Бон-пари

Название: Во сне… Пейринг: ТЛ/ГП Категория: почти слэш Саммари: Сколько Поттер себя помнил, у него всегда были странные беспокойные сны. Посвящение: Кошке и прошедшим грозам

***

Сколько Поттер себя помнил, у него всегда были странные беспокойные сны. Удивительно яркие, наполненные эмоциями и зелёным светом, они сначала пугали, а потом Гарри привык. Человек — то существо, которое способно привыкнуть ко всему, даже к кошмарам. Самый приспособляемый из всех видов существ. А ещё ему снились глаза. Тёмно-красные, чуть безумные, с вертикальным зрачком и искорками обречённости, неправильно красивые, они смотрели пристально и обещали грозу, самую настоящую, из магических молний, криков, подозрительно напоминающих гром, и дождей из крови. Только Гарри Поттеру такая гроза была не нужна. Совсем. И тем более во сне. И уж точно не от незнакомого погибшего нечеловека. Погибшего ли? Гарри не знал. Когда он стоял у зеркала Надежд, рядом бушевала чья-то сущность. Смутно знакомая, но понять, чем именно, не удавалось. Сущность была тёмной, от неё разило безумием и яростью, а ещё где-то там, за кучей слоёв и масок, тлели обречённость и одиночество. Он пытался сражаться, пытался достучаться, пытался… Не смог. Вместилище сущности рассыпалось пеплом, чужая ярость вывернула мозги и магию наизнанку, красный камень лопнул в руке, порезав ладонь, а Гарри провалился в беспамятство. А в сны стала стучаться Ярость. Именно так, с большой буквы. И это пугало. Гарри Поттер с криком просыпался от слегка изменившихся кошмаров и не мог к ним привыкнуть. И никак не мог понять, что неправильно красивые глаза с обещанием грозы — это глаза чудовища по прозвищу Волдеморт. Нет, всё казалось закономерным, реки крови как раз были в стиле маньяка и убийцы, но… Гарри любил грозу, любил молнии и дождь стеной. Любил и боялся, потому что в маленьком тёмном чулане слишком сильно отдавался гром. А громкий треск — это страшно, как громкий ор дяди Вернона. Но глаза раз за разом врывались в поттеровские сны, сверкали безумием и одиночеством, тонули в ослепительно-ярком зелёном свете и снова обещали грозу. Из магических молний, безумного смеха вместо грома и дождей из крови. Его крови. И его же слёз. Наверное, Гарри был первым второкурсником, выучившим заглушающее заклинание. Даже Гермиона такого не знала. А ещё Поттер повадился ходить по ночам в Запретную секцию, а потом и отрабатывать вычитанные заклинания в заброшенных классах, чтобы не поймали каждый раз в разных. Об этом он тоже друзьям не говорил, не хотел беспокоить. И даже о том, что на чёрной тетрадке ощущалась подозрительно знакомая магия не сказал. Знакомая, но другая. Спокойная, чуть шипящая, неуёмная, любопытная. И неправильно привлекательная, особенно, если в неё погрузиться. В подвале она смешивается с магией василиска, а Поттеру чудится обещанная гроза: призрак-воспоминание исчезает в яркой вспышке, его крик заменяет гром, а кровь Поттера, смешанная со змеиной, капает частыми каплями на пол. И даже слёзы там тоже были, только фениксовы. А во сне невнятный силуэт с яркими тёмно-красными глазами под капюшоном приобрёл новые черты, подозрительно похожие на Тома Риддла шестнадцати лет. Силуэт окружён зелёным светом, в котором то и дело полыхали молнии. Эти неправильные глаза притягивали, а губы Риддла кривились в усмешке и что-то шипели на змеином. Шипели быстро, понять невозможно что, но видимо снова что-то обещали. Обещали грозу с молниями из магии, раскатами довольного хохота вместо грома и дождём из крови. И этот кошмар уже так привычен, вторящее смеху шипение чуть успокаивает, что Поттер уже не кричит. Только просыпается резко, с быстро-быстро колотящимся сердцем. И иногда ему кажется, что сердце стучит совсем не от страха. После знакомства с дементорами в его сны ворвались мамины крики, пронзительные и полные мольбы. И они настолько сильно нарушали привычную картину снов, что Поттеру становится страшно. Страшно смотреть, как риддловский силуэт в тёмном плаще злобно и яростно шипел и посылал ослепительно-зелёный луч в его мать, страшно ночь за ночью видеть её гибель, страшно смотреть на егоспину, и даже прошлогодняя тактика тренировки заклятий не помогает. Гарри Поттеру хочется сбросится с Астрономической башни, чтобы убиться, наконец, наповал и вдребезги! Но это слабость, и Гарри никогда не позволит её себе. Он слушает перепалки друзей по поводу питомцев, слушает, кивает и смотрит на грозу за окном, первую, майскую. И ему хочется вылететь из замка на новенькой Молнии, совершать кульбиты и финты и слушать дождь. Дождь, который так сильно напоминает шипение. А через год его кошмар оживает. И Гарри Поттер увидел тёмно-красные, чуть безумные, полные ярости и неправильно красивые глаза наяву. Их не портила даже серая, в чешуйках кожа. И издевательское шипение слушал, пытаясь найти убежище среди разбитых надгробий. Его сердце бьётся быстро-быстро, адреналин гудит в ушах, но в душе по-странному спокойно. Абсолютно необоснованно и безбашенно кажется, что его не убьют. Не сегодня. И от этого осознания хочется смеяться, громко и немного безумно. Заклятия сверкают причудливыми молниями, дождём из каменного крошева рушатся надгробия, треск и шипение заменяют гром, а Гарри Поттер неправильно почти счастлив: теперь у него есть кошмар наяву. Осознание накрыло внезапно. Гарри Поттеру мучительно больно, он не хочет предавать друзей, он бежит от себя и практически не спит. Он не хочет видеть кошмаров, не хочет снова и снова смотреть в проклятые красные глаза, не хочет слышать это шипение, от которого так неожиданно спокойно. В блэковской библиотеке он находит книжку по окклюменции и выстраивает вокруг своего сознания стены. Обстоятельства ему даже помогают: в преддверии дурацкого слушания подростка никто не трогает. Гарри Поттер строит стенку за стенкой, петляет в своём собственном разуме и совсем не понимает, что бежать от себя — глупо. А ещё Гарри Поттер теперь возненавидел грозу, она напоминает ему о тех снах. О снах, которых он больше не видит. Гарри улыбается Рону и Гермионе как никогда искренне, с азартом учит товарищей в ОД и с удовольствием окунается в первый роман. Он действует, бежит вперёд, окунается в любую деятельность, он почти забыл. Он пытается разгадать тайну коридора, что иногда завершает его сны. Всё рухнуло в Министерстве. Там, в осколках стеклянного крошева он снова увидел эти глаза. Тёмно-красные, с вертикальным зрачком, с лёгким налётом безумия. И никакой ярости, только насмешка, интерес и обещание новой грозы. А тонкие змеиные губы кривит ироничная усмешка. И Поттеру страшно. Страшно так сильно, что все выученные заклинания разом покинули голову, а руки стали неметь. Даже на кладбище было не так. Гарри Поттеру почти шестнадцать, когда он понимает, что с ожившим кошмаром он не справится. Он даже не может определиться, а кошмар ли это. У Дурслей он похож на запертого в клетке зверя. Гарри мечется по собственной комнате и хочет понять, что ему делать дальше. Ему хочется бросить всё и свалить, а от этого становится ещё поганей, ибо он чувствует, как предаёт своих близких. Решение созревает долго и окончательно оформляется лишь в Норе: Гарри Поттер обязательно разберётся во всём, в том числе и в пророчестве. У него на это до совершеннолетия целый год есть. Поттер так сильно закопался в себе и происходящем, что уже не замечает: сны ему не снятся. Совсем. И без них почему-то пусто. Результаты разбора Гарри Поттеру совсем не нравятся, они только укрепляют его желание свалить из Англии, бросив всех с тем, что они имеют. Оказалось, что Магический мир похож на магловский примерно как соль на сахар. И магия не берётся из ниоткуда. Нет, есть природные магические источники и аномалии, у каждого человека есть ядро, но этого ничтожно мало. А создавать искусственный источник очень долго и трудоёмко. Как-то он услышал жалобу Рона на то, что ему такой не светит, так как предки свой разрушили пару поколений назад, не совладав с его силой, а создавать новый нужно минимум десяти поколениям, полузапрещёнными ритуалами и постоянной напиткой от собственного ядра. А Гермиона соглашалась и спрашивала, можно ли такой источник отобрать. Гарри Поттер с болью осознаёт себя пешкой в борьбе за те самые источники, которыми не стали делиться чистокровные. Он перелопачивает архивы и с облегчением понимает, что его собственный, поттеровский, никто так и не нашёл, просто не приняв за источник декоративный горшок, наполненный прозрачным, почти хрустальным песком. На момент смерти родителей источник уже спал, а потому его никто не заметил. А ещё были уроки от Дамблдора о детстве Тома Риддла. И бежать от себя с каждым разом становилось всё трудней, потому что Гарри помнил, каким одиночеством веяло от магии Тома. Поэтому воспоминания пробуждали только жалость и — удивительно — уважение: Риддл пронёс его через всё жизнь и не сломался. Гарри Поттер слушал про крестражи и не понимал, как можно разорвать душу, ведь душа, она не вещь, она не делится. Тему изучать опасно, но Гарри пытался. Блэковские книги и предки делятся информацией неохотно, презрительно кривят носы и объясняют невоспитанному юнцу прописные истины. Крестраж — просто якорь. И души там нет. Но как любой якорь, он привязан к душе, его уничтожение для неё если и не губительно, но отдаётся сильной болью. А ещё через такую вещицу можно управлять другим магом. Гарри Поттер вспоминает обречённость в тёмно-красных глазах и впервые за долгое время снова окунается в свои кошмары. Сон почти не изменился. Только вместо неясного силуэта — возрождённый Волдеморт, а вместо зелёного света — большой каменный зал с троном у дольней стены. В глазах у Лорда одиночество и насмешка, в тонких пальцах мелькает палочка, а за окнами зала бушует гроза. Настоящая, без криков и крови. И Поттеру впервые за два года спокойно. Он чувствует себя снова целым. Перед смертью директор Дамблдор осчастливливает Гарри знанием, что тот крестраж. Поттер это давно подозревал, но верить не хотелось. И ему снова страшно. Гарри Поттер совсем не хочет умирать, и совсем не хочет искать спасения у Лорда, который — вот уж без сомнений — знает правду. Не смотря ни на что, у него всё равно остаётся осадок, что он кого-то предал, хотя это в-принципе невозможно. А ещё он не понимает себя. Не понимает, почему так скучал по тёмно-красным глазам в своих снах, по дождю, в котором слышится такое успокаивающее шипение, по почти родному силуэту во снах. Он не понимает, почему так хочет, чтобы эти сны сменила явь. Кажется, Гарри Поттер сходит с ума. И поэтому Поттер сбежал. Спрятал свой источник, закрыл дом на Гриммо, обменял часть наследства на фунты и сбежал. На другом конце мира было легче думать. Там снились совсем другие сны. Сны о несданных зачётах и грозных преподавателях. А ещё о магических зверях, коих ему, приличному ведьмаку, нужно будет приручать после выпуска. Снились анклавы с магиками, снилась просто магия, необузданная и могучая. И всё это настолько не походило на всё пережитое и виденное ранее, что возвращаться не хотелось. Гарри следил за происходящим в Англии из газет. Его обвиняли в предательстве, его просили вернуться, ему писали объявления. Там было одно, короткое, всего лишь слово и подпись-картинка. С чего Волдеморт был так уверен в том, что Поттер это объявление увидит, он так и не понял. Но всё равно следил. Менялся политический курс, менялся тон публикаций, он заканчивал Австралийскую Академию Ведьмачества. Гарри тосковал. Ходил на практики и задания, лез в самое пекло, становился против самых опасных тварей, крутил романы, но всё равно тосковал. Было пусто, даже сны о красных глазах не спасали. И только когда глаз зацепился за изменившееся объявление со знакомой до боли подписью понял. Гарри Поттеру двадцать пять, он снова прибыл в старушку-Англию, наслаждался такой долгожданной грозой и не пытался применить Импервиус. Он изменился, прохожие практически не узнают его. И это неожиданно приятно. На крытой веранде у Фортескью почти нет посетителей: грозу мало кто любит. Однако человек, опустившийся за столик напротив, для Гарри неожиданностью не стал. Чёрный плащ, тонкие кисти, пальцы перекатывают палочку, черты лица под капюшоном чем-то напоминают Тома Риддла из дневника. И глаза. Тёмно-красные, чуть светящиеся, с вертикальным зрачком, неправильно красивые и притягательные. В них насмешка, ирония и где-то глубоко тлеет уже не обречённость и одиночество, а надежда. Мордред! Похоже, тоска ему больше не грозит. Кажется, он сошёл с ума. Кажется, это взаимно. 25.06.2016. Калуга