Британия и Европейский союз

На что ты нас обрёк, Арти: на славную победу над серыми буднями или на унизительное поражение перед силой нового течения?       Необычная погода пришла в Лондон тем памятным днём, наполненным тревожным ожиданием неотвратимого поворота судьбы. Несмотря на летнюю пору, столичные улицы погрузились в торжественно-грустную атмосферу осеннего ненастья. Иссиня-чёрные грозовые тучи полностью затянули небо, не пропуская ни единого солнечного луча. Лютый ветер своим ледяным дыханием подгонял зазевавшихся прохожих, в недоумении осматривающихся по сторонам и тщетно пытавшихся разобраться в происходящем. А призадуматься, действительно, было над чем. Ни раз и ни два остров накрывала чёрная волна, и каждый раз она встречала достойный отпор. Но только не в тот день. Всё произошло совершенно по-иному, привычный порядок событий утратил прежнюю важность, сознание было выброшено на свалку истории, а новые идеи рождались на руинах старого мира. Преодолев столь долгий путь, оказаться снова в его начале — факт не очень-то приятный. Стойкое предчувствие приближающихся со скоростью звука перемен. К лучшему? Или к худшему? Актуальный вопрос, на который найти ответ не представляется пока возможным. И никто не знал, когда появится шанс всё исправить. Или, по крайней мере, объяснить… — Артур, ты готов к выступлению? Публика ждёт тебя — не заставляй народ томиться в ожидании, — поторапливал брата Скотт, нервно комкая листок выцветший после проливного дождя бумаги, и то и дело поглядывающий за часовой стрелкой, неумолимо движущейся к двенадцати. — Зачем торопиться говорить о том, о чём даже думать неприятно? — сквозь зубы процедил Артур, расхаживающий по залу. — Я — заложник собственной инициативы, обернувшейся против меня самого, — не скрывая раздражения, добавил брит. — Я предупреждал тебя, что твои игры ни к чему хорошему приведут. Предупреждал ведь, — самодовольно поправляя галстук и смахивая пыль с лацкана, назидательным тоном заметил шотландец. — Не смей обвинять меня, Скотти, — прошипел Артур, наливаясь багряной краской. — Не тебе меня судить. — А ты не называй меня Скотти, Артур! — вскипел брат, приходящий в ярость, когда его величают уменьшительным именем. — Я бы даже не разговаривал с тобой, если бы не сложившаяся ситуация. В отличие от некоторых членов нашего семейства я всегда следую кодексу чести. Только поэтому я здесь. — Как ты только позволяешь себе столь гнусные речи? Тебе ли говорить о чести? Ты предал нашу семью, выбросил из своей жизни, а теперь предстал таким белым и пушистым, как будто ничего и не было, — глазами, полными ненависти, смотрел он на Скотта. — Если бы не твоё безумие, то семья была бы целой. Не я разбил её на десятки осколков, а ты. А что тебе? Ты ведь никогда не испытывал тех лишений, которые выпали на нашу долю. Ты нежился в нашей беспомощности, жонглировал чувствами семейства, подстраивал нас под себя. — Это наглая ложь! — схватив Скотта за рукав, прокричал Артур. — Если ты сейчас же не прекратишь, я… — Что? Что ты сделаешь? — смеялся шотландец. — Тебе напомнить, какие раны ты мне нанёс, просто так, по большой братской дружбе? Смотри — и быстро сняв рубашку, повернулся спиной, обезображенной несколькими давними, но довольно глубокими рубцами. Брит отвернулся к окну. Ему вспомнился поздний зимний вечер. Его брат, лежащий на снегу. Белоснежные хлопья и багровые пятна на них. Лежащий неподалёку клинок. И слёзы, застывающие на морозе… Артур отвернулся к окну. Часы пробили ровно двенадцать раз. — Время пришло, — вздохнул Скотт. — Я надеюсь только на то, что ты не подведешь нас хотя бы в этот раз. Я искренне надеюсь, что у тебя есть план… — Мы — твоя семья, Артур, мы с тобой, — попыталась ободрить приунывшего Артура Дилуэн, нежно приобняв его и положив голову на плечо брата. Эйрин прикусила губы — но промолчала. Лишь взгляд, тонкий, едва заметный, говорил о том, что больше всего она хочет сейчас — не допустить, чтобы из маленького, чуть тлеющего уголька разгорелось всепоглощающее пламя. — Мы с тобой, — прошептал шотландец; слова шли прямо от сердца в скромной надежде отыскать хоть малейшую крупицу родного, давно потерянного семейного счастья. *** — Ты слышал новость, Франц? — поинтересовался немец, отодвигая в сторону ворох бумаг, оставшихся с очередного заседания. — Британия выходит из союза! Представляешь?! Я сначала не поверил — это ведь британские новости, а я доверяю лишь своим, немецким. Иногда и прусским, когда в них Брагинский не вмешивается со своими нравоучениями. — Я уже знаю, — нейтрально отреагировал француз, не отвлекаясь от расчётов, — ещё на прошлой неделе Амелия попросила меня помочь с докладом — я почти закончил. — И что ты об этом думаешь? — решил проявить настойчивость Людвиг. — Мы попытаемся их остановить или будем радоваться и веселиться? — Не торопи время… — с сожалением посмотрев на весёлого Людвига, ответил Бонфуа, скрывая расстроенное лицо за папкой с бумагами. — Оно расставит всё по своим местам…