Кровь и бурбон

Ночь. Идеальное время для… да для всего. Днем, под злым техасским солнцем, не хочется ни отдыхать, ни работать. А ночь – ночь идеальное время, например, чтобы пить бурбон. И курить, сидя в темноте на церковной лавке. По крайней мере, преподобный Кастер, видимо, так считает. Ночь – идеальное время, потому что рядом на лавку вдруг приземляется Кэссиди, нагло забирает бутылку из рук и делает пару глотков. – Бурбон, – констатирует он и кривит тонкие губы. – А ты чего хотел? – у Джесси хриплый прокуренный голос и крайне усталый вид. – Однажды я принесу тебе настоящего ирландского виски, – как-то мечтательно отзывается Кэссиди и закуривает. Какое-то время они молчат. Потом внезапно обнаруживается, что пустая бутылка стоит под церковной лавкой, а еще две, полные, оказываются в руках у двух полуночничающих друзей. – Ты их из задницы, что ли, вынул? – удивляется вампир, не успевший проследить, когда и откуда появилась новая порция выпивки. – Завали, – советует Кастер, – и пей, пока я угощаю. У него во взгляде что-то демонически-тяжелое, концентрированно-яростное, ну не должно быть у служителей церкви такого взгляда. Сами глаза меняют свой цвет под настроение: от золотисто-коньячного до практически черного. Кэссиди мысленно обзывает этот цвет «цветом кофе по-ирландски». Сейчас, в темноте церкви, они – мрачная бездна, в которой отражается лишь огонек тлеющей сигареты. Пастор быстро хмелеет, он уже был нетрезв, когда Кэсс пришел разбавить его ночное одиночество дружеской беседой и плеском бурбона. Кэссиди пьянеет тоже, дуреет, если точнее, от запахов католической церкви – воска и ладана, от холода каменных стен, от жара взгляда напротив. Алкоголь обостряет чувства, притупляет страхи, заглушает сомнения. Сто девятнадцать лет, думает Кэссиди, сто девятнадцать чертовых лет он живет на свете, а так и не научился пить. И не разучился чувствовать. Хотя почти отвык. Это заставляет его ощущать себя восхитительно живым. Это что-то похожее на ожоги от солнца, это горение изнутри. Он смотрит на пальцы Джесси, держащие сигарету, на губы, прикасающиеся к горлышку бутылки. Человек перед ним – само воплощение порока, по иронии – в обличье слуги Божьего. – Я хочу исповедаться, святой отец, можно я сяду к Вам на колени? – Ну, садись, – Кастер как ни в чем не бывало отхлебывает еще один глоток бурбона прямо из бутылки и хищно скалится. – Ээээ, – Кэссиди, ожидавший чего угодно, но только не согласия, впадает в легкий ступор. Ну ладно, раз все так просто, то отступать тем более глупо. Вампир хмыкает себе под нос, а после седлает бедра пастора, обвивая руками его шею. – Я немного не так представлял твое «сесть на колени», – глухо рычит тот, – но если тебе так больше нравится... – О да. – Так в чем ты там хотел исповедаться? – Я грешен, святой отец, – томно выдыхает Кэссиди и наслаждается тем, как по телу пастора проходит легкая дрожь, – Ясен хуй, грешен, – хмыкает тот, – давай подробнее. – Ох, падре, понимаете, я хочу проповедника этой церкви, так хочу, аж яйца звенят, – в подтверждение своих слов он весьма ощутимо ерзает на коленях Джесси. Тот выдыхает через нос сигаретный дым. Выдох тяжелый, вдох после него – судорожный. Отставить бутылку на церковную лавку, затушить сигарету об ее край – дело одной секунды, а после – горячие ладони ложатся Кэссиди на спину, норовя соскользнуть ниже. – Раскаиваешься ли ты в своих греховных мыслях? – голос у Кастера прокуренный, тихий, невероятно соблазнительный. Ситуация усугубляется еще и тем, что свой вопрос проповедник выдыхает Кэссиди в губы. Поцелуй уже практически случается, когда вампир вдруг дергается и складывает губы в ухмылку. – Нееее, не раскаиваюсь. Нет. – Если не раскаешься, я не смогу отпустить тебе грехи, – голос становится еще тише, вместо хриплых ноток расцветая шипящими. – А и не надо, падре. Лучше накажите меня. У Джесси пьяный, хищный, чуть расфокусированный взгляд, обветренные губы, которые он нервно облизывает, красноватые пятна на переносице и щеках – подарок беспощадного техасского солнца. Сейчас, в темноте церкви, этого практически не видно, но Кэссиди проводит пальцами по лицу проповедника и чувствует легкую шершавость под ними. Джесси вдруг резко притягивает голову друга к себе, сближая лица до расстояния в пару сантиметров. – Я не должен наказывать, – сообщает он. – Но очень хочу. От этих слов сначала бросает в жар, а после начинает слегка потряхивать, и Кэссиди, судорожно вцепившись в плечи Кастера, наконец, целует его. В поцелуе можно закрыть глаза и не видеть две черные бездны напротив. – Ох, падре, как же охуенно Вы целуетесь. Как боженька. – Не богохульствуй, – просит Джесси, но Кэссиди уже не до слов, он спускается поцелуями на шею Кастера, посасывает мочку уха, тихо постанывая от возбуждения. У кожи проповедника горько-соленый привкус, запах ладана, крепкого алкоголя и солнца. Пару секунд Кэссиди борется с желанием прокусить выступающую вену на шее проповедника, но усилием воли сдерживается и просто целует. Руки Джесси тянутся к белому воротничку, но вампир перехватывает их, не позволяя высвободить их обладателя из плена одежды. – Оставь так. – Ах ты, чертов фетишист, – рычит Кастер, но, кажется, сам заводится не меньше. Его выдают дрожащие руки, едва справляющиеся с пряжкой ремня. – Срааань господня, – комментирует происходящее Кэссиди, – неужто я действительно дожил до того, что священнослужитель трахнет меня прямо в стенах церкви, перед святым крестом? И тут до Джесси будто бы наконец-то доходит, что они заняты чем-то не тем. Что, в алкоголе ли дело, в недотрахе ли, но он на полном серьезе хочет своего лучшего друга, что доказывает ощутимо натянувшаяся в районе паха ткань узких брюк. – Нужно остановиться. – Хуюшки там я остановлюсь в разгар такого действия. Ну, Джесс, что ты как целка – «возбудим и не дадим». – Я не… Договорить ему не удается, потому что Кэссиди вдруг засовывает язык ему в ухо, и Кастер едва не кончает на месте, захлебывается стоном, а после – вскакивает на ноги, сбрасывая Кэссиди с колен. Тот, падая, неудачно ударяется головой о край лавки. Из рассеченной брови на лицо течет струйка крови. Бутылка бурбона разбивается, падая следом, и оглушает звуком бьющегося стекла. – Вот ебань-то, – ругается вампир, вытирая кровь тыльной стороной ладони. – Вы всегда так бросаете своих партнеров, падре? Голову кружит от удара, желания и концентрированного аромата бурбона. Дальше все происходит столь быстро и сумбурно, что дыхание перехватывает. Кэссиди рывком ставят на ноги, грубо хватают за руку чуть выше локтя и тащат к подножию креста с такой скоростью, что даже ноги заплетаются. – Чо, сразу к алтарю? Да у Вас серьезные намерения, падре. Но, ежели чего, я и до свадьбы не прочь перепихнуться. – Заткнись, – голос у Кастера хриплый, то ли от недавно выкуренной сигареты, то ли от возбуждения. Оказавшись прижатым к алтарю, Кэссиди пытается начать раздеваться, но проповедник перехватывает его руки, а после сам быстро расстегивает его джинсы и стягивает их к самым лодыжкам. Заставляет встать на колени, навалившись грудью на алтарь, сорванно дышит в затылок, впивается в шею поцелуем-засосом. Колени чувствуют холод каменного пола церкви на контрасте с горячим телом, прижавшимся сверху. Кастер сильно не церемонится, плюет на пальцы, тут же проталкивая их между ягодиц, и Кэссиди вздрагивает от боли. – Что, привычно трахать мужиков, а, падре? – подначивает он и тут же жалеет о сказанном – Джесси только глубже вгоняет в него пальцы, а другой рукой впивается в шею так, словно хочет задушить. Однако этого все равно мало, чтоб заставить Кэссиди заткнуться. Он продолжает паясничать. – Во имя отца и сына и... МАААТЬ ИХ ЕТИ, – голос срывается на крик, потому что пальцы сменяются членом, и вот Джесси уже размашисто трахает его, все крепче вцепляясь в горло. – Не богохульствуй, черт тебя дери, – рычит Кастер ему в самое ухо, продолжая резко двигаться внутри. – О, да, падре, как скажете, только не оста... ааа... БЛЯДСКИЙ БОЖЕНЬКА!.. не останавливайтесь. – Скажи мне, твой грязный рот можно хоть как-то заткнуть? – рычит Джесси, обдавая чувствительную кожу за ухом горячим дыханием. – А Вы попробуйте, падре, – советует Кэссиди, и Кастер сразу проталкивает ему в рот два пальца. Не растерявшись, вампир тут же пребольно вцепляется в них зубами. – Блять, Кэсс, совсем охренел? – Не матерись в храме божьем, а то боженька язык отхуярит, – продолжает паясничать Кэссиди. Он гнется в спине и так развратно и пошло стонет, что Кастер содрогается всем телом. Высокие своды церкви разносят стон, возвращая его оглушительным эхом. Кэссиди перехватывает руку пастора и внезапно вгрызается зубами в кожу запястья. Джесси вскрикивает и кончает, то ли вопреки этой боли, то ли благодаря ей. Он все еще дрожит, когда вампир зализывает место укуса, постанывая от удовольствия – кровь на его губах теплая, невероятно вкусная, в ней столько тестостерона и алкоголя, что сложно не завестись по новой. Желание выдернуть руку пропадает, когда Кэссиди разворачивается и буквально набрасывается на его губы своими – тонкими, ехидными, перепачканными его же кровью. Пастор стонет, чувствуя металлический привкус, и пытается вытолкнуть наглый язык из своего рта… * * * С утра у Джесси во рту привкус крови, сигарет и бурбона, а чертов вампир куда-то запропастился. Но запястье заботливо перебинтовано, а в кармане брюк обнаруживается смятый листок – вырванная страница из библии (ох, и получит этот наглый безбожник по первое число) – на котором поверх напечатанных букв неровным почерком выведено: «Спасибо за ночь, сладкий. Вылей нахуй свой бурбон, следующей ночью я дам тебе попробовать настоящий ирландский виски».