За закрытыми дверьми

      Адриан думал, что знал Маринетт. Ну, не то чтобы они общались так уж часто, особенно учитывая то, что она краснела и заикалась перед ним, словно виновата в чем-то и пытается выглядеть естественно, но получается с точностью наоборот, однако он называл ее своей подругой, несмотря на это, хотя сам толком еще не особо понимал, что да как: у Хлои такому научиться было нельзя, поэтому думал, что хорошо знает все, что ей нравится.       Маринетт любила розовый цвет, моду и искусство – да, Адриан вполне мог описать ее одним предложением. Однако из любви к последним двум вещам вытекало новое: обожание его отца, Габриэлепоклонничество, если так можно сказать. Он узнал об этом случайно, оказался в нужном месте и в нужное время, когда его одноклассница с восторгом нахваливала новую коллекцию марки «Агрест» и называла отца Адриана гением, а парнишка не смог смолчать, когда она поделилась личной грезой о том, что мечтала бы у него хоть чему-то научиться или встретиться лично хотя бы.       Поэтому Маринетт плелась следом, стараясь не запутаться в ногах, и все еще пыталась отговорить его от этой глупой, на ее взгляд, затеи, заикаясь, пока Агрест тащил ее за запястье в семейный особняк. Пустой, не выглядящий жилым, у нее даже холодок по коже пробежал. Он не видел, как девочка прятала пунцовые уши за темными прядями волос, а она, отвлекшись на пытающиеся быть семейными фотографии, не заметила человека перед собой, пока чуть не отдавила ему ногу; благо, что каблуки не носила, иначе бы счет за испорченные туфли оплачивала до конца жизни.       Маринетт неловко отступила назад, чтобы видеть перед собой не только костюм, но и лицо тоже. Адриан простодушно улыбался, пытаясь напомнить отцу, откуда он знает его одноклассницу, пока Габриэль своим взглядом пристально изучал ее внешний вид, так, что она слышала невысказанные комментарии по поводу дешевок на ее неидеальной фигуре и отсутствии вкуса. Сережки-гвоздики вообще так внимания заслуживали: выглядели, как купленные на распродаже почти за даром, хотя для Агрестов такие деньги как раз и считались ничем. Если у модельера и было, что ей сказать, но он тактично промолчал, то у Маринетт слов не было, потому что вживую этот человек казался ей еще более совершенным, чем она себе представляла. Живое воплощение величественности и стати, а с их разницей в росте он ей казался еще более недосягаемым. Ей хотелось забиться куда-нибудь, но в то же время девочка не могла оторвать своего взгляда, упрямо смотря самому Габриэлю Агресту в лицо.       Когда мужчина обратил внимание на рассказ сына, Маринетт тоже слегка оживилась, встав в более раскованную позу и одернув футболку, а когда он вновь повернулся к ней, попыталась дружелюбно улыбнуться, но вышло неловко, потому что Адриан начал просить, чтобы отец обучил его подругу основам. Девочка неуклюже переминулась с ноги на ногу, а затем посмотрела на него уверенно. Габриэль скептично изогнул бровь, прежде чем смириться и попросить ее скетчбук.       Адриан покорно ждал за закрытыми дверьми кабинета отца, пока Маринетт ждала вердикта от своего кумира. Звукоизоляция в доме была добротной, и он не слышал, как одобрительно ухмыльнулся мужчина, листая почти полностью заполненную эскизами книжицу, как похвалил девчушку, сказал, что она неплоха, но есть потенциал, который еще стоит упорно развивать. Адриан не видел, как загорелись глаза его одноклассницы, как стояла она смирно, забывая дышать, и старалась не дрожать. Мальчик лишь слышал, как дверь приоткрылась и тут же закрылась, как Маринетт рвано выдохнула и с облегчением рассмеялась, а секундой позднее почувствовал тяжесть ее рук и головы на своих плечах. Горячим шепотом в шею девочка благодарила его, а он неловко похлопал ее по спине, подбадривающе. В любой другой день она бы никогда себе это не позволила, но сейчас с души будто камень спал, и студентка чувствовала себя так легко, что не думала больше ни о чем, обнимая друга за шею. Адриан даже представить себе не мог, насколько его одноклассница была счастлива.       Гости в их доме бывали не так часто, но присутствие Маринетт не казалось ему неуместным. Он привык болтать с ней, пока они добирались до пустого дома, медленно расцветающего с появлением этой девочки в нем. Одноклассница была почти как его Леди, но недостаточно хороша, чтобы быть ею. Делать вместе уроки, смеяться над какими-то жизненными ситуациями, пить горячий шоколад, который у Дюпэн-Чэн получался просто восхитительным, – все это казалось таким привычным, абсолютно неновым, будто так всегда и было. Однако это было неважно, потому что стоило на пороге появиться его отцу, Маринетт почти моментально забывала об Адриане, полностью сосредотачиваясь, и в этот момент становилась особенно похожей на Леди.       Мальчик не знал, какой становилась его подруга, стоило дверям кабинета Габриэля захлопнуться. Наверное, он бы удивился, увидев, как свободно она общается с его отцом и позволяет себе узнавать «учителя» лучше. Также Адриан наверняка был бы шокирован, поняв, насколько хорошим собеседником был его родитель, несмотря на свою холодность. Габриэль за глаза хвалил Маринетт, говорил, насколько она незаурядна, какой глубокий потенциал в ней сокрыт и какое будущее ее ждет, стоит только постараться. Однако Адриан почти никогда не слушал, он и так все это давно знал; куда больше его интересовала ухмылка на губах отца, которая иногда проявлялась, когда Агрест-старший им хвалился перед своими знакомыми.       «Ты должен сделать ее своей женой, либо она станет твоей новой матерью»       Адриан смеялся над плохой шуткой отца, которая звучала абсурдно. Господи, они с Маринетт ведь просто друзья, не более того, и он был уверен, что сама она считала точно так же. Габриэль же просто покачал головой, прежде чем снова начать трапезу. Знать бы еще, в кого его сын такой недалекий, когда дело касается взаимоотношений. Студент даже не догадывался, что отец имеет представление о том, куда он и его подружка исчезают время от времени (особенно когда город находится в серьезной опасности). Это было слишком очевидно. Габриэль начал догадываться обо всем, когда супергероям пришлось спасать его от одного из этих клоунов в смехотворных костюмах, и полностью убедился, когда познакомился с Дюпэн-Чэн лично, однако решил не лезть в эти дебри и просто игнорировать, какое ему до них вообще дело? Ему ни горячо, ни холодно с того, что эта девчонка влюблена в его сына; точно так же волновал и он сам, это дурачье.       Мальчик не думал, что когда-нибудь вновь услышит смех отца, однако это произошло, а он стал свидетелем совершенно случайно. Кажется, он рассказывал Маринетт что-то о работе, делился опытом и позволял своим воспоминаниям стать частью и ее памяти тоже. Его одноклассница сделала остроумное замечание, и Габриэль посмеялся вместе с ней, находя это забавным. Адриан был поражен, ведь он не знал, что девочка не так редко слышит смех своего наставника. Агрест-старший производил впечатление всегда собранного и серьезного человека, но, немного погодя, Дюпэн-Чэн стала чувствовать себя совсем незажато, позволяла себе быть более раскованной, чем с Адрианом, и происходило это так неосознанно, что пугало и дико смущало. Они по-прежнему сохраняли дистанцию, а Маринетт навсегда запомнила, что ничего ей не светит, если она не будет более амбициозной.       Адриан упорно отказывался замечать знаки внимания со стороны своей одноклассницы, сопротивлялся ее неловким попыткам пригласить сходить куда-нибудь, оправдываясь тем, что много дел, уговаривая себя, что это так и есть и он вовсе не врет. Зачем же ему лгать ей прямо в глаза? Они же просто друзья, Маринетт не обидится и сходит в кино с той же Альей. Он не знал, как она вздыхала из-за этого горько, почти незаметно, и как грубо одергивал ее Габриэль за подобное, призывая сосредоточиться и не витать в облаках. Так ей было намного лучше, сентиментальная студентка коллежа исчезала, уступая место собранной юной ученице известного модельера, и девочка была благодарна ему за это. Его отец не объяснил, почему все же отпускает его – впервые в жизни – на вечеринку, которая продлится до самого утра, а Дюпэн-Чэн сделала вид, будто удивлена, когда Адриан сообщил ей эту новость, стараясь скрыть счастливую улыбку.       Маринетт хотела провалиться сквозь землю в тот злополучный вечер. Любой на ее месте захотел бы. Она жила в иллюзиях, мечтала о том, как они вместе будут растить детей, и ждала дня, когда раскроет свои чувства. Так по-детски. Так наивно. Лучше бы послал, честное слово, а не смотрел так сочувствующе, с такой жалостью, с которой обычно смотрят на брошенных котят, которые еще и на последнем издыхании. Девочка чувствовала себя бабочкой, которой оборвали крылья, посадили в банку, оставив без доступа к кислороду, и на которую продолжали глазеть. Она не знала, с чем еще сравнить подобное. Показушная жалость. Адриан хотел как лучше, не ранить ее, старался быть мягче, а от этого становилось еще больнее. Если бы отшил, разозлился, посмеялся, было бы гораздо лучше: Маринетт ушла бы из его жизни и даже не посмела на порог его дома заявиться, а потом смирилась и нашла в себе силы жить с этим, обрезав замахрившиеся концы холста, с которого сняли краску и покрыли новым слоем грунта. Однако это был все тот же Адриан, и, конечно же, он так не сделал. Мальчик честно хотел отправиться следом, когда его подруга с горькой улыбкой на устах извинилась и поспешила удалиться из этого места, но крепкая хватка Нино за запястье этого сделать не дала. Агрест не понимал, почему его друг не давал ему кинуться за ней, и чувствовал, что злится, когда одноклассник попытался объяснить, что так будет только хуже и что так ей будет еще больнее, потому что это казалось бредом собачьим. Несмотря на протесты, он все же остался и весь вечер оправдывал внезапный уход Дюпэн-Чэн.       Маринетт избегала его. С того самого дня она не сказала ему ни слова, не оставив и возможности попытаться наладить разговор. Девочка появлялась за мгновение до начала урока и исчезала в ту же секунду, как звенел звонок с него, ретируясь с почти супергеройской скоростью. Одно время он даже боялся, как бы ее не очернила акума, но этого так и не произошло, и вместо этого они с внезапно потускневшей ЛедиБаг спасали совершенно незнакомых граждан. Так прошла рабочая неделя, ему так и не удалось объясниться, и в один момент он поймал на себе укоризненный взгляд отца:       «Опять ты что-то натворил, да? — выдохнул он устало, потерев виски. — С тобой одни проблемы, Адриан, когда ты уже повзрослеешь?»       И ушел, ничего более не сказав. Он не знал, куда ушел его родитель и что сделал, но на следующий же день Маринетт вновь появилась в его доме с извинениями за откровенный игнор со своей стороны. Адриан не был свидетелем того, как Габриэль отправился в пекарню, и ему не посчастливилось увидеть слегка шокированные лица четы Дюпэн-Чэн, которые уже собирались закрываться, но замерли на месте: когда ребенок увлекается индустрией моды, ты поневоле тоже начинаешь что-то узнавать в этой сфере, в том числе и то, как выглядит главный идол их чада. Он не мог представить, как выглядела сконфуженно девочка с широко распахнутыми глазами и заикающаяся, как кукла, у которой сели батарейки, но знал, как умел отчитывать отец. Маринетт никогда в жизни не было так стыдно, ведь ради нее Габриэль отложил много важных дел, а она так и не соизволила появиться. Мужчина называл ее безответственной и говорил, что с таким отношением ей и делать нечего в его сфере, что личные проблемы нужно оставлять дома, а подобные ей никогда не добьются успеха. Несмотря на резкие слова, бьющие по больному, она не выдавила не слезинки, внимая каждому слову наставника. Наверное, ей все же нужно было, чтобы кто-то разозлился на нее, ведь все вокруг только жалели, и собраться с духом было сложно. В конце Габриэль снял очки и потер переносицу, давая ей последний шанс и предупреждая, что, если завтра не появится, может забыть о том, что они знакомы в принципе. Маринетт никогда еще не была настолько воодушевлена и уверена в себе. Адриан никогда не видел, чтобы она держалась так естественно, ни капли не заикаясь перед ним.       Наверное, последний год обучения в коллеже стоил того, чтобы отказаться от домашнего обучения. Это точно намного веселее, чем рассказывать Натали о войне 1812 года, параллельно учась правильно вести себя за столом. К концу третьего класса Адриану стало позволяться больше времени проводить с друзьями, и он начинал догадываться, что это все влияние Маринетт, за что был благодарен ей. Его подруга зубрила английский день и ночь, заранее готовясь к поступлению в лицей. За сто дней до единого выпускного экзамена мадам Менделеева поставила на повестку дня вопрос о выпускном вечере. Это ведь только Маринетт и Хлое «повезло» каждый год оказываться в одном классе, поэтому необходимо было решить, стоит ли проводить что-то подобное. Буржуа не была бы оной, если бы не была в первых рядах желающих устроить торжество, где можно было бы блестнуть, но голосовать все же пришлось. Дюпэн-Чэн, как представитель класса, после подсчета голосов объявила, что празднику быть, осчастливив Адриана и остальных. Все же они остались хорошими друзьями.       У нее было слишком красивое платье, и Агрест, как модель, мог по достоинству его оценить. Да и выглядело оно недешево, пошитым в дорогом ателье. Конечно же, он не смог сдержать любопытства, но его подруга уходила от ответа, беззаботно отмахиваясь, хоть он и видел, как покраснели ее уши, а шея покрылась бордовыми пятнами. Адриан не мог понять смущения. Маринетт же не смогла бы ему сказать, что платье было пошито его отцом в качестве подарка за все праздники, на которые он ничего не презентовал, типа ее Дня рождения или Рождества.       Также она не знала, было ли известно Адриану о странной любви Габриэля к моделированию одежды прямо на «живом манекене», вместо того, чтобы больше уделять времени эскизам. Девочка была вся обколота иголками, но это вообще не было так страшно. Маринетт помнила его руки на своем почти полностью обнаженном теле (потому что платье с корсетом) и как кожа горела от соприкосновения с огрубевшими ладонями. Теперь ей было ясно, почему не каждая модель позволяла художнику, рисующему ее, прикасаться к себе: это же было так чертовски смущающе. Еще она не могла позволить себе краснеть, а то еще отругают за столь неподобающие мысли, однако она себе и представить не могла, что первый раз, когда она предстанет в таком виде перед мужчиной – не врачом, – будет именно таким. Габриэль был аккуратен, как ювелир, ограняющий камень, и Маринетт чувствовала себя одной из разновидностей корунда, будто несуществующим слиянием рубина и сапфира в этих умелых руках. Он снимал с нее мерки, ощупывая тело невольно, а она все больше ловила себя на мысли, что это ничуть не неприятно, если не считать булавок, время от времени впивающихся в кожу. Габриэль точно знал свое дело, подумала девочка, взглянув на себя в одном из зеркал, прежде чем залилась краской, потому что почти видела в отражении, как шершавые руки касаются плеч, уведя темные локоны за спину. Нет, Адриану об этом точно знать не обязательно.       Агрест-старший очень помог ей с поступлением в Международную Академию Моды, а Маринетт значительно подтянула свой английский, без которого просто не смогла бы учиться. Все лето Адриан с отцом были за границей, и он просто не мог знать, как чуть не вешалась со скуки его подруга, скучающе подчеркивая линии изгиба тела на набросках, так, чтобы читалось лучше, пила в одиночестве горячий шоколад и как хотела со счастья кинуться на шею его отцу, когда они, наконец, вернулись, но вовремя опомнилась. Это Габриэль Агрест, не дядюшка из другой страны, которого так обожаешь, и точно не парень, которого ждешь из-за моря, как Ассоль; нет оправдания, чтобы обнять наставника, а жаль. Маринетт скучала. И по Адриану – который, оказывается, тоже вернулся, а она просто поначалу не заметила – тоже.       Ему давно стоило начать с подозрением относиться к тому, как часто его теперь уже бывшая одноклассница бывает в их доме. Любимый когда-то напиток начинал приедаться, а темы для разговоров исчезали; каждый из них пошел своей дорогой. Время летело слишком быстро, Маринетт взрослела чересчур рано, и он чувствовал, как остается позади в привычном ритме жизни, и даже бегство по крышам как Кот Нуар не вызывало такого же бешеного восторга, как раньше. Это, наверное, было странно со стороны, но с его подругой отец проводил намного больше времени, чем с ним, и он был ослеплен детской обидой и ревностью, ведь в глубине души надеялся, что Маринетт уйдет, как только они окончат коллеж. Адриан не знал, что там, в его кабинете, за закрытыми дверьми расстояние между ними сокращается миллиметр за миллиметром, а отношения начинают выходить за рамки «наставника и ученицы».       Его бывшая одноклассница становилась все больше похожей на Леди и его мать одновременно. Он сказал об этом отцу, когда впервые заметил у Маринетт знакомую до быстрого сердцебиения и невольной потери дыхания улыбку, невольно почти залюбовавшись ею, но Габриэль несогласно покачал головой. Мужчина отрицал, отвечал, что они совершенно непохожи, и Адриан не мог этого понять. Тогда впервые у него закрался вопрос о том, кто же лучше знает ее-настоящую. Он смотрел на Маринетт, медленно расцветающую и становящуюся взрослой, перевел взгляд на своего немолодого отца, и понял, что между ними двумя больше нет такой же сильной разницы, как раньше. Она почти кокетливо склонила голову на бок и сделала задумчивый вид, когда Агрест-старший что-то спросил у нее, а тот качал головой, отмахиваясь. Девушка рассмеялась, следуя за ним, словно эскорт-миссия за героем видеоигры, только более ненавязчиво, естественнее. От этого у Адриана замерло сердце, потому что так не должно быть, это естество было не к месту, но оно, будто протестующе, продолжало существовать и становиться более явным.       Маринетт почти окончила обучение в лицее, когда он все-таки стал замечать, что одежда ее стала более закрытой, а на шее все чаще появлялись шарфы и пестрые платки, хотя и было не слишком холодно для них. Мальчик все еще не знал, как часто она оставалась у них на ночь втайне от него, а под утро сбегала, снова используя свои силы не по назначению, за что получала все новые лекции от своей квами; Натали недовольно отворачивалась от взгляда на своего начальника и эту девочку, а Адриан не мог понять, почему, ровно до тех пор, пока не заметил сам. Его подруга колебалась перед тем, как позвать «мсье Агреста», и однажды все же оговорилась, назвав по имени. Кинув на бывшего одноклассника потерянный взгляд, сменившийся внезапным стыдом и виной, девушка закусила губу неловко, и этого было достаточно, чтобы он недоверчиво посмотрел на них обоих. Ее взгляд метнулся от него к Габриэлю, и она кивнула, нервно сглотнув:       «Пора?»       Адриан не мог ничего понять даже тогда, когда его отец приобнял Маринетт за плечи, и только когда он увидел, как эта миниатюрная девчушка держится за мужчину, он внезапно прозрел, вспомнив многие другие странности в их поведении друг с другом. Вспомнив все. Дюпэн-Чэн больше не была подростком. Она стала взрослой, обогнав его, и будто дразнилась, оглядываясь на него через плечо, он это чувствовал.       — Я и твой отец, Адриан, — говорила девушка, собравшись. — Мы вместе.       — Мы поженимся, как только Марин окончит лицей, — закончил за нее его отец.       Шутка про новую маму, когда-то рассказанная им, больше не казалась Адриану смешной.       Он чувствовал, как душа чернела и гнила от обиды и злобы. Маринетт хорошая, она не хотела ничего такого и сделала это не ради того, чтобы ранить его, и это злило мальчишку еще больше. Он не помнил, когда готовящийся ею горячий шоколад начал горчить на языке и когда стал ненавидеть совместные ужины. Адриан смотрел на нее, сидящую рядом с его отцом, выглядящую так умиротворенно с этой глупой, нежной улыбкой на губах, переводил взгляд на своего родителя, никак на это не реагирующего, и не мог понять, что же между ними могло такого случиться, что они внезапно собрались бежать под венец. Он не знал, не мог догадаться ни о чем из того, что происходило вне его взора, за закрытыми дверьми кабинета, куда его никогда не допускали, но, даже если бы и знал, все равно сомневался, что смог бы понять.       Просто в какой-то момент Маринетт осознала, что еще чуть-чуть – и у нее уже не будет права вернуться сюда на правах ученицы. Она повзрослела, перестала бегать от всего: от своих чувств, от очевидных фактов, от себя самой. Ей не хотелось молчать, стоять на месте, чтобы потом сожалеть о том, чего не сделала, и тогда решилась. Девушка собралась с духом – будь, что будет – и позволила себе прикоснуться к этому мужчине, положив свою руку поверх его, удерживая дольше позволенного, не отпуская, смотря на него красноречиво, а сердце билось, мешая дышать. Она подходила к краю пропасти все ближе, отвергая руки, которые хотели удержать, и сорвалась, отдавшись свободному полету, увязнув в хляби собственных чувств. Это не было так страшно, как она себе представляла. Маринетт не сопротивлялась, когда ее привлекли к себе, так горячо, почти грубо, растворялась в ощущениях, когда ее ласкали и целовали так по-взрослому. Габриэль совершенно не видел в ней свою бывшую жену, но без нее в доме становилось точно так же пусто – в этом они все же были схожи. Это касалось не Адриана, а только их. Слишком лично. Слишком интимно. Слишком дорогое и важное, чтобы делиться с кем-либо.       Маринетт чуть не выронила ложку из пальцев, когда Адриан внезапно заговорил:       — Как долго это будет продолжаться?       Она посмотрела на точно такого же недоумевающего Габриэля, а затем вернулась к нему.       — Что именно?       — Весь этот спектакль, — невольно почти выплюнув эти слова, мальчик отвел взгляд, уставившись на свои руки.       В груди у девушки неприятно кольнула обида, и она невольно повторила за ним, скрестив ноги под столом по-детски неловко и неуверенно. Габриэль повысил голос на сына.       — Извинись; — Маринетт встрепенулась, схватила его за руку, приговаривая, что не нужно, это лишнее, но тот смирил ее одним взглядом, заставив виновато отпрянуть. Разочарованно посмотрев на Адриана, мужчина вздохнул. — Я и не ожидал, что ты поймешь. Ты все еще глупый ребенок.       Мальчишка видел, как его бывшая одноклассница собралась возразить в его защиту, но смолчала, так и не вымолвив ни слова. Адриан нервно усмехнулся про себя. Даже если он прав, перевес всегда будет в сторону отца. Даже если Маринетт обижена, она все равно пытается его защитить. Он знает, что эта девочка… нет, уже девушка… все еще любит его, хоть и не так, как раньше. Она все еще добра, и мальчик чувствовал все больший контраст между ними; это заставляло все больше ненавидеть ее, отца, а на самом деле – злиться на самого себя.       Потому что Адриан верил в то, что у них с ЛедиБаг что-нибудь получится, если он будет настойчивее и серьезней, ровно до того момента, когда героиня просила его быть не так близко: она же почти замужняя дама. Когда Леди прощалась с ним навсегда, он перестал сравнивать ее и Маринетт; лишь у одного человека могла быть такая виноватая улыбка, и он сотни раз видел ее раньше, когда невеста отца оказывалась рядом с будущим мужем, еще до того, как объявили о помолвке. На следующий день с ушей его подруги исчезли те самые до отвращения простые серьги-гвоздики; их заменил дорогой подарок от отца, и вопросы отпали совсем.       Адриан не был слепым. Дурачком – да, человеком, не пытавшимся проморгаться, когда в глаза попадала вода, и смотрящим на очевидное сквозь дымку, но все же не слепым; зажмурился сильно и снова видел ясно, раскрыв широко глаза. Если бы ему каких-то полгода назад сказали, что он будет жить со своей Леди под одной крышей, он бы не поверил, а потом с ума сошел от радости, но теперь он видел ее каждый день и отдал бы все, чтобы этого не было.       Маринетт была настоящей Леди и без всяких сверхсил. Ее движения были все еще немного неловки, но при этом она старалась держаться уверенно, будто все шло по плану, как и планировалось. Рядом с его отцом она выглядела настоящей молодой хозяйкой: всегда улыбалась гостям и была ласкова к ним, выглядела счастливой, украдкой касаясь его ладони, чтобы привлечь к себе немного больше внимания, чем он уделял своей невесте. Адриан не знал, нравилось ли это его отцу, но тот ни разу не упрекнул ее ни в чем и даже не посмотрел на девушку своим укоризненным взглядом. Маринетт выглядела счастливой и безнадежно влюбленной; ее нежность мимолетна, почти не заметна глазом, но притом ощутимая сердцем, до больного сжимающимся внутри. То, как она смотрела на его отца, как говорила с ним и расслабленно при нем держалась, заставляло его поверить, что девушка эта старше своих лет, даже если он ясно осознавал, что это не так. Младший Агрест сходил с ума из-за ее влюбленной улыбки, обращенной не к нему. Дюпэн-Чэн шила свадебное платье и надеялась успеть к сроку.       Адриан отказался быть шафером, что не особо злило отца, но расстраивало Маринетт, однако она все еще беззаботно улыбалась ему, и он чувствовал, насколько большой становилась разница в их возрасте, хоть по документам он все еще был старше. Он удивлялся беззаботной Алье, такой счастливой и довольной своей ролью подружки невесты, и однажды увел ее в сторону, спрашивал, не кажется ли ей все это странным. Девушка улыбалась почти нахально, торжествующе:       «Ты упустил свой шанс еще года три назад, Адриан, прекрати ревновать их друг к другу. Да, это необычно, но посмотри на них: они счастливы. Так что давай и ты улыбнись и прекрати всем вокруг портить настроение, а то пока ты ведешь себя как те эгоистичные дети из дешевых американских фильмов о мачехах. Маринетт, в первую очередь, твоя подруга, Адриан, не мачеха, а твой отец слишком долго был вдовцом и растил тебя один, у него тоже есть право на счастье. От тебя лишь требуется улыбнуться им и поздравить с торжеством. Не думаю, что это так сложно»       Алья просто не понимала, он был уверен. Никто ничего не понимал, кроме него. Ему казалось, что это больше походило на внезапный порыв, а идея со свадьбой вообще с бухты-барахты взялась; с его стороны, может, это так и выглядело. Однако откуда мальчишке было знать, что происходило за закрытыми дверьми кабинета отца, и почему вдруг Маринетт переключилась так внезапно на его отца. Он думал, что ей просто к нему хотелось быть ближе (скромности не занимать, да), вот только был совсем не прав; его подруга влюбчивая, но не настолько зацикленная.       Еще Адриан не понимал, какого черта отец переключился на девчонку, которая ему больше в дочери или невестки годится, совсем не понимал и отказывался понимать, а все было так очевидно: привязался, может, даже полюбил, сам того не подозревая, не захотел отпускать. В таком возрасте уже как-то плевать было на эту самую любовь, потому что чувства проходят рано или поздно, остывают, ведь даже лава со временем превращается в твердую горную породу, однако с Маринетт было хорошо, и с ней Габриэль порой забывал, что из них двоих – это он взрослый и ответственный человек, начиная спор с девчонкой из-за какой-то мелочи, будто он мальчишка какой-то, честное слово! С их первой встречи она очень выросла не только в плане взросления и оттачивании своих навыков; мужчина больше не видел в ней ребенка, ровесницу сына – девушку, как минимум. Весьма целеустремленную и уверенную в себе девушку, которую ждало будущее и которой перепал бы молодой человек, красивый и статный, ценящий ее и оберегающий, за которым она была бы, как за каменной стеной (возможно, к тому времени и его сын одумался бы и взял себя в руки). Однако у Маринетт планы были совсем иные, и, вообще-то, это льстило известному модельеру. Она была юной и живой, словно неспокойное море, и с ней нельзя было оставаться где-то в стороне – тащила за собой в водоворот, туда, где кипела жизнь. Планы девушки с подростковых лет не сильно изменились: мадам Агрест она стала в любом случае.       Это было плохо, Адриан знал, что так делать нельзя, но он еще надеялся, что новый брак его отца долго не продержится и в тартарары полетят все эти глупости. Ему предложили контракт в Америке, но отказываться Агрест не стал, обещал подумать. И он правда думал не один месяц, параллельно с этим терпя частых гостей в своем доме и внезапную смену интерьера: вкусы у них с новой мачехой были схожи и ей также не нравились эти холодные стены и безжизненные залы. Тогда появились первые разногласия, без которых ни один ремонт не обходится, но исчезли почти моментально, поскольку Габриэль начинал вспоминать, как идти на уступки. В доме было непривычно шумно и незнакомо тянуло домашним очагом, о который Адриан почему-то жегся, а ожоги не проходили, ведь технически их не существовало – они были только у него в голове. Несмотря на все он надеялся: его бывшая одноклассница не выдержит жить с его отцом, все скоро вернется на круги своя. Младший Агрест надеялся, что когда позвонит в назначенный срок, то откажется. Это было до того, как Маринетт объявила о своей беременности.       — Твое место здесь, Адриан.       Он замер с футболкой в руках всего на пару секунд, забывшись, когда девушка окликнула его. Мальчик не хотел оборачиваться: запомнил ее слишком хорошо, чтобы иметь надобность смотреть на нее более.       — Я хочу уехать. Все уже решено окончательно, Маринетт, — нежное имя девушки слетело с губ с трудом; ему все чаще хотелось назвать ее полным именем.       Она громко выдохнула, когда звякнула собачка молнии на сумке, и мальчик перевесил вещи через плечо, наконец повернувшись к подруге. Взгляд невольно зацепился за округлый живот – единственную деталь, которая никак не отпечатывалась в памяти; пальцами его оглаживала молодая мадам Агрест сквозь ткань. Девушка была такой женственной, а Адриан чувствовал себя героем романа века эдак восемнадцатого-девятнадцатого, мальчишкой, влюбленным в жену своего господина, только вот, увы и ах, Марин никак не хотела становиться персонажем той же книги и сбегать с ним. Потому что жизнь романом не была, а Маринетт была счастлива и без этого.       — Береги себя, — похлопал он ее по плечу, проходя мимо, — и моего отца – тоже.       — Я люблю его, — сорвалось с ее губ, и слова будто врезались в него острыми крюками, заставив застыть на месте и слушать. — Я правда его люблю, знаешь?       Он усмехнулся про себя – будто его мысли прочитала – невольно, горько, будто насмехаясь над самим собой.       «А я люблю тебя, только вот не имею права на эти чувства и на то, чтобы озвучить их. И ты будто мстишь мне за все, что было в прошлом. Впрочем, похоже, я сам себя наказал, верно, моя Леди? Хотя, ты уже далеко не моя», — не сказал Адриан.       — Я знаю это, Маринетт, — он искренне улыбнулся сквозь комок в горле. — И брата моего береги.       И в этот момент девушке хотелось его крепко обнять.       Однако удалось ей это сделать только после рождения ребенка. Адриан сам завлек ее в объятье, а она целомудренно целовала его в лоб, как родного. Отец пожал ему руку приветственно и кивнул одобрительно. Парень по ним обоим скучал. Маринетт обещала приглядеть ему невесту, если он не найдет себе девушку, но у младшего Агреста проблем с этим не было – там, в Америке, осталась милая девушка, которой он задолжал свидание. Еще неизвестно было, что получится из этого, но Адриана этого не волновало. Лаская маленького брата на руках, смотря на радостную Маринетт, оберегаемую так бережно и с любовью его отцом, парень чувствовал себя таким счастливым впервые за многие месяцы; он улыбнулся малышу и выдохнул с облегчением:       — Ну что, Феликс, оправдаешь ли ты свое имя?*