя утонул в грохоте первых залпов.       Над акваторией Невы расцветали огни салюта.