obsession

я тону в тебе Воздух пахнет мокрой травой и совсем немного — дождем. Тэхен перекатывает этот запах на языке, пытаясь распробовать; запрокидывает голову, вглядывается в мутное небо, нависшее темно-серой ватой над городом, мысленно молясь о том, что в ближайший час не хлынет ливень. На улице уже темнеет, и зажигаются первые фонари; окна чужих домов постепенно один за другим загораются теплым светом. Тэхен сидит на качелях во дворе своего дома, упираясь подошвами кроссовок во влажную землю, и ждет, когда включится свет в одном конкретном окне прямо напротив через дорогу. Это похоже на одержимость: каждый вечер он приходит сюда, ставит песню на своем стареньком плеере, знаете, какую-нибудь заунывную балладу о несчастной любви (Тэхен, в принципе, не особо любитель подобного, но в последнее время что-то потянуло) и наблюдает за тем, что происходит в соседском доме. А именно в конкретной комнате одного конкретного человека. Тэхен не извращенец, нет. Просто это единственное, что он может себе позволить. Свет в доме напротив наконец зажигается, и Тэхен с любопытством вглядывается, жадно ловит глазами каждое движение своего соседа, запоминает. В наушниках вовсю завывает грустной мелодией и душераздирающим текстом какая-то певица, а Тэхен наблюдает, слегка подавшись вперед. У Чонгука есть такая привычка — не закрывать шторы в своей комнате. Тэхен не уверен из-за лени это или из-за похеризма, но мысленно благодарит такую манеру своего соседа, как единственную возможность принимать хоть какое-то участие в его жизни. Тэхен наблюдает за тем, как Чонгук усталым жестом стягивает с себя толстовку и швыряет в дальний угол комнаты. Как он лениво одергивает на себе футболку. Тэхен наблюдает, как Чонгук падает за компьютер и что-то печатает, и смотрит в монитор, и снова печатает. Тэхену не очень видно отсюда — но он пытается разглядеть эмоции на чужом лице, пытается запечатлеть их в памяти, чтобы потом он, будто по щелчку невидимых пальцев, смог воспроизвести их перед глазами, как фотографии, видимые только ему. Чонгук в своей комнате звонит кому-то по телефону, разговаривает, откинувшись на спинку кресла, ерошит пятерней волосы. Кивает. Грустная песня в наушниках Тэхена сменяется на другую такую же грустную песню. Он, на самом деле, целый плейлист составил на эту тему. Чонгук в своей комнате завершает разговор по телефону и встает со стула, потягиваясь. Натягивает толстовку обратно, перекидывает лямку рюкзака через плечо и выходит из комнаты, пропадая из поля зрения. Тэхен напрягается, чувствуя, как к горлу подкатывает волнение. Сейчас он увидит его ближе. На расстоянии всего лишь нескольких метров, но увидит, и, возможно, поздоровается. Чонгук выходит из дома, натягивая капюшон на голову. Тэхен резко выпрямляется, чувствуя, как заныла спина от долгого пребывания в одном положении, и ставит песню на паузу. Начинает накрапывать дождь. Чонгук видит его. Коротко безразлично кивает — мол, привет, сосед, — и проходит мимо. На расстоянии всего лишь нескольких метров. Потому что — кто такой Ким Тэхен, чтобы позволить себе подойти ближе? Они учатся в одном классе. Мало того, они сидят за, черт возьми, одной партой, и Тэхен не уверен, должен ли он проклинать богов или благодарить за такой подарок; хотя, Чонгуку, кажется, вообще по барабану, с кем он сидит. На переменах он пропадает где-то в коридорах школы с друзьями, а на уроках либо делает вид, что слушает учителя, либо внаглую сидит в телефоне. Когда контрольная или тест, он просит списать у Тэхена, а Тэхен, естественно, соглашается. Пододвигает тетрадь, исписанную мелким почерком, локтем к соседу, так, чтобы учитель, не дай Бог, не заметил, и не наказал Чонгука. На то, что Тэхена тоже могут наказать, было как-то плевать. Пока Чон писал, склонившись над своей тетрадью, Ким краем глаза смотрел. У Чонгука были смешно взлохмачены волосы на затылке, как будто, он только недавно встал с кровати. У Чонгука была проколота мочка уха, и круглая серебристая сережка придавала ему немного рокерский вид. У Чонгука маленькая, почти незаметная родинка на плече. Красивые руки с выпирающими линиями вен. Немного ободранные костяшки пальцев; возможно, недавно он дрался с кем-то, Тэхен не знает. Тэхен вообще практически ничего о нем не знает. За исключением выводов, основанных на собственных наблюдениях. Они почти не разговаривают. Помимо банального сухого «привет» и периодической просьбы списать Тэхен ничего от Чонгука больше не слышит, а просто подойти и поговорить Ким не то, чтобы боится; уже знает, что из этого ничего не выйдет. Поэтому он наблюдает вот так — с расстояния. Очень хочется дотронуться подушечками пальцев до выступающей ключицы. Мазнуть легким движением ладони по чужой скуле. Прижаться губами к бьющейся жилке на шее. Но Тэхен просто не может себе этого позволить. — Ты тут уравнение неправильно решил, — говорит Тэхен, указывая пальцем на криво исписанную строчку в чужой тетради. — Мне как-то все равно, — бросает Чонгук, откидывается на спинку кресла и делает глоток газировки из бутылки. — Это мои родители попросили тебя позаниматься со мной, я в этом нужды не вижу. Тэхен прикрывает глаза на секунду, пытаясь успокоить взбудораженные нервы. Сердце колотится о грудную клетку непозволительно быстро, ладони вспотели, в мыслях сумбур, и Тэхен всеми силами сейчас пытается сосредоточиться на алгебре, а не на парне, сидящем слишком близко. Всего на расстоянии ладони, протяни руку — и дотронешься до теплой кожи. И дома никого нет — бояться некого. Разве что самого Чонгука. — Спасибо, конечно, за занятие, Тэхен, — Чон встает из-за стола и хлопает Кима по плечу. — Но ко мне сейчас кое-кто придет. Так что, съеби, пожалуйста, из моего дома. Ах, да. Тэхен теперь личный репетитор Чонгука по математике, и это было их первое занятие. Довольно неплохо, м. Ким быстро кивает, сгребает учебники и тетради со стола к себе в рюкзак, вскакивает на ноги, и очень надеется успеть уйти из дома раньше, чем придет этот «кое-кто». И он успевает. А вечером, когда Тэхен выходит во двор к старым качелям с облупившейся краской, и по привычке смотрит на окна дома напротив, он видит то, что заставляет его судорожно выдохнуть и сжать кулаки, царапая ногтями собственные ладони. В комнате Чонгука был парень. Он стоял, вальяжно привалившись к стене, смотрел в окно и курил. Полуобнаженный. Как и сам Чонгук, прижимающийся к нему со спины сзади и обхвативший руками его талию. Они оба улыбались. Тэхен запомнил эту картинку. Чтобы потом, будто по щелчку невидимых пальцев, он смог воспроизвести это перед глазами. Как фотографию, видимую только ему. У Чонгука засос на ключице. Тэхен старается не смотреть на темно-бордовое пятнышко, оставленное чужим ртом на родном человеке. Как доказательство того, что Чонгук принадлежит не ему. — Здесь по формуле двойного угла, — говорит Тэхен, и старательно отводит глаза, смотрит на фотографии на стенах, на полки с компакт-дисками, куда угодно, но только не на Чонгука. Сегодня у них седьмое по счету занятие, и Тэхен откровенно устал. Иссяк. Вымотался. Называйте, как хотите, но он попросту больше так не может. Чонгук смотрит на него и, кажется, даже не видит. Чонгук улыбается тому самому парню, который проводит вечера в этой комнате; кажется, его зовут Чимин, и он учится в параллели, Тэхен не уверен. И каждая такая улыбка бьет Кима прямо в «солнышко», лупит оплеухами по щекам, заставляет сгибаться пополам от растущей в геометрической прогрессии болезненной пустоты внутри. Тэхен устал. — Кстати, — Чонгук отрывается от тетради и поднимает взгляд на Кима, — сегодня последнее занятие. Можешь больше не приходить. Ким чувствует, как садняще бухает сердце в грудной клетке. — В смысле? — В прямом. Я переезжаю в Америку. — Ясно. Вау. Жизнь утекает сквозь пальцы, как песок, а Тэхену ничего не остается, кроме как позволять ей это делать. Он смотрит на фотографию, висящую прямо над письменным столом: маленький Чон Чонгук мчится на своем велосипеде неизвестно куда. Фотограф поймал очень хороший кадр: Чонгук крутил педалями, улыбался широко и звонко, солнце играло в его растрепанных волосах, а на коленках красовались темно-красные ссадины от постоянных падений. Тэхен помнил этот велосипед, помнил такого Чонгука; помнил, как стоял в дверях своего дома, смотрел, как Чон мчится наперегонки с друзьями и ветром по улице на этом самом велосипеде; помнил, что хотел кататься с ним вот так же — наперегонки, — но всегда боялся подойти. Всегда. — Слушай, спасибо, конечно, за эти занятия и все такое, — говорит Чонгук, одновременно печатая кому-то сообщение на телефоне, — но ко мне сейчас Чимин придет, так что не мог бы ты… — Ага, да, конечно, — Тэхен судорожно сглатывает, привычным движением руки сгребает учебники и тетради в рюкзак, встает из-за стола и уже направляется к выходу, но вдруг — Я тебя люблю, — произносит Тэхен, держа пальцы на ручке двери, — очень, — добавляет он тихо; вот так просто, как очевидную истину, как будто это даже ничего не значит. Он оборачивается. Чонгук сидит вполоборота к нему, закинув ноги на стол, с телефоном в руках. С абсолютно безразличным видом. Чон склоняет голову набок, жесткость в его взгляде напоминает Тэхену взгляд убийцы в фильмах, безразлично дергает углом рта. Как будто для него это даже не новость. Говорит: — Я тебя не люблю. Говорит: — Сейчас Чимин придет, так что уйди, пожалуйста. И Тэхен уходит. Потому что это единственное, что он может себе позволить. Тэхен сидит на качелях во дворе. Он не слушает музыку: плеер сломался, ему все-таки как-никак уже лет шесть от силы. Дом напротив пустует; Тэхен задирает голову, щурясь от яркого солнца, и видит на небе совсем маленький, почти незаметный летящий самолет, оставляющий за собой белый след на голубой глади. Тэхен думает о том, что будет скучать. Думает о том, что по ощущениям Ким, кажется, тоже сломался, так же, как и его старенький плеер. Тэхен думает о том, что это, видимо, все-таки одержимость. Иначе почему так больно?