(not)real

      Иногда ему хочется думать, что он – что-то вроде бога.       Бога не существует; есть единица и ноль, 'да' и 'нет', баг и дебаг. Есть деньги, есть свобода. Но ему все равно хочется – и он думает, представляет поношенную куртку с лейблом давно закрытого и списанного со счетов магазина компьютерной техники на груди. И кепку – из тех, что уже давно никто не носит. Он представляет, что знает каждого, кто спускается в подземный переход, стекает по щербатым ступеням, подходит к краю платформы и ждет.       Тот парень в клетчатой рубашке – лузер, которого никто не воспринимает всерьез; он был пьян, у него стащили последние деньги, и он нервно дергает плечами, ощущая пустоту в карманах.       Девчонка рядом с ним интернет-зависима, улыбается, увидев очередной десяток лайков в соцсети.       Прямо под расписанием поездов стоит клептоман, он в восторге от мыслей о том, что девяносто процентов вещей, которыми он обладает, – чужие.       А Мистер Робот, сидящий в стороне, в идиотской кепке и с затертыми швами на одежде, всего лишь безумец – так мало в сравнении с червоточиной жадности людей вокруг. Так поэтично на фоне мелких пороков, разрушающих сознание, превращающих в контролируемую груду мяса и костей… только вот они настоящие.       Мистер Робот выходит из дома ночью, в одиночку, ходит незнакомыми путями, так, чтобы никто не видел.       Ибо он – ни черта не настоящий. Его баг ненастоящий, его безумие ненастоящее. Он не сможет изменить что-либо сам; Мистеру Роботу просто нравится не чувствовать взгляда, постоянно обращенного на него, быть в людных местах и упиваться эмоциями измотанных и загнанных в угол. Ему нравится оставлять сознание Эллиота на насквозь пропитанной дымом кушетке, дома – ему нравится думать об Эллиоте, когда его нет рядом.       Эллиот – настоящий. Настоящие диски с информацией о каждом, кого он знает, в его захламленной квартирке. Белоснежные дорожки морфина на щербатом столе. Отпечатанные на подкорке образы: крик матери, безвкусная помада Дарлин на собственных губах, изломанная фигурка Шейлы на дне багажника… дважды оцарапанное осколками лицо, полет спиной вперед из разбитого окна. Когда Эллиот выбирает между 'да' и 'нет', когда вбивает чужой IP в отчет, когда чуть не подыхает от ломки на влажных от пота простынях – это имеет значение. Его ходы имеют значение. Он способен изменить все, что захочет изменить.       Единица – и мальчишка, рыдающий в приступе паники, поглощенный чувством одиночества.       И иногда безумному Мистеру Роботу действительно хочется быть отцом Эллиота. Быть другом Эллиота. Быть тем, кто никогда не заставлял Эллиота падать из окна, с ограждения набережной, с вершин сознания обратно в пучину потерянности и ненависти к себе.       Мистеру Роботу нравится думать об Эллиоте, но это тоже не помогает становиться настоящим; ничто не помогает. Он отбрасывает сентиментальные мысли – вряд ли тот, кто дописывает команду, начинающуюся с <if>, заслужил травлю жалостью – точно так же, как отбрасывают докуренную сигарету. Докуренной сигареты у него нет – достает новую из кармана мешковатой толстовки и улыбается вслед садящимся в только что прибывший поезд людям. Одного взгляда на них достаточно, чтобы торопливо встать, развернуться на сто восемьдесят и пойти.       Только тлеющий пепел на безлюдных ступенях мог бы рассказать кому-то о его присутствии – но был затерт первыми каплями дождя.       Даже если Мистеру Роботу иногда хочется думать, что он – что-то вроде бога, в одиночку он не представляет собой ничего больше нуля или результата четыреста четвертой ошибки. Он натягивает на голову капюшон и выходит в предрассветный туман; он торопится домой, туда, где на насквозь пропитанной дымом кушетке оставлено разбитое и измученное сознание того, кем он может только притворяться.       Он не только вынужден – он хочет раз за разом возвращать Эллиоту Алдерсону его жизнь.       Этим утром Эллиот просыпается поздно; он не хочет считать трещины на грязно-белом потолке, не хочет мучиться от боли, мерно бьющей по вискам с изнанки черепа, не хочет чувствовать злость за каждую свою потерю, как чувствует ее каждое чертово утро. Но оно наступает; привет, друг. Эллиот вслушивается в глухую тишину за дверью.       На корне языка горчит табачный дым от сигареты, выкуренной, вероятно, прошлым вечером.