Я не ошибся.

Свет Лаурелина мягким золотым плащом обнимал землю – сиял так ярко, что, кажется, даже зелень лесов становилось драгоценным металлом. Теплое золото – точно живое, спадало в ладони лучами и каплями, щекотало взгляд, точно выбившаяся из-за уха прядь. Золотой свет Валинора – сияние его дней, самые яркие часы. Свет Телпериона – странный, уютный полумрак, Часы смешения – время странного торжества, время, когда в груди замирает даже самое беспокойное сердце. Свет Лаурелина – уютное тепло, словно бы – ласковые материнские руки, словно бы дом, полный счастливым смехом и голосами друзей. Больше всего на свете Турукано ценил это странное ощущение уюта – где-то внутри. Когда старший, по обыкновению, исчезал куда-то вместе с Майтимо, когда мать в очередной раз бралась за воспитание непоседливой Ириссэ, которая с куда большей радостью умчалась бы в леса вместе с феанарионами – Турьо незаметно выскальзывал из дома. Валинорские леса манили его – можно было упасть на спину, смотреть куда-то в небо, чувствуя, как ласково гладят лицо золотые лучи. Говорят, лорд Феанаро хочет заточить их в камень и заставить сиять между гранями – затея, достойная уважения, но, по мнению Турьо, безнадежно глупая. Зачем ловить столь ласковый свет в в мертвенное стекло, когда можно подставлять ему лицо, когда стоит только протянуть ладонь – и можно поймать целую горсть?.. Впрочем, иногда Турукано думал, что он и сам не отказался бы – удержать это золото в руках, хотя бы немного, чтобы не исчезал он, поглощенный серебром, в свое время, чтобы даже в самые странные минуты можно было смотреть на него. Если пройти чуть дальше по реке – туда, где берег еще не успевает смениться обрывом, но уже круто опускается к самой глади воды, если удержаться на узенькой тропинке и не оскользнуться, не рухнуть в прохладные волны – можно выбраться на небольшой выступ. Будто бы великие Валар предвидели, что захочется кому-то – бывать одному даже в Благословенном Крае. Впрочем – кто знает?.. Среди трав мелькает странное золото – будто бы лучи Лаурелина свились в тугую прядь и остались мерцать именно здесь, будто бы воплощенный свет устроился на излюбленном месте юного нолдо. Турукано замирает, растерянный – а золотой свет откидывает с лица спутанные пряди, являя совсем детское еще лицо и кроткую улыбку. - Айа! – совершенно не смутившись чужим присутствием, он машет рукой, неловко смахивая с коленей какие-то листы. Турьо, пошатнувшись, делает последний шаг – и оказывается рядом. Места им как раз хватит на двоих. Золотоволосый смотрит со странным любопытством – и лицо его кажется до странного знакомым – и взгляд темно-серых глаз, в котором одновременно – любопытство и странная застенчивость, обрамившие лицо легкие локоны, что все время лезут на лоб и мешают видеть. - Ты младший брат Финдарато, да? Ресто? – с улыбкой уточняет Тургон, устраиваясь рядом. - Артаресто! – недовольно поправляет арафинвион, в очередной раз скидывая золотую прядь с глаз – будто бы она мешает ему рассматривать. – А ты один из феанариони? Курво? - Вот уж спасибо! – фыркает в ответ Турьо, отчего-то обиженный этим сравнением. В отличие от старшего брата, он не питал к Первому Дому никаких теплых чувств – лишь странная настороженность в ответ на презрение, коим награждал Феанаро детей своих братьев. – Я… - Постой, я угадаю! – перебивает его Артаресто – любопытство в нем явно не сильнее жажды понять самому. В точности как старший, улыбается своим мыслям Турукано. Даже злиться на него не хочется – да и было бы за что злиться. – Турукано, да? Друг Финдэ? Он говорил о тебе. Турьо кивает – второго сына лорда Арафинвэ он видел нечасто, кажется, всего один раз, мельком, когда дожидался друга в саду у их дома. Отчего-то он ни разу не бывал даже в гостях у Финдарато – тот не звал, а самому Турукано не слишком-то хотелось напрашиваться… - И не сравнивай меня больше с феанариони, - смеется он. Ветер, что треплет волосы и травы, подхватывает один из листов, сорвавшихся с колен золотоволосого – Турукано едва успевает подхватить его, смяв уголки. – Это у тебя что? Артаресто хихикает, аккуратно разглаживая листок – кажется, ему даже все равно, что новый знакомый помял тонкую бумагу. - Это я у Финдэ стащил, - с затаенной гордостью заявляет мальчишка. – Он все говорил мне не мешаться, пока стихи пишет. И не показывал ничего. Хочешь глянуть? А то я его тэнгвы не разбираю… Турьо смеется – будь он чуть постарше, наверное, отчитал бы Ресто за неподобающее поведение, заставил бы вернуть старшему брату то, что ему принадлежит – но он и сам еще совсем юный, любопытный и совершенно не понимающий, как можно упустить шанс по-доброму посмеяться над другом. Они склоняются к листам, смеясь в один голос и пытаясь разобрать острый, летящий почерк, будто бы нарочно превращающий одни тэнгвы в совсем другие, и золотая макушка Артаресто мелькает перед глазами – словно бы едва заметный луч света. - Амариэ… Кто это? Он ничего не говорил, - задумчиво тянет Артаресто, но Турукано остается только пожать плечами. Они засиживаются до самого Часа Смешения – кажется, только когда Лаурелин совсем отгорает, когда вокруг воцаряется серебряный свет – распутавшийся клубок нитей – разбредаются в стороны. Артаресто берет с Турьо обещание никому ничего не говорить – мы же не можем признаться Финдэ, что читали его стихи!.. А Турьо отчего-то уже и не думает ни про стихи, ни про то, что обещал вернуться домой еще до Смешения. Его мысли занимает лишь странное ощущение тепла – и уютный золотой свет, сворачивавшийся кольцом прядей где-то у самых глаз. *** Кажется, три жизни спустя – Турукано опускает меч, обагренный в крови, и вокруг бушует огонь и тьма, и вокруг рождается война, смерть и резня – впервые в Благословенном Краю, охваченном тенью и страхом. Опускает меч – и застывает не то от ужаса, не то от отчаяния, столкнувшись со взглядом, полным скорби и страха. В волосах Артаресто – не сияет больше золото, скорее, полыхает пламя, будто бы он сам обагрен кровью родичей. Кажется, три жизни спустя – звучат самые страшные слова, которые Турукано запомнит – и будет слышать даже в затаенном и беспечальном Гондолине. «Я не ошибся, приняв тебя за феанариона».