***
Мы сидим у тебя. Твоя голова на моих коленях. Ты опять смеёшься, потому что «Фрэ-энк, ты такой милый, когда смущаешься. Был бы фотоаппарат рядом, я бы сфотографировал и сделал фотообои в спальню». Наверное, я опять смотрю на тебя как-то не так, потому что ты начинаешь смеяться ещё громче. А я представляю, как ты каждое утро просыпаешься и первым делом видишь эту фотографию. Если она будет заставлять тебя улыбаться, я сам сфотографируюсь и сам наклею эти чертовы обои в твоей комнате. Чёрт, я влюблённый дурак, правда?***
Я забираю тебя из полицейского участка. Всё потому, что ты слишком любишь рисовать, и тебе всё равно, где это делать: на листе бумаги, на стекле, на стенах, на мне. Ты говоришь, что если будешь сдерживать вдохновение, откладывать идеи, то ты сойдешь с ума. И я охотно этому верю. Потому что ты самый потрясающий человек, которого я когда-либо встречал. Ты — моё всё.***
— Фрэ-энк, как насчет незабываемого приключения на озеро, м? Давай, будет классно! — кричишь в трубку, и я прямо чувствую, как тебя трясет от одержимости этой идеей, от нетерпения. Я чувствую, как ты этого хочешь, и сразу соглашаюсь. Ты, я и природа — это прекрасно. Я повторяю это, будто мантру. И через двадцать минут оказываюсь у твоего дома. — Почему так долго, Фрэ-э-энк? Нам еще ребят забирать. — Я удивлен, но ты не даешь мне даже слова сказать. — Давай, Айеро, давай. Рэй нас уже заждался. Понятия не имею, как мы все поместились в машине. В любом случае, это путешествие было плохой идеей, потому что уже через полчаса я был готов выпрыгнуть из машины. Все кричали, пели, а ещё успели надраться, я даже сам не знаю, как это случилось. Зато ты был в восторге. Так что я молчал и терпел. Ещё каких-то полчаса, и мы будем на месте. Ты напиваешься в хлам, но даже это не даёт тебе успокоиться. Когда все уже разошлись, точнее, расползались по поляне, ты всё ещё сидел у костра, распевая какие-то песни. Я сидел напротив и смотрел на тебя. Огонь делал твои и без того красные волосы ещё ярче, в твоих глазах я видел салют из искр. Ты улыбался и был похож на сумасшедшего. Моё безумие во плоти. — Фрэ-энк! Иди сюда, — ты хлопаешь рядом с собой по деревяшке, не сводя с меня глаз. Твоя улыбка хитрая и пьяная, я чувствую, как какой-то страх шебуршится в моей груди (а может, это что-то другое?), но всё равно подхожу и сажусь рядом. Ты поворачиваешься ко мне лицом, а потом недовольно качаешь головой: — Нет, этого не достаточно, — с фальшивой грустью бурчишь ты и садишься мне на колени. — Так лучше, правда? Ты смотришь мне в глаза. И ты так близко. Мои руки оказываются на твоей талии, а твои — на моих плечах. Мне кажется, что огонь за твоей спиной гаснет, а другой огонь, огонь наших душ, медленно разгорается, раззадоренный искрами из твоих глаз. — Фрэнк, ты хочешь меня поцеловать? — ты трёшься своим носом о мой. — Можешь не отвечать, я знаю, что ты этого хочешь. Я не дышу, боясь спугнуть тебя. Я боюсь потушить этот огонь, наш огонь. Моя нерешительность забавляет тебя, я знаю это. Ты дразнишь меня, издеваешься надо мной... — Поцелуй меня, Фрэнки-и-и. Сделай это, — шепчешь ты. И я дотрагиваюсь своими губами до твоих. Ты улыбаешься. И не даешь себя поцеловать. Ты смотришь в сторону лишь на несколько мгновений, а мне кажется, что это целая вечность. — Фрэ-энки, ты такой смешной. И ты целуешь меня. Я смотрю, как ты спишь, и это самое прекрасное, что я когда-либо видел. Мы и раньше ночевали вместе, но этот раз особенный, ведь мы долго-долго целовались, а потом ты заснул в моих объятиях. Я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. И это всё из-за тебя. Ты проснулся последним. Мы уже сидели на берегу, доедая остатки бутербродов. Ты выглядел растрепанным и уставшим, но всё равно улыбался. — Моя башка раскалывается! — ты засмеялся и взял с импровизированного стола бутылку воды. Подойдя ко мне, ты нагнулся и положил её мне на колени. — Фрэнк, будь прелестью, покарауль мою бутылочку, — подмигнув мне, ты направился к воде. Я перекатывал вверенный мне предмет в руках, не отрывая от тебя глаз. Умывшись, ты вернулся и лег, устраивая голову на моих коленях. — Вы уже решили, когда мы едем домой? — спросил ты, открывая бутылку. — Или вы ждёте своего царя? В прочем, не отвечай, я знаю ответ! — ты засмеялся. — Выезжаем, Дива проснулась. — Я провел рукой по твоим спутавшимся волосам. Ты улыбнулся, а потом поднялся и поспешил собираться. Обратная дорога была прекрасна. Ребята спали, а ты чуть ли не всё время смотрел на меня. Сначала меня это пугало, я спрашивал тебя о причинах такого поведения, пытался отшутиться, но ты молчал и продолжал смотреть. Позже я привык. Твой взгляд не был тяжелым, скорее, наоборот... И я был счастлив. Я был самым счастливым человеком. Ты сделал меня таким.***
Твоих родителей не было дома, брат учился в другой стране, поэтому ты ночевал у меня. Всё это время я почти не спал. Зато ты справлялся с этим просто прекрасно. За исключением одного раза, когда тебе снились кошмары. Ты ворочался и бормотал что-то невнятное. Я с трудом разбудил тебя. Ты был таким испуганным... Я видел слёзы в твоих глазах, и мне тоже стало страшно. Больше потому, что я никогда не видел тебя таким и не знал, как помочь. Но ты справился сам. Стёр слезы и улыбнулся, как делал всегда. Почему-то от этого мне стало ещё хуже. Ты протянул руку, касаясь моей, лежащей на одеяле, и прошептал коронное «Всё хорошо». Затем лег спиной ко мне и, кажется, уснул. Утром тебя уже не было. Я пытался дозвониться, но ты не брал трубку. Дома ты тоже не объявлялся — я просидел на пороге целый день, разглядывая траву на небольшой лужайке, которую так любит твоя мама. И помнишь, как я говорил про огонь в груди? Когда тебя нет, он не греет меня. Он жжётся и кусается, пытается вырваться наружу. И мне кажется, что я медленно схожу с ума. Ты объявился следующей ночью. Звонок раздался, будто гром среди ясного неба. Ты ворчал в трубку что-то невнятное, я не мог разобрать ни слова. Я с трудом различил адрес, который ты пытался мне сказать, и сразу рванул туда. Это оказался большой дом в богатом районе. Я сначала засомневался, что смогу туда попасть, но потом оказалось, что там все были пьяны настолько, что больше никого ничего не волновало. Тебя не было ни на заднем дворе, ни на первом этаже. Я поднялся наверх, где находились спальни, и принялся заглядывать во все двери подряд. Некоторые были заперты, некоторые скрывали целую живую помойку из тел, и это было... это было просто отвратительно! Я отчаялся найти тебя, начал думать, что перепутал адрес и... Я чувствовал себя предателем. Ведомый чем-то непонятным, я заглянул на лоджию. Тут тоже никого не было. Но это было самое прекрасное место в этом доме. Я стоял и дышал свежим воздухом из распахнутого окна, пытаясь унять волнение в груди. В какой-то момент громко играющую музыку перебил шум из коридора. Я выглянул из-за занавесок. В темноте и ещё только у самой лестницы вырисовывались две фигуры. Ребята были пьяны — их выдавала неровная походка. Я не мог разглядеть их, но почему-то был уверен в том, что это парень и девушка. Худая фигура с длинными волосами держалась гораздо прямее, чем прижимавший её ко всем стенам парень. Я смотрел на них, и огонь внутри вырывался наружу: он кусался, жёгся, и я изо всех сил пытался не выдать свое присутствие. А парень не терял времени: он стянул с девушки кожаную куртку, которая упала на пол, шкрябнув заклепками. Тонкие, худые, изящные руки обвились вокруг шеи парня. Я не понял, что произошло дальше, так как парочка растворилась в стене. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что они просто скрылись за одной из дверей. Я сделал несколько вздохов и столько же выдохов, будто до этого никогда в жизни не дышал, и вышел из своего укрытия. Я не торопился уходить, — я всё ещё надеялся встретить здесь тебя. Направляясь к лестнице, я на мгновение замер у двери, где скрылась парочка. Прямо у моих ног валялась куртка, которая была на девушке. Я зачем-то поднял её и прижал к груди. Она была всё ещё тёплая и пахла потом, алкоголем и твоим парфюмом. Забавно. Наверное, у того парня просто был такой же. Я улыбнулся и прикрыл глаза. Мне захотелось на миг почувствовать себя таким же ветреным и поглощённым страстью... и чтобы в этот миг рядом со мной был именно ты. Огонь внутри вновь начал разгораться. Я чувствовал, что он будто обрёл силу и готов истреблять меня по кусочкам. Он ласкал кости, бежал по нервной системе к кончикам пальцев, бил в голову так, что в моих глазах потемнело. Я не знаю, сколько еще простоял вот так — слепой, слабый, посреди мира, который горит и хочет сжечь меня. Могу поспорить, от меня не останется даже пепла. Я повесил куртку на ручку двери и поплелся вниз. Я уже не вглядывался в проходящих мимо людей, — если честно, мне было просто не до этого. Я мечтал попасть домой и найти там тебя: сонного, милого, улыбающегося... моего. Но между этой фантазией и моим телом — тридцать две ступеньки, машина, несколько кварталов и вновь ступеньки, прерываемые тяжелыми дверьми. Но что-то меня держало в этом чёртовом доме, и я решил ещё раз обойти первый этаж. Тут ничего не изменилось, разве что количество танцующих уменьшилось, а количество лежащих увеличилось. Жаль, пьющих было столько же. Несмотря на то, что этих ребят уже не держали ноги, они продолжали пить. Я поморщился. Чёрт возьми, я уверен, что очень большая часть молодежи умирает до тридцати, потому что ведёт такой образ жизни. Сам же я относился к команде «вечный водитель». Меня подкалывают, но мне плевать. Мой отец много пил, так что отвращение к алкоголю у меня с самого-самого детства. Но нет, я не хотел думать об этом сейчас. Я остановился у окна. Дома по соседству почти все тёмные — люди спят. Как можно спать, когда тут творится такой хаос? Как можно это терпеть? Я повернулся, и мой взгляд упал прямо на лестницу, на который стоял ты, безразлично озираясь по сторонам. Ты держался всё ещё прямо, твои движения были всё так же изящны, но даже отсюда я чувствовал, что ты пьян «в дрова». Мне так хотелось позвать тебя, и я почти открыл рот, но меня опередил кто-то другой... Парень быстро спускался по лестнице к тебе. Мне показалось, что он похож на того чувака, который устроил «горячую сценку с девушкой» в коридоре. Через секунду до меня всё-таки дошло, что это и был тот парень. А была ли с ним тогда девушка, а не..? Он улыбнулся и спустился вниз на ещё одну ступеньку, чтобы уменьшить расстояние между вами. Ты чуть подался назад, но больше не двигался. Я не мог разглядеть твоё лицо... В отличии от парня, который протянул тебе твою кожанку. Ты взмахнул руками, откидывая голову назад, — ты всегда так делал, когда тебе было очень смешно, — затем выпрямился и поцеловал парня напротив. Хоть это и продлилось не больше секунды — для меня будто вечность прошла. Я вспомнил коридор и то, как ты вился вокруг кого-то, кто не я, как ты целовал кого-то, кто не я, как ты отдался кому-то, кто не я... И будто в тумане, я видел, как этот парень накинул куртку на твои плечи и как ты схватился за ворот, чтобы она не спала. Этот проходимец потянулся к тебе за ещё одним поцелуем, но ты отвернулся, спеша спуститься вниз. Я вдруг понимаю, что огонь забушевал в моих легких. В моих глазах туман. Я не мог вдохнуть. Воздуха просто не было. Я попытался сделать вдох, но ничего не вышло. В груди давило. Я смотрел куда-то перед собой, но не видел абсолютно ничего. Мне казалось, что я не существую. Что в этом туманном мире существовала только боль — острая и резкая. Я заставляю себя очнуться, и, к счастью, у меня получается. Несколько неосознанных шагов, и я на улице. Тут, прямо перед моей машиной, стоишь ты. Ты стоишь спиной, сгорбившись, скрестив ноги. Я вижу, как в небо валит дым — ты куришь свои отвратительные ментоловые сигареты. Зачем? Почему ты тут? Почему это всё правда, реальность? Ответь... — Фрэнк? Ты приехал? — ты смотришь на меня и улыбаешься так, будто ничего не произошло. А я не могу выдавить ни слова. Но — да, это я — твой верный пёс. Да, я примчался по твоему первому зову. Да, я дурак. Ты подходишь ко мне, и я чувствую запах алкоголя и ментола. Я поднимаю голову. Глаза на миг замирают на твоих ключицах, которые выглядывают из выреза майки, на твоём кадыке и твоих пальцах, придерживающих ворот куртки, потом я вижу твои губы — тонкие и светло-розовые, и тут я добираюсь до твоих глаз. На улице темно, но твои глаза, которые всегда были болото-зелёными, горят огнем. Вспышки пламени то угасают на миг, то с новой силой взрываются. Мне становится страшно и больно. Опять больно. Боль жгучая и едкая. До меня запоздало доходит, что это не огонь в тебе, а просто отражение окон в доме позади меня. Но почему-то эта правда кажется самой худшей выдумкой и ложью. «Фрэнк?» — зовешь меня ты, затем ещё раз и ещё. Мое имя в твоих устах — оружие массового поражения. Я хочу заткнуть уши, но в то же время хочу слушать это вечно. — «Фрэнк?» — В фильмах картинка бы просто переключилась на ту, где мы уже сидим в машине, но дело в том, что это не фильм. Мне всегда были интересны почему-то именно эти «вырезанные» моменты. Ведь, чёрт возьми, как люди обычно ведут себя в таких ситуациях? Когда это самый пик, кульминация! Мы с тобой всё ещё здесь, у этого дома, на улице. Я всё так же смотрю на тебя и молчу, только ты меня больше не зовёшь. Улыбка на твоём лице кажется мёртвой, только в твоих глазах до сих пор сверкает пламя. Я готов поставить свою жизнь на то, что это пламя из ада. Я сдвигаюсь с места, делая небольшой шаг к тебе навстречу. Ты оживаешь и почти подаёшься вперед, но я обхожу тебя, снимаю машину с сигнализации, открываю дверь и вновь замираю. Ты стоишь и ждёшь. Я начинаю злиться, почему ты сделал мне больно, а я должен ещё перед тобой распинаться? Но злость быстро уходит. Я поднимаю взгляд и киваю на машину, приглашая тебя сесть в неё. Ты вновь улыбаешься и распахиваешь дверь. Мотор уютно мурчит, мы несёмся по пустынной дороге. Я не успеваю набрать хорошую скорость, потому что мы уже на месте. Твой дом еле-еле вырисовывается в ночной тьме. Ты высматриваешь его, пока я барабаню пальцами по рулю. — Фрэ-энк, можно я опять переночую у тебя? — ты рассматриваешь мой профиль таким тёплым, чуть размытым от выпитого взглядом, и я сдаюсь. Жму на педали, переключаю передачи. Я думаю о том, что сейчас в твоих глазах не найти и следа от недавнего пожара. Может, мне и правда всё это привиделось от усталости? Я паркуюсь у своего дома, ты выходишь из машины. Бодрый, весёлый, грязный. Я всё ещё сижу в машине и смотрю на тебя из окна. Грязный. Грязный и не мой. Ты стучишь по стеклу и киваешь на дом. Я послушно выхожу, ставлю сигнализацию и следую за тобой, будто мы идем не ко мне, а в твой огромный особняк. Ловко вытаскивая ключ из под горшка, ты открываешь дверь, возвращая ключ на место, и входишь во внутрь. В прихожей, кажется, ещё темнее, чем на улице. Ты скидываешь кеды, вешаешь куртку на вешалку и спешишь на кухню, даже не оглядываясь на меня. Я закрываю дверь, разуваюсь и поднимаюсь наверх, — ты прекрасно разберешься на кухне сам. Мама спит, но даже если нет, она привыкла, что ты неофициально живешь у нас. Вместо того, чтобы лечь спать, я стягиваю с себя толстовку, затем подхожу к столу, над которым висит стеллаж с книгами (мне приходится встать на носочки, чтобы дотянуться), вытаскиваю толстый том Толкиена и неаккуратно бросаю его на стол. Мне приходится напрячься, чтобы вспомнить, куда я дел ключ. И он находится в кубке. Я усмехаюсь. Вновь беру книгу в руки и открываю замок. Этот тайник подарил мне ты, когда-то очень давно. С тех пор я храню тут пачку сигарет, презервативы и кое-какие деньги — ха, всё что нужно парню моего возраста. Вытаскиваю пачку. Она почти нетронутая, я не очень люблю курить, как бы странно это ни звучало. Я защёлкиваю замок, но книгу-тайник не убираю. Распахнув окно, я устраиваюсь на подоконнике и жду тебя. Ты, наверное, залез в душ или поглощаешь все запасы питьевой жидкости в доме. Проходит ещё одна вечность — я уж и не помню, какая по счету, — ты вваливаешь в комнату, обмотанный большим-большим полотенцем. У тебя дома такое же, я пользуюсь им, если остаюсь у тебя, а ты пользуешься этим. На моём высечено твоё имя, на твоём — моё. Я уже смутно помню, как так вышло, но мы никогда не обсуждали это. Мне нравилось иметь у себя что-то твоё, не знаю, что чувствовал на этот счёт ты. Ты быстро переодеваешься в большую футболку, которую носил несколько лет назад: она велика тебе, потому что тогда ты был просто очень большим (мне было всё равно, но вот для тебя это имело большое значение), и в черные боксеры с суперменом. Я видел в отражении окна, как ты переодеваешься. Я не хотел, так просто вышло. Растрепав еще мокрые волосы руками так, что капли разлетелись по всей комнате, ты подошел ко мне. Если раньше ты не подавал виду, что устал, то сейчас тебя откровенно качало, а глаза скрывались под длинными ресницами. — Спасибо, что забрал меня, Фрэ-энк, — протянул ты и чмокнул меня в щеку. Я не успел опомниться, как в следующую минуту ты уже лежал на моей кровати, мило посапывая в подушку. Место, где были твои губы, горело и пульсировало. А я метался между двух чувств: отвращение и нежность воспоминаний, которые ты навеял этим действом. Я вспомнил момент, когда в первый раз понял, что люблю тебя. Тогда было дождливо и сыро. Мы сидели на крыше твоего дома мокрые, но счастливые. Была ночь. Это было наше первое ночное путешествие. Правда, дальше этой крыши мы не ушли. Ты пытался сосчитать звезды, которые выглядывали из-под тяжелых облаков, а я сбивал тебя какими-то рассказами, которые рассказывала мама мне перед сном. Раздался гром и мы закричали, не столько от страха, сколько от неожиданности. Сразу же замолчав, мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Дождь усилился, и это показалось нам просто до боли в животе смешным. Промокнув до нитки и наглотавшись дождевой воды, мы спустились вниз. Я слез первым и ждал тебя на веранде. Ты спрыгнул, угодив прямо в лужу. Почему-то ты не спешил из нее выходить, хотя твои теннисные туфли были насквозь мокрые. Ты посмотрел на меня и улыбнулся. Капли воды блестели на твоих ресницах, ты смотрел на меня и улыбался. Я тоже не сводил с тебя глаз. Что-то теплое растекалось в моей груди при взгляде на тебя: такого полноватого и несколько неуклюжего. Ты сделал несколько шагов ко мне, затем резко чмокнул меня в щечку и убежал (прямо как сейчас, правда?). А я остался сам с собой и с растущей с каждой секундой любовью к тебе. Впрочем, победившее в первом раунде воспоминание быстро сменилось отвращением и картинками, где фигурировали ты и этот парень с вечеринки. Только вместо пламени я чувствовал лишь пустоту и холод. Эта пустота появилась благодаря тебе, благодаря тому огню, которое выжгло одну часть меня. Но знаешь, что самое страшное? Я всё так же влюблён. Я всё так же готов разделить с тобой всю жизнь. Знаешь, вчера я встретил своего старого друга. К моему стыду, я даже не помню его имени. Просто знаю, что когда-то в детстве мы с ним общались. Он выглядел подавленно, и чёрт дернул меня поинтересоваться, что же случилось. Он поднял на меня глаза — до этого он отводил взгляд, смотря по сторонам или под ноги, но только не на меня, — и я ужаснулся. Я никогда еще не видел такого. Я смотрел в его глаза и видел там зияющую пустоту. Мне всегда казалось, что пустота белая, я сказал ему об этом, а он засмеялся. «Ты видишь не пустоту. Это пепел, — ответил он мне. — Всё, что осталось от моей души». Знаешь, раньше я бы ни за что не поверил такому человеку, но сейчас я его понимал. Я не мог оторваться от его глаз, меня удивляло то, что я не видел даже, какого они цвета. Я знал, что радужка должна быть окрашена в какой-то цвет, но не мог его разглядеть. Он сел на скамейку, что на счастье оказалась недалеко, вновь спрятав взгляд. Я опустился рядом, приготовившись к длинной истории. —Я влюбился, — проговорил он хриплым, вымученным голосом. Могу поспорить, именно так бы звучали мертвецы, если бы могли говорить. — Влюбился так, что забывал дышать, когда этот человек смотрел на меня. Это было так прекрасно первое время. Я чувствовал себя так, будто Бог одарил меня крыльями. Нет, я не верил в Бога раньше, но сейчас Вера — единственное, что у меня есть, — он быстро взглянул на меня, вздохнул и продолжил: — Я считал себя самым ветреным человеком на планете, бегал за каждой симпатичной попкой, но влюбленность перечеркнула это. Я стал верным псом. Я не заметил, как эта невинное чувство переросло в настоящую любовь. Да, конечно, настоящая любовь и правда существует. Но она жестока. Настоящая любовь — это проклятие, настоящее проклятие, которое насылают однажды на всех людей. И есть сильные люди — они справляются, они влюбляются и считают это благословением, они берут от своих половинок самое лучшее, отдавая взамен самих себя. Звучит непонятно, правда? Но есть те, для кого истинная любовь — самое неприятное испытание, самое ужасное. Мои старики перед самой смертью рассказали одну историю, легенду, быль — я не знаю, как это назвать. Они говорили, что в каждом человеке есть Дом, он состоит из характера, мыслей, желаний, но самое главное в нем — это большой камин. В этом Доме уютно, это маленький мир для человека. Влюбленность — это искра. Она вспыхивает в камине небольшим костром и греет своим теплом этот Дом и человека. Но настоящая любовь — это пламя, от него в Доме становится жарко, у человека начинает быстрее биться сердце, к губам и щекам приливает кровь, кожа светится и глаза кажутся не такими плоскими и поверхностными, как в обычные дни. Человек счастлив. Ему тепло и уютно. Но... — он замолк и его тело затряслось. Он сжался, мне даже показалось, что он вот-вот исчезнет, опять. Но он всё ещё был здесь. — Если влюбленный человек терпит измену, огонь начинает вырываться и обжигать. Ему мало камина, ему нужен Дом... — друг замолчал. Я смотрел на него, ожидая продолжения, но он молчал. Он поднял взгляд и несколько секунд смотрел на меня, но потом вдруг поднялся. — Не дай себе сгореть, — прошептал он и ушел. Я видел тебя сегодня. Хотел подойти, но ты был не один. (Знаешь, просыпаться в остывшей постели, оказывается, неприятно. Я замерз. Дома было очень холодно. В моем Доме было очень холодно. Я поспешил поскорее уйти куда-нибудь. И ноги привели меня к тебе). Ты стоял там, так близко и так далеко. Огонь во мне разгорелся, взметнулся ввысь и принес на мои губы твоё имя. Но вместо того, чтобы вылететь в небо, оно комом забилось в моё горло, когда я увидел, что ты не один. Тот парень обнимал тебя, прижимал к себе так, будто ты — сплошь прошит им, будто ты — его. Я смотрел и не мог отвести глаз. Такой, знаешь, мазохизм. Такая пассивность. И снова огонь. Снова это пламя. С каждым поцелуем на твоей шее с меня сдирали кожу, обнажая почерневшие нервы. Огонь точит свои лезвия о ребра, играет медиатором на струнах вен. Своеобразный концерт, только для истинных ценителей. Тебе бы понравилось. Впрочем, ты в восторге, я вижу. Я вижу, я вижу, как ты растёшь, а я становлюсь меньше. Моя больная любовь делает тебя гигантом, отдавая всё моё тебе. И самое ужасное, что я даже не сопротивляюсь. «Давай, сделай мне ещё больнее». Я несколько дней не выхожу из комнаты. От тебя давно ничего не слышно, но в этот раз я не ищу тебя. Не хочу делать себе больнее, знаешь ли. Я всё-таки не самоубийца. Наверное. Знаешь, а ведь в этом доме от тебя осталось только это чёртово полотенце. Я закутался в него. Если сгорать, то только так, с частичкой тебя. Да, ты не ослышался — «сгорать». Всё это время огонь в груди не дает мне покоя. Точнее, он уже не в груди, он везде: в кончиках пальцах и в пятках, на языке, в позвоночнике. Я чувствую, как редкий ветер, разгоняющий адское пламя по телу, отдирает со стенок пыль. Нет, прости, не пыль, — пепел. Он кружится и оседает на нёбе. Я чувствую его во рту, пытаюсь выплюнуть, но это бесполезно. Моя мать ничего не говорит. И тоже не заходит. Она будто тоже забыла меня, давно похоронила где-то там... (Я до сих пор не знаю, хоронят ли вообще сгоревших, может, от них в итоге не остается и пепла?) Я схожу с ума. Сегодня утром я посмотрел в зеркало, но вместо своего отражения увидел тебя. Ты смеялся и шептал: «Вот дом, который построил Фрэнк. А это огонь, что в печке горит, в доме, который построил Фрэнк». Ты продолжал смеяться, а я только сейчас увидел самое главное — этот самый огонь из дома блестел в твоих глазах. Теперь в моей голове вертелась лишь одна мысль: «Пожалуйста, не дай мне превратиться в пепел». Но ты не слышал моих молитв. Мама сказала, ты пришел на мои похороны. И ты был не один. Ты смотрел на начертанную надпись, пытаясь прочесть её. Но, видно, все слова унёс ветер. Меня уже нет, но я всё ещё люблю тебя. И, знаешь, у моей смерти были твои глаза.