Цитрусовый запах сигарет

Виктория никогда не любила фотографировать людей, и каждый раз с новым щелчком фотоаппарата она убеждалась в этом все сильнее, ведь люди – это до ужаса банальные, примитивные, скучные существа: она хотела бы уничтожить каждый старый снимок, испорченный временем; каждый новый и, казалось бы, такой яркий, наполненный совершенством, идеализмом; она хотела уничтожить все портреты своими руками и ей было совершенно все равно на то, что это считается искусством. Люди испорчены и эгоистичны желанием найти единственную родственную душу из всех семи миллиардов существ, найти то самое имя, отпечатанное клеймящей надписью на запястье каллиграфическим почерком. Люди испорчены, и Виктория в том же числе, но по крайней мере она заставляет застывать деревья, которые треплет северный ветер, или же буйное море, не желающее успокаиваться. Виктория смотрит на фотографии утренней глади, дополняемой чистым рассветом и ей кажется, что еще немного, и они запахнут полевыми цветами, заполнят ее тело шелковистым теплом, туманной дымкой, и как будто оживут, превративших в нечто большее, чем просто красивый пейзаж. С каждым новым снимком в ее жизни, кажется, становится что-то лучше, ведь она пытается заполнить ту странную, непонятную пустоту, которая скребется у забытого, давно уже ничего не чувствовавшего сердца; она искренне надеется, что на этот раз получится, и возможно даже у нее на запястье появиться хоть чье-либо имя, иначе она просто может сойти с ума от излишнего одиночества. Она обещает себе, что должно получится, иначе все, что она создала, погибнет, останется в памяти белоснежным, смятым ее же руками листом. Чейз пытается наедине отломить внутри от изумрудного морозного дома кусочки отмершей души, чтобы после сплести из них фиалковые или одуванчиковые венки для такой же живой фотографии; она соединяет кусочки вместе и после оставляет в лесу, как нечто ценное и особенное, надеясь где-то в глубине себя, что кто-нибудь возьмет их. Виктория надеется, что таким до жути наивным способом ей станет лучше, жуткая боль пройдет и ее грудь не будет рваться на мелкие частички каждый понедельник. Но все-таки она все равно приходит по вечерам на вечеринки клуба Циклона и курит, медленно разрушаясь внешне и внутренне. Еще немного и она уничтожит в себе все чувства. Она жутко пьяна, гасит жгучие сигареты о свои запястья, там, где находятся уже давно протухшие вены. Серый пепел с сияющими оранжевыми огоньками оседает, забирается под кожу и жутко жжет, создавая внутри нее огромные яркие пожары, фейерверки. Чейз смеется, ей нисколько не больно, ведь алкоголь притупляет все это, создает нечто прекрасное: она начинает думать, что тот самый пепел похож созвездие скорпиона и в этом есть что-то замечательное, ведь по истории эти звезды жалили солнце, после чего оно становилось слабым, прямо, как и сердце Виктории. На ее запястьях звезды были, как никогда значимыми и важными, Чейз видела, как она становилась частью ночного неба, а само черное верхнее море исчезало в ней до конца, оставляя лишь фиолетовые блестящие проблески, как от акварельной дорогой краски. Хотя бы там она начинала быть частью чего-то особенного и большего. - Вики, ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает как обычно не вовремя подошедшая Тейлор, наклоняясь к лицу недо-подруги ближе. - Да, конечно, - уже в сотый раз врет Виктория, закрывая кровоточащие раны на руках длинными рукавами, презрительно сощуриваясь, - А теперь уйди, ты мешаешь сосредоточиться. – девушка так и поступает, снова оставив Чейз наедине. Последний раз затягиваясь, она снова достает камеру и фотографирует до жути прохладное, покрытое драгоценными сапфирами небо. Ей кажется, что сейчас они рассыплются голубым песком в воду, и море будет покрыто тысячью упавших чьих-то неполноценных желаний. *** Утром Виктория пьет обжигающий язык черный крепкий кофе, стоя по щиколотку в тех самых звездных камнях, пытаясь забыть все на свете, пока свежий морской бриз проходит по ее волосам, а маленькие разноцветные рыбешки покусывают ее за ступни: она действительно хочет избежать всей этой реальности, которая доставляет ей лишь огорчение, чувство неполноценности, вакуума в груди и неправильной пустоты на запястьях; она горько смеется, пытается возвысится над остальными, хоть в этом нет никакого смысла. Даже в ее существовании нет смысла, ведь надевать на себя маску кого-то другого – значит полностью погрязнуть в лжи, которая даже начинает казаться настоящей. Сейчас ей просто хочется достать старые масляные краски в тюбиках и разрисовать себя всеми цветами этого дня, чтобы наконец-то исчезнуть, стать кем-то другим: она мысленно окрашивает свои руки в листву, освещенную сегодняшним солнцем; тонкие ноги в нежный чуть розовый аквамариновый, тот цвет вод, когда начинает появляться закат; мысленно окрашивает свою грудь в окраску невинных темно-красных орхидей, растущих на ветвях старых дряхлых деревьев. Орхидеи тянутся к ее шее, обхватывают лепестками кожу и давят, пытаясь стереть ее всю. Виктории хочется плакать, но она просто не может, поэтому снова кривит свои тонкие губы в пренебрежительной усмешке и задыхается в запахе свежих кофейных зерен. - Я хочу исчезнуть, - чуть слышно шепчет она сама себе и ступает куда дальше, чем обычно, так, что ее джинсы намокают и становятся противно липкими от влаги. - Да, - тихо-соглашено говорит кто-то у берега, и Виктория моментально нахмуривается, раздраженно ощущая рядом с собой потерянную, с нервным дрожащим голосом, как у струн ненастроенной дешевой гитары, девушку, с собранными в пучок песочными волосами, которая в своих тонких изрезанных руках держала, как спасательный круг, потрепанную библию. – Особенно в такое утро, верно? – и она солнечно улыбается, как будто бы они с Викторией знакомы с самого рождения. Чейз хочет сказать ей что-то язвительное в ответ, но она замечает, что в песочных волосах подростка запутался порванный цветочный венок из фиалок, которые, кажется, Виктория делала вчера, около маленького родника, когда наступила полная темнота и были видны только искрящиеся светлячки, летающие вокруг нее. Она закрывает рот и внезапно чувствует, что ей до дрожи в коленях хочется сфотографировать эту нелепую незнакомую девочку, которая со своими чуть взъерошенными волосами была похожа на ручного пушистого воробья. Видя ее, Чейз пронзают тысячи невидимых молний, хоть той самой клеймящей надписи так и не появилось. - Кстати, мое имя – Кейт Марш, - смущенно произносит она, прикусывая от волнения губы. - А ты? Внутри Виктории кажется что-то переворачивается; она забывает обо всем, в том числе о том, что хотела утонуть в это утро, все так же наплевав на мнение окружающих. Она не фотографирует людей, но один раз, ведь не считается? *** Во время их разговора Виктория узнает, что эта девочка в странном черном мешковатом платье и в пестрых, совершенно детских колготках жутко помешана на заповедях в этой библии и ее, как она думает, «существующем» боге /на этом моменте Чейз иронично посмеивалась, а Кейт не могла понять в чем дело/. Помешана на кроликах и прочих животных, как и сама Виктория, даже выяснилось, что у нее есть один кроль по имени Элис, и Кейт даже обещает показать ей однажды его. Чейз узнает о семье Марш и начинает думать, что там все сумасшедшие, но теперь уже ее ручной воробей уверяет в обратном, лишь смущаясь еще больше словам Виктории. Кейт проводит с ней целые дни, она ведет себя искренне и открыто, не боясь осуждения: переплетает свои холодные, как кусочки льда, пальцы с пальцами Виктории, соприкасается такими же похожими раненными запястьями к ней и растягивает обветренные губы в блаженной улыбке. Чейз и вправду надеется, что никто об этом не узнает из Академии, ведь она отвечает Кейт взаимностью, когда делает ей венки, улыбается, и так же сжимает ее ладонь в своей. - Ты же понимаешь, что после этого мы не стали друзьями? - высокомерно и чуть фальшиво фыркает Виктория, одновременно с любопытством смотря на то, как Кейт пытается согреть их ледяные руки своим разгоряченным дыханием. – Эй, ты же меня слушаешь? – возмущается девушка, когда Марш не отвечает и лишь жмурится еще сильнее. Тогда вздыхая, она поднимает на Викторию свои уставшие васильковые глаза и грустно улыбается, ощущая сильное и почти влюбленное сердцебиение Чейз лишь малейшим прикосновением: ее знакомая что-то бормочет, но так и не пытается отстранится, притягивая к себе неловкого подростка еще ближе, гладя ладонью напрочь испорченную прическу. - Да, я понимаю это, но мы все-таки встретимся еще раз, тут, - так же нервно, несколько раз кивает воробей, отстраняясь и поправляя подаренный венок, - Я принесу завтра нам лимонный кофе, думаю, что тебе понравится, и хоть него сладковато - пряный, чуть странный вкус, но… Виктория впервые расслабляется и мягко усмехается, продолжая слушать тараторившую Кейт, которая не собирается останавливаться, даже сжимая в своих руках ту чертову книжку. Виктория чувствует, как в груди что-то становится горячее, подвижней, и от этого оказывается лишь больнее – хочется снова утопить себя в сигаретах и вине, потому что так будет легче, однозначно легче. Но ей не хочется уходить и это было страшно. - Мы друг другу никто, - снова констатирует факт Чейз скорее всего для себя, на этот раз хмурясь. Кейт застывает, а ее глаза блестят то ли от слез, то ли от яркого солнца, отражая голубое небо над ними, но даже это не отменяет того, что она остается неуместно живой, в отличие от всех остальных людей; Чейз впивается своими ногтями в раны и шипит, ведь она снова хочет сфотографировать ее. - Я принесу нам ванильные свежие пончики, посыпанные сахарной пудрой и корицей, - на этот раз жутко твердо продолжает Кейт, беря руку знакомой в свою. - Оу, ну, это все меняет, - усмехается девушка и прокусывает нижнюю губу до крови от переполнявших эмоций. Впервые Чейз чувствует, что ее действительно дополняют, она воспринимает себя нужной и важной для человека, которого встречает впервые в жизни. И это отдает чем-то особенным, ведь впервые она встречает ту, от которой пахнет теплым и уютным домом, где всегда пекут по вечерам душистые печенья с шоколадной крошкой, где есть камин и семейное настроение. Виктория наконец-то разворачивается, подрагивая от холода, и уходит в сторону Академии Блэквелл, пытаясь упорно не смотреть на ту странно-улыбчивую девочку, которая сейчас прощается до завтра своим простуженным голосом. Впервые она желает запечатлеть кого-то в своей жизни, навсегда. Пусть если и это окажется жалким розыгрышем. Но сейчас уже все равно, верно? *** Кейт ничего не понимает в искусстве, даже не хочет вникать, отдавая свои предпочтения пыльным книгам, древним историям и ночным секретам тогда, когда Чейз напрочь забывает о комендантском часе и приходит к ней в море, начиная судорожно о чем-то быстро шептаться, переплетая мысли. Но Кейт совсем не против, даже если Виктория говорит о фотографиях, в которых подросток совершенно ничего не понимает. Кейт нежно улыбается и протягивает в ответ подруге лимонные пирожные, лимонное кофе; Виктория смешно сморщивает нос от запаха, говорит, что она вся, как будто покрыта сладковатыми цитрусами, даже ее душа. И после тихо смеется, сразу же переключая внимание на что-то другое. Виктория приходит к ней именно вечером, когда уходит солнце, оставляя за собой чуть розовые, перепачканные ализариновым цветом косточки граната на засыпающем вечернем небе; кажется, что, лишь протянув руку к нему, можно испачкать кисловатым алым соком подушечки пальцев. Виктория упорно оставляет на песочном пляже книги об искусстве обычно в потрепанном переплете, надеясь, что Кейт найдет их и прочитает до корки, примет то, чем живет сама Чейз. Как оказывается эти книги у нее с десятилетия, она впитывает каждый день заново все строчки этой истории в себя, чуть ли не дышит этими помятыми, немного желтоватыми от старости листами, хоть и на самом деле она предпочитает что-то новое, но можно сделать и исключение. Кейт принимает их, прижимает многовековую историю к груди и ласково улыбается, как в их первую встречу. Чейз и вправду не может объяснить свое непонятное влечение к Кейт, к тому, что не является снежной прохладной горой, утренним морем с приятным тянущимся бризом или же густым лесом, пахнущем смолой и свежим дождем: для нее это действительно странно, и она не могла скрывать свой радостный, довольный взгляд, сбивчивое дыхание, покрытые холодным потом ладони рядом с ней. Виктория держит новый фотоаппарат в руках и выглядит жутко счастливой, когда ее указательный палец щелкает по кнопке, заставляя запечатлевать буквально все, что она видит: от разрушенного мостика в глуши леса, голубых морей и чистых небес, до тонких бледных запястий Марш с тянущимися, выступающими на коже перламутрово-ночными венами, ее песчаных непослушных волос и полудетского контура лица с амарантовым румянцем – Чейз считает, что это израненное тело с душой создает великолепный, чуть одинокий пейзаж, как у того старого маяка, где всегда пахнет свободой. И рядом с Кейт Виктория ощущает себя именно так. Марш не была из тех стервозных ребят из Академии, которые только и мечтали подпортить репутацию Чейз, ее семьи еще сильнее, хоть это даже было забавно, ведь, казалось, куда уж больше? Марш не кривила лицо в презрении или фальшивом восхищение перед ней, она была истинной, настолько естественной и приятной, что хотелось просто растворится в нужной теплоте другой души, прижать только ближе и зарыться в мягкие волосы носом, после вдохнув полной грудью жар летнего солнца, исходящий от них. Чейз действительно была не против исчезнуть звездной пылью в чужих глазах, раствориться в ней полностью, бросить те часы в море, где они не вместе. И даже когда Кейт ненавязчиво спрашивает, забавно смущаясь, почему Виктория так сильно пытается избежать мира, погрузившись полностью в фотографии – Чейз не огрызается, не задумывается, как было раньше, а просто отвечает, пусть и немного хладнокровно, но отвечает, чуть отворачиваясь от Марш, лишь сильнее сжимая новенький фотоаппарат в руках, грозясь сломать его. Кейт не смеется над чужими странностями и трудностями, она искренне сожалеет, и кладет руку на плечо подруги, как будто укрывая этим от всех проблем на свете, поддерживает. Виктория пытается сдержаться от возможных эмоций и притворяться конченной стервой, но рядом с этой воистину странной девочкой, которая всегда таскает библию – этого невозможно сделать. Но Виктория благодарна ей за это, и она так же продолжает приходить к морю. - Все это кажется слишком неправдоподобным, - шепчет себе она под нос, закрывая подрагивающие от усталости веки. Кейт до сих пор улыбается, не замечая слов, подставляет лицо к прохладному ветру моря и цепляется пальцами за подаренный цветочный венок, на этот раз из карликовых карамельных роз. Чейз улыбается и прикасается к чужому запястью, но на этот раз рука проходит сквозь, оставляя фантомные помехи. Виктория обреченно достает из кармана второй косяк и делает вид, что ей это все померещилось. Снова. Потому что так не должно быть. И она пускает одурманивающий дым в свои легкие, пытаясь хоть как-то убрать навязчивые мысли. *** Да, она прекрасно понимает, что ее снимки стали более теплыми, как будто полностью покрытыми легкой дымкой восхода солнца – в них больше не было такой резкости и отчаянного серого одиночества, углы начинали быть мягче, но фотография становилась до скрипа зубов заурядной, настолько, что Виктории хотелось закинуться наркотиками куда больше, чем обычно за день, и сжечь сигаретным пеплом кончики пальцев. Ей казалось, что она начинает уничтожать жизнь пейзажа: холодноватые леса теперь не были настолько сказочными и реальными, эффект того, что лесные листья шепчутся между собой, развеваясь на ветру – просто исчез, не осталось ничего от ее прошлого стиля. Когда Виктории говорят с фанатичным блеском в глазах, что новые фотографии замечательны, она сдерживает себя от того, чтобы не впиться длинными ногтями им в глаза и не заорать от бессилия. Но она лишь раздраженно ведет плечом и думает о том, как бы не испортить все к чертям внутри еще больше, но хотя бы радует то, что ее родители - это не ебанутые родители Нейтана, им будет все равно пока она делает отличные снимки, и занимает первые места на конкурсах. Им всегда было все равно, но сейчас это не имело никакого значения, ведь Чейз просто пыталась зарыть теплую улыбку Кейт в своих мыслях куда-нибудь подальше, чтобы хотя бы на время забыть непривычно-сильное чувство, которое ужасающе быстро распространялось в грудной клетке, заставляя все нервные клетки заледенеть от ужаса. Она помнит, как ей кто-то говорил, что у нее нет души и вся она как будто сделанная из холода, вплоть до кожи, ведь проведешь хотя бы ладонью по ней – сразу же появится в прожилках чужой мерзлый снег, обвивающий тонкой ледяной коркой. Помнит то, как смеялись и презрительно фыркали, смотря на то, что у нее нет судьбоносного клейма. Но Чейз специально ничем не прикрывала тонкие запястья, деля вид, что гордится тем, что свободна от их принципов, тем, что может забыться в ком-то другом, а не ждать свой соулмейнт. Виктория – имя, означающее победу, корону на голове, но не совсем сверкающе-золотую с драгоценными камнями, а скорее бумажную, покрашенную детскими мелками. Виктория кривит тонкие губы в усмешке и рвет эти чертовы фотографии на мелкие-мелкие частички, пытаясь успокоить бешенное сердцебиение, причиной которому являлось то фальшивое воспоминание, где Кейт ласково скользит пальцами по ее коже и после прижимает ладонь чуть ли не к сердцу Чейз, говоря полушепотом, что их душа разделена на двоих. Виктория сжигает снимки до пепла, помня, что у нее нет той самой души, лишь только гнетущая пустота внутри. - Ты начала часто пропадать, - как-то безразлично замечает Нейтан, входя однажды в ее комнату и упорно пытаясь не замечать свежий запах гари, потому что и так полностью сам пропах им, но только от сигарет. Он кидает Чейз аккуратно запечатанный пакетик с дурью и устало плюхается на ее кровать, после как-то странно смеясь и закрывая лицо от подруги подушкой. Чейз показательно молчит в ответ и достает из-под кровати припрятанную новую бутылку дорогого алкоголя, ведь дешевого у нее ничего принципе не может быть, кроме себя и таких друзей как Нейтан, давно сломанных, потерянных из-за своих мыслей. Они походили друг на друга и этого было достаточно для них. - Ты тоже, - кивает девушка и наконец-то чувствует обжигающий огонь внутри, который вскоре распространяется больше, чем просто пожар, сжигающий все воспоминания о ее воробье с взъерошенными песчаными волосами и трогательно-простуженным голосом. – Но этого ничего не значит, даже то, что мой стиль изменился в худшую сторону, - нервно и чуть раздраженно бросает в ответ, стараясь не смотреть прямо во внимательные, подмечающие любые детали глаза Прескотта, похожие сейчас на два забытых осколка тихоокеанского синего цвета, похожие на совершенно другие глаза, на васильковые Кейт. Виктория кусает губы и почти отчаянно стонет. Она не может забыть ее, даже разговаривая с другими. Это отчаянно больно. - Мы все облажались, - внезапно тихо посмеивается Нейтан, тяня руку за выпивкой так, что его футболка с нелепым рисунком задирается, открывая взгляду болезненно темный аметистовый оттенок на коже, переливающийся в сапфировый, настолько отвратительный, что его не сравнить с морем в звездную ночь – Виктория кривится и закрывает рот, пытаясь больше не смотреть туда. - Точнее ты, но это не так важно сейчас, да? – подросток качает головой и откидывается на подушку Чейз. - Отец или…? – она кладет руку на бок Нейтана, ощущая кончиками, что он начинает надрывно смеяться от боли и непонятливой жалости к ним обоим, настолько, что Виктория буквально ощущает это неприятное чужое жжение у себя под ребрами. Прескотт больно улыбается и быстро снимает уже не работающие часы с запястья и показывает Чейз недавно отпечатавшееся имя с подтеками крови – «Уоррен Грэхэм». – Блять, Нейтан, какого черта тот самый ботан у тебя на… - А у тебя опять та самая уже несуществующая девчонка? – с такой же интонацией спрашивает Нейтан, подушками пальцев прикасаясь к темным кругам под ошарашенными глазами Чейз. - Заткнись, Вик, хотя бы впервые, правда: тебе сейчас так же хреново, как и мне, так что просто заткнись ненадолго, - и она молча захлопывает рот, чтобы не выпустить очередную колкость, не задать следующий бесполезный вопрос для них обоих, приносящий лишь разочарование вкупе с безмолвным страданием. Они делят жгущее чувство алкоголя на двоих, как и их боль - этого им достаточно хватает, большего просто не нужно. И никаких вопросов. Но Виктория наконец-то осознает все. *** - Мы гордимся тобой, - фальшиво-бережно говорит мать за «семейным» ужином, противно скрипя серебряным ножом по тарелке. Отец холодно улыбается вместе с матерью, кивает, соглашаясь во всем, и их лица все так же освещаются мягчим оранжевым огнем от камина, который пытался скрыть эту до ужаса официальную обстановку. Но не получается, ведь родители все время говорят о работе, делая вид что рады встрече. - Ты стала фотографировать лучше, - сдержанно сообщает кто-то из них, но Чейз пытается не слушать, чувствуя странную тошноту от цветочных духов матери, от ее ледяных с отцом глаз и скрипа ножа, смешанный с лицемерным разговором, где все присутствующие изображали счастье. Ей бы и вправду хотелось схватить этот чертов нож и покончить со всем этим, но за место этого она так же фальшиво растягивает губы в улыбке, кидая ненужное им «спасибо» в ответ. - Не опозорь нас как тогда, - шепчут на прощание родители, двигая массивные двери за ней, - Веди себя достойно, чтобы снова не исправлять за тобой глупые ошибки. Двери закрываются с громким хлопком, и Виктория наконец-то выдыхает. Она чувствует себя отвратительным сгустком всех отрицательных эмоций, что собрались в ее грудной дымной клетке: трудно дышать и сбивается дыхание. Виктория смеется, почему-то ощущая себя преданной. *** Когда она снова приходит к морю, то не видит Кейт, даже не чувствует того, что здесь кто-нибудь когда-то был, кроме нее самой: порванный цветочный венок был зарыт песком, а раннее мягкие лепестки сгнили и отдавали тошнотворный запах, такой же, как и духи у матери. Виктория брезгливо закрывает нос кашемировым шарфом и осматривается. Никого, только она одна. И книги, которые она приносила «Кейт» валялись около воды. Виктория пытается скрыть то, что ее сердце буквально рвется на части от беспокойства и одиночества, но все-таки она попытается позже уйти и забыть это место. Она даже не уверена в том, что Кейт Марш существовала здесь на самом деле и от этого становилось в тысячу раз больнее, будто ударили ножом в спину. Нейтан знал о том, что она сюда ходила, иногда прогуливая занятия, и прошлый разговор это подтвердил. Из-за этого хотелось смеяться, надрывая горло. - Тебя уже нет, верно? – шепчет Виктория, ее губы приоткрываются и складываются в презрительную усмешку будто адресованную самой себе. Глаза чуть приоткрыты, а зрачки сужены непонятно от чего больше - страха или наркотиков: Чейз пытается выглядеть нормально, но вокруг предстают лишь только те моменты, где они вместе с Кейт, те моменты, которых на самом деле не существовало никогда. – Блять, блять, блять, я так облажалась… - голос становится хриплым, Виктория проводит подушками пальцев по руке, буквально полностью поглощенную мелкими черными прорехами, которые покрывали вены мрачными нитями, как во время грозы частицами цвета неба. Можно было догадаться сразу же, это можно было понять в первую секунду. Виктория будто бы задыхается: дышать жутко больно и что-то непонятно давит на ее грудную клетку, заставляя медленно подгибаться к земле из-за чертовой боли внутри. Виктория ощущала вину, она буквально разъедала ее кости, заставляя вгрызться в тот момент снова и снова, пересмотреть все до корочки. Виктория ощущала жгучий страх, глубокую вину и ненависть к себе, к наркотикам, но ничего больше. Она наконец-то вспоминает падение Кейт с крыши и ее умиротворенно-бледное лицо, так плохо сочетающееся со сломанными костями и стекающей кровью из уголка губ. Виктория буквально погибала там вместе с ней, но ничего не могла поделать, потому что ноги подкашивались каждый раз, когда она подходила чуть ближе. Просто этого не должно было произойти. Все не так, не так, блять. Девушка прокручивает падение Кейт раз за разом, видит каждый раз тихую улыбку Кейт на уже мертвом лице, но теперь впервые рассматривает на левом запястье еле ощутимо-написанное имя – «Виктория». Тогда Чейз чувствует, будто легкие загорелись от нехватки воздуха, будто бы это последний вздох вместе с ее соулмейтом, которая сотни раз, согнувшись от страха, проходила мимо нее и ничего не говорила, лишь зажимаясь каждый раз от ядовито-звучащего прокуренного смеха Чейз. «Виктория» - на запястье Кейт было написано именно это имя и теперь хотелось чуть ли не зарычать от излишнего бессилия, ведь будь проклята чертова ирония. Сама же Чейз помнит какие были руки у Марш: всегда теплые и с лишь холодными до жути кончиками пальцев, длинными и мягкими, как у пианистов – она была великолепным пейзажем и ничего этого не изменяло, даже то, какие у нее растрепанные, хоть и по-уютному сложенные волосы, в которых как будто затерялись частички сломанных звезд. Голос у Кейт хриплый, чуть простуженный, но ласковый и теплый, а глаза отливали всеми оттенками светлого неба с белоснежными облаками внутри. Виктория прикрывает глаза и надрывно смеется, вначале посмотрев на свои руки. Но ничего этого не было, даже разговоров на пляже и совместных чтений книг. Совершенно ничего, кроме их имен неклейменых у друг друга, которые означали на самом деле нечто большее. Но сейчас совершенно ничего, кроме зачеркнутого и жгуче-больного, почти потемневшего «Кейт», которое образовалось на коже слишком поздно. Они не были до конца знакомы, Марш избегала ее, а сама Виктория пыталась сломать верующую до красных ран на запястьях, пытающуюся вырезать канцелярским обычным ножом чертово имя второй души. Они знакомы в больных мыслях Чейз, не больше или меньше, и от этого становилось только хуже, ведь самое худшее, что может быть – она влюбилась в мертвую, в ту, которую даже не знала. Виктория отчаянно смеется, закрывает глаза и дрожащими пальцами достает сигареты с навязчиво - приятным запахом сладковатых апельсинов. Все равно ничего другого не остается, да и сам пепел проник глубоко под кожу, заставляя гнить все остальные чувства внутри, и голос родственной души, которая шептала «убийца», которая всегда презирала ее и ненавидела. Виктория кривит губы и поворачивается в сторону Академии на дрожащих ногах, убеждая саму себя, что все в порядке, ведь просто ей нужно больше времени, чтобы забыть. Забыть то, что она сама уже давно погибла, погибла раньше Кейт, просто не признавала это по-настоящему до сегодняшнего дня. По крайней мере Нейтан поможет ей с этим. Поможет полностью уничтожить имя «Кейт Марш» с ее запястья.